Литературная
мастерская

            Прошло уже, наверное, лет пять после того финансового кризиса. Я помню, когда я последний раз в Гельвеции. Это было года за два до тех событий. Меня пригласили участвовать в конференции, и я не хотел отказывать стране, в которую когда-то был влюблен. Я поехал, хотя и с тяжелым сердцем. Тяжело видеть, как изменяется те, кого любишь. Если ты не меняешься вместе с ними.
           Когда я сошел с поезда на платформу первое, что я увидел, были  ни тонкие изящные колонны крыши над платформой, ни спешащих людей, ни пасмурный день в городе банков. Я увидел жирное лицо распорядительницы, с вьющимися длинными волосами, которые она, видимо, не считала нужным убирать. Ее волосы сразу бросились мне в глаза, казалось, они были такими же жирными, как и она сама, кто-то сказал бы, блестящими, я бы отметил – лоснящимися. Ее улыбка до ушей, лицо, скорее маска манекена, покрытая сантиметровым слоем химии, и ощущение какого-то бесконечного притворства, которое испытываешь рядом с ней, где бы вы ни находились. Я сразу узнал ее.
           - Мы Вас ждали, - сказала она тонким голосом, который, казалось, совсем не сочетался с ее грузной фигурой. Слащавость чувствовалась в каждом слове и интонации.
           - Я знаю, мисс…
           - Миссис Этю. Можно фрау, можно мадам, можно фрю, - она улыбалась говоря это. Она постоянно улыбалась, и от этого ее манеры казались еще более противными.
           Когда мы садились в машину – это был черный Facel-Vega, она открыла мне дверь, хотя по всем правилам я должен был сделать это для нее. Она сделала это со словами «Можно я поухаживаю за Вами? Это доставит мне такую радость!» и отвратительным смехом.
           - Миссис Этю, я очень устал с дороги, можно мне сразу в отель?
           - Конечно! Вот мой номер, - как-то по-лакейски она, как и все, что делала, протянула мне свою визитку. Первое, что я увидел на ней – была ее же фотография, крупный анфас, смотрящие прямо воловьи глаза.
           - Спасибо, миссис Этю.
           - О, Вам понравится Гельвеция! Это прекраснейшее место на Земле! Воистину, ту живут лучшие люди, это очень хорошо, что Вы сюда приехали, Вам очень понравится. Особенно, если Вы предпочтете провести здесь время с пользой для себя, это город одновременно и банкиров, и художников. Лучший город. Если захотите поужинать… - она тараторила не останавливаясь.
           - Что значит, если захочу?
           - …ой, простите, когда захотите поужинать, непременно позвоните мне, я отведу Вас в лучший ресторан, поверьте мне, Вы нигде не пробовали таких эскалопов, а уж вино, которое они разливают, кажется, урожая прошлого, пятьдесят седьмого года, знаете, я очень хорошо разбираюсь в винах, только я знаю, где здесь так вкусно кормят. Вчера, например, мы сидели в этом ресторане с Кларой Шамари, я заказала пудинг эль ладуре из вишневой эссенции, он был такой вкусный! Непременно вы должны его попробовать, хотите, я позвоню повару, он приготовит сегодня же! Это лучший ресторан в городе, а может, и в Европе, я постоянно там ужинаю…
Я перестал ее слушать с этого момента. Мне не хотелось прерывать ее слащавую речь и все какой-то лакейский способ хвастать, но когда это стало действовать мне на нервы, я спросил, грубо перебив ее, кажется, она обиделась:
           - Далеко ли до отеля?
           - Уже почти приехали! 
           После этого она молчала.
           Мы приехали, и шофер кинулся вынимать мой чемодан из багажника, я поблагодарил его, при этом он как-то странно посмотрел на меня, и сказал, что сам справлюсь. После этого распорядительница обратилась ко мне и сказала, что это неправильно, что я сам вынимаю чемодан и отношу его в свой номер. Я ничего ей не ответил.
           Молча мы шли к стойке регистрации, Этю решительно хотела сопровождать меня до самого вечера. Я остановился, не доходя до стойки десяти шагов, и сказал ей:
           - Миссис Этю, спасибо, что встретили меня на вокзале, дальше я сам, спасибо. Встретимся завтра на конференции.
           - Как же так? – у меня сложилось впечатление, что она сейчас расплачется. – Вы же совсем не знаете Гельвеции.
           - Знаю, я тут был… В детстве, – добавил я.
           - Но тут так все переменилось за последние несколько лет! Я тут живу уже два года, и…
           - Спасибо, миссис Этю, Ваш номер у меня есть, я разберусь. До вечера.
           Я не стал дожидаться прежде, чем она ответит и пошел к администратору отеля. Я не обернулся, чтобы не видеть ее стоящей и смотрящей мне вслед, мне казалось, что должно пройти какое-то время перед тем, как она сообразит, что можно уходить. Уверен, я очень сильно её обидел. Я никогда не был злобливым человеком, но ощущение того, что эта избалованная женщина почувствовала себя ненужной, доставила мне какое-то садистское наслаждение.
           После регистрации я сам отнес свой багаж в номер. Отель был действительно шикарным, как и весь город. Ощущение патетического восхищения собственным успехом рождения не покидало меня ни на секунду ни первый раз, когда я был в этой стране, ни сейчас. Старинные дома, украшенные национальным гербом – цветом цезальпинии, новенькие автомобили, самые лучшие в мире часы и самая, как нам казалось тогда, стабильная валюта – от всего этого веяло сладковатым ароматом роскоши. Эта не та роскошь, которую я любил, как и всякий человек, роскошь, добытая собственным трудом, роскошь качества и стиля, а скорее – порочное стремление к демонстрации роскоши, то, чем грешат шахи, феодалы-миллиардеры нищих стран, где люди умирают от голода. Они не понимают цены ценности, их шкала морали тоже сдвинута. Среди моих знакомых было много таких людей, ни один из них не стал моим другом. К счастью, не все наследники такие. Я подразумеваю мужа Далии. Наследник миллионов, он сумел доказать свое право на них. Миссис Этю бы этого не удалось.
           В целом, Гельвеция всегда для меня была Гипербореей экономического мира. И дело даже не в том, что она была защищена от всех потрясений внешней вселенной какой-то магической стеной. Все слышали легенды о том, как во время войны в закрытых клубах этой небольшой республики некоторые из банкиров играли в карты, ставя вместо денег и фишек государственные облигации стран, воевавших друг с другом. Для меня всегда оставалось загадкой атмосфера этой страны. Это не была атмосфера сосредоточенности или целеустремленного движения – так, и только так, на мой взгляд, имеет смысл и цель делать деньги – право каждого, которое я не только не осуждаю, но поддерживаю и одобряю. В Гельвеции же царило ощущение безмятежности в самом отвратительном понимании этого слова. Так безмятежны кретины в сумасшедшем доме и нищие на перронах вокзалов. Но в Гельвеции я никогда не видел нищих. Патетическое богатство было вшито как узор в ткань в каждый атом этого города и этого страны. И это мне казалось странным.
           Об этом я думал, гуляя по городу. Мне нравилось фотографировать эти здания, несмотря ни на что, это были образцы архитектурного искусства, пусть и не самого высшего. Люди улыбались мне, и мне было приятно улыбаться им в ответ. После слащавости Этю они казались мне в сто раз человечней.
           На следующий день была запланирована конференция, на которую меня пригласили в качестве эксперта. Я редко соглашался участвовать в подобных мероприятиях, особенно в то время, но соблазн увидеть еще раз эту страну-загадку не оставлял меня. Я приехал на поезде, как в детстве, хотя мне предлагали место в бизнес-классе авиалайнера или даже личный самолет. Мне кажется, я становился сентиментальным.
           На город опускались сумерки, и мне становилось зябко, я вошел в первое попавшееся кафе на углу, и заказал кофе. Тогда популярным стал итальянский вариант кофе с молоком – капучино, маленькая чашка, и я заказал именно его. Кроме того, что я становился сентиментальным, я сильно полюбил сладкое. Марлен боялась, что у меня разовьется диабет, но этого так и не произошло. Может быть потому, что она умела ограничивать меня.
           Чашка кофе согрела меня, и я решил, что уже достаточно посмотрел на сегодня, тем более, что конференция начиналась в десять часов, мне надо было выспаться. Я расплатился за кофе и вышел. Я долго думал, сколько мне оставить чаевых, в Гельвеции меньше 30 процентов считалось дурным тоном, но я оставил десятую часть. В конце концов, решил я, мне тут не жить.
           До моего отеля было несколько кварталов по центральной части города, и я решил пройти их пешком. Уже совсем стемнело, и я шел один по улицам, неожиданно ставшими пустынными. Я знал, что в городе все ложатся рано, но я не думал, что это происходит так резко. Мне стало не по себе. На центральной аллее ярко горели фонари, но никого не было, а переулки были темны, не светлее некоторых улиц Сан-Дени под Парижем. Кое-где одиноко висел газовой рожок, скорее дань моде, чем экономия, казалось, в этом городе не знают этого слова, но в общем и целом везде, кроме центральной аллеи было темно. Когда я проходил мимо одного из таких переулков я услышал подозрительный шум. В свете, казалось, фонарей, я видел, как один мужчина избивает другого. Прошло несколько секунд, прежде, чем я сообразил, что происходило. Я кинулся на того, кто бил, с криком «Полиция!». При этом оба посмотрели на меня так, слово я прервал какой-то ритуал. Когда я отстранил нападающего, я увидел, что тот, кого избивали, прижался к кирпичной стене и даже не шелохнулся. Могло сложиться впечатление, что он был шокирован моими действиями больше чем то, что его довольно-таки жестоко избивали до этого. Это был араб, около тридцати лет, обросший, бедно одетый, и явно, ограбить его было нельзя. Но не из-за его физической формы, она оставляла довольно жалкое впечатление, было видно, что у него ничего не было. Кто мог избивать такого человека?
           Какого же было мое изумление, когда я увидел, что нападающим был офицер гельвицийской полиции в звании лейтенанта, если я не ошибся. Он, опешив, смотрел на меня, так же, как и араб, и не мог понять, что происходит.
           - Вы кто такой и что вы тут делаете? – спросил он на немецком.
Он совершенно не собирался давать мне сдачи, бежать или звать подмогу. Это тоже меня очень удивило, я почти был готов к драке.
Я представился и сказал, что заблудился.
           - Простите меня, мне показалось, что тут происходит преступление, офицер. Вы очень жестоко избивали этого бедолагу. Что он натворил?
           Офицер поправил фуражку, которую я сдвинул ему набок своими локтями, и ответил:
           - Вообще, я бы мог арестовать Вас, но учитывая, что Вы иностранный гражданин…
           - Учитывая, что я приехал сюда по официальному запросу Вашей страны.
           - И это тоже, - он смутился, араб в это время смотрел на нас с каким-то безучастным интересом, - хм, я блюду порядок.
           - Так что же произошло? Что могло стать причиной такого жестокого обращения?
           - Видите ли, этот иммигрант, он, хм, нарушил закон…
           - Какой же? – спросил я.
           - Он тут.., - видно было, что офицеру неловко, - представлял угрозу населению.
           Я посмотрел на пустые улицы, вокруг некого не было.
           - Какому населению?!
           - Вы, наверное, не так давно тут… Недавно население приняло закон на референдуме. Он запрещает им покидать зоны занятости без крайней необходимости.
           Я слушал и не верил своим ушам. Это было больше похоже на концентрационный лагерь, чем на самую совершенную в мире демократию.
           - Кому им?
           На это араб сказал чуть тихо, на ломанном немецком.
           - Нам, иммигранты.
           Полицейский окинул его взглядом и продолжил:
            - Около года назад произошел инцидент, Вы, наверное, читали о нем в газетах. Когда рабочие с одной из фирм, занимающихся уборкой улиц, взбунтовались и убили хозяина компании, на которую они работали, и всю его семью…
           Я читал об этом. Иммигранты действительно вырезали несколько человек из Гельвеции за год до этого. Согласно официальному расследованию они работали в течение трех месяцев на него, жили в подвале, который он для них арендовал. Он забрал их паспорта и заставлял работать, убирать улицы, после того, предыдущие его рабочие сбежали. Потом якобы к нему нанялся еще один иммигрант, как выяснилось позднее, член иджихадской экстремистской группировки. Еще через две недели рабочие вскрыли замок, нашли квартиру этого хозяина фирмы, и зарезали всех, кто в ней жил, включая детей. Их всех нашли и повесили, это была последняя публичная казнь в Европе.
           … через несколько месяцев история повторилась, - продолжил офицер, - еще одна квартира была вскрыта, но полиция и скорая помощь вовремя успела, спасли всех, кроме пожилого отца главы семьи, он умер от разрыва сердца. Преступников тоже нашли и применили высшую меру. Правительство выступило с предложением ограничить передвижение рабочих иммигрантов по территории страны с десяти вечера до восьми утра.
           - Вы ввели комендантский час? – спросил я.
           - Да, но не для всех. Только для иммигрантов. И теперь мы обязаны следить, чтобы они выполняли свои обязанности. Кроме этого, рабочим иммигрантам запрещено появляться в месте скопления людей. Это вызвало определенные трудности, особенно с выполнением работ в дневное время, и народ Гельвеции снял ограничение на работу в дневное время части рабочих иммигрантов в дневное время.
           Я вспомнил, что шофер не сказал ни слова во время моей утренней поездки от вокзала. Тогда у меня сложилось впечатление, что он не понимает, о чем я ему говорю. Но я посчитал это его вышколенностью. Я рассказал об этом офицеру, он ответил:
           - Ну, можно и так назвать. Их часто бьют. Если это шофер, то, скорее всего, кто-нибудь из албанцев. Те, что посветлее, обычно работают шоферами или носильщиками на вокзалах. Или босниец. Арабам, - при этом он посмотрел на бедолагу у стенки, - это запрещено.
           - А что же делают они? – спросил я.
           - Убирают улицы по ночам, моют туалеты днем, когда никто не видит, сортируют мусор на свалках, укладывают асфальт… тоже, если ночью…
           - Но ведь ночью вы ввели комендантский час!
           - А вот за этим, мистер, нужны мы, - сказал полицейский не без гордости, как будто бы он знал какую-то тайну.
           Он взял араба за локоть, грубо повел его дальше в переулок.
           - Пойдемте, я Вам покажу.
           Мы шли черными переулком какое-то время, пока не вышли во внутренний двор жилого комплекса. Это был очень дорогой квартал со старинными домами. Во дворе росли деревья и неярко горел свет от фонарей. Когда я пригляделся, а глаза привыкли к темноте, я увидел, что во дворе кипела работа. Десяток, может, больше иммигрантов в засаленных спецовках убирали двор, некоторые ползали на коленях. Но это не все, у каждого подъезда стояли люди в форме и с оружием в руках – полиция Гельвеции.
           - Завтра тут будет очень чисто, - сказал полицейский.
           - И так в каждом квартале города?
           - Нет, но в большинстве. У нас не многие хотят идти в полицию, поэтому отрядов ночной комендатуры на всех не хватает. После того, как нам подняли зарплату был какой-то приток, но он скоро пойдет на спад.
           - Почему Вы так уверены? – спросил я.
           - Я не знаю, мистер, люди говорят про какую-то инфляцию и кризис ликвидности. Те, кто работают в банках (в гельвецийском диалекте немецкого есть одно слово для них – Bankenbeschäftigte) не хотят платить налоги, они говорят, что если налоги еще раз поднимутся, они переведут активы в другие страны.
           - В Эрматр, например?
           - Не знаю, мистер, может быть, - полицейский пожал плечами.
Того, что я увидел, было достаточно. Я попрощался с полицейским и еще раз попросил прощения за то, что напал на него. Он спросил, не хочу ли, чтобы кто-нибудь проводил меня до отеля. Я сказал, что в этом нет необходимости.
           Я не помню, как пришел в отель, но глаз ночью я не сомкнул. Я думал о демократии, которая не ошибается и о свободных людях, работающих как рабы.
           На следующий день, еще до конференции я вошел в банк и перевел небольшую часть своих активов, которые я держал во франках в йены. Мизерный, ничтожный удар по гельвецийской стабильности, она его даже не почувствует. Но мой мозг сам достроил продолжение этой ситуации. Во время конференции, после доклада и после того, как я отвязался от надоедливой Этю со своими ресторанами я позвонил своему другу брокеру и спросил, что он думает о рудниках Эрматра. Он сказал, что за последние несколько лет эта потогонка неплохо поднялась, и что перспективы рейтинговых агентств не меньше, чем ААА0. Я заказал ему операцию на вложение соинвестиций в них, и забыл об остальных докладах. Я не слушал их, это была гуманитарная конференция, на которой говорили о равных правах, помощи Африке и Востоку, социальному благоденствию для всех. Глазами я искал среди всего персонала хоть одно неевропейское лицо, но не видел ни одного. На финальном вечере все официанты кейтеринга выглядели как норвежцы или французы, но никто из них не сказал ни слова ни гостям, ни между собой. Перед глазами у меня стояло лицо араба в грязной одежде в свете газового рожка.
           Через два года франк рухнул. Я не буду разбирать тысячу факторов, повлиявших на это, это и так известно. Как Партия Нового Иджихада стала второй партией Гельвеции, тоже нет смысла рассказывать. Несмотря на то, что говорят, я уверен, это спасло страну, если бы они не дали права голоса и то, что они назвали «рабочими паспортами» иммигрантам, большинство из них уже бы гнило в земле. В лучшем случае в земле, а не на улицах Гельвеции. Все лучшие люди уехали из Гельвеции к тому моменту. За неделю до того, как разразился кризис, я прочитал статью в «Globe» «Нет порядочных людей в Гельвеции» с результатами расследования злоупотреблений, возникших после нового закона, вводившего распределение питания между рабочими иммигрантами. Еще через неделю случился инцидент, члены подпольной ПНИ захватили ночью здание федерального суда.  Их расстреляли без следствия на следующее утро. А следующая ночь стала последней в истории Гельвеции. Утром на вечном красном кресте самой совершенной демократии появился зеленый полумесяц. Полмесяца и понадобилось, чтобы оформить все законодательно.
           Сейчас не принято говорить этого, но отныне в самом центре Европы находится исламское государство. Впервые со времен Гранадского Эмирата.