Литературная
мастерская

Ноябрьский холодный дождь барабанил и барабанил, словно пытаясь достучаться, но пожилая женщина не отрываясь продолжала смотреть в окно. В больших лужах смятые осенние листья трепыхались под падающими каплями, словно раненные — последние дрожащие блики осени, которая не сегодня-завтра готова будет уступить эту землю зиме.

Александра приложилась лбом к холодному стеклу и внимательно следила за дождевыми нитями, стекающими вниз. Из щели в старой оконной раме сквозило. «Надо будет заклеить», - отрешенно подумала Александра.

Дома была тишина — младший сын, невестка и внук до вечера обычно не появлялись, — и Александра могла аккуратно побродить по пустой квартире. Она любила смотреть в окна, особенно в те из них, которые находились в комнатах внука и сына с женой.

Когда-то комната внука была и ее комнатой — там Александра прожила много счастливых лет со своим мужем. В этой комнате их семья отмечала самые значимые события: сначала свадьбу старшего сына, затем дочери, после было рождение первой внучки и спустя пару дней смерть мужа Александры, хозяина дома, а затем и свадьба третьего, младшенького и любимого сына.

Это была самая большая комната в квартире, и Александра чаще всего заходила именно в нее. Она аккуратно садилась на диван, никогда не имея привычки что-либо трогать на столе или на полках старого книжного шкафа во всю стену. Садилась тихо, боясь, что кто-то может войти и застать ее врасплох — в чужой комнате.

Из-за стекла шкафа на Александру смотрел улыбчивый покойный Павел — именно таким он вышел на фотографии, что стояла на полке рядом с книгами. Ей и по сей день казалось, что муж будто тут, рядом в комнате. Александра даже разговаривала с ним в тишине, рассказывая о себе, о своей жизни, об одиночестве, о дожде за окном и о старой яблоне. А выговорившись, прежде чем выйти, она поправляла предательски примятый плед.

Да, теперь все было чужим. Александра жила в маленькой комнатке, с окном, в которое почти полвека смотрела раненная ураганом яблоня. В былые дни деревце чуть дотягивалось до крыльца подъезда, теперь же ствол был крепкий, хоть и скошенный, старый, коряжистый, а ветви, когда ветер негодовал и злорадствовал, начинали тревожно стучать в ее окно на втором этаже. Каждый год в мае яблоня радовала Александру — своим цветом и воспоминаниями. Покойный Павел любил срывать яблоки для закуски во время игры в домино, на лавочке перед подъездом.

Лавочка стояла все там же, но была иной — со спинкой и подлокотниками, и никто больше не играл в домино. Все чаще под окном собирались на разговоры стареющие соседки Александры, а в последние годы так и они сменились. Ее поколение исчезало из хрущевских дворов, скрываясь за маленькими окнами, прикрытыми тюлевыми занавесками, словно растворялось в небытии, — и приходили другие женщины и мужчины, такие же энергичные и полные сил, как когда-то и она. Александра стояла у окна и запоминала каждого, кто долго не появлялся во дворе. А потом, когда приезжал черно-белый похоронный автобус, провожала взглядом в последний путь кого-то из них. И все чаще думала, что ее автобус задерживается.

Стекло запотело от близкого дыхания Александры. Последнее время ее горячие руки стали мерзнуть. В комнате от батареи тянуло теплым воздухом, но Александра отошла от окна, села на старую кровать с мягкими перинами и стала дыханием согревать озябшие пальцы.

Босые ступни Александры были холодными, но надевать тапочки не хотелось — надо было лишний раз наклоняться, а это давалось с трудом. Тело опухало, и боли в спине были все сильнее. Болезнь длилась долгие годы, и Александра уже не обращала на нее должного внимания, а наоборот — все больше ждала свой автобус у подъезда.

Но он так и не приезжал. Лишь за кем-то, но все не за ней. И Александра продолжала смотреть в окно и ждать.

Александра прикрыла глаза и, чуть покачивая голыми ступнями в такт своих мыслей, задремала.

— Алло! Да, мам, привет! Да, я уже пришел, ну раньше получилось, не было последней пары… ну… хорошо, пообедаю, да, хорошо… ладно… да, да дома она! Воняет вон из своей комнаты! Да не ошибаюсь я, ты чего? Я ее по запаху за сто метров могу определить… Да жива она, че к ней заходить? Померла бы, так и не пахла б уже… ладно, шучу, да ладно, загляну, договорились! Ну, все, давай, целую!

Александра очнулась, услышав сквозь темноту голос внука из-за двери, и с горечью вспомнила, что не успела сходить в туалет. Теперь это было для нее болезненной процедурой. Единственная почка работала из последних сил и плохо справлялась. Александра посмотрела вниз — около кровати поблескивало широкое горло пустой банки, приспособленной для нужды.

«Хорошо, что хоть банку опорожнила», - вздохнула Александра. «А вот водички в чайник набрать, чаю попить позабыла, старая», - расстроилась она.

Уже много лет как родные купили для нее маленький телевизор с антенной, размером экрана чуть более чем школьная тетрадка, и подарили маленький холодильник, который поставили тут же в комнатке около двери. Затем у нее появились электрический чайник и утюг.

Вначале она обрадовалась — и новому черно-белому телевизору, и маленькому холодильнику, а затем — затосковала.

Холодильник всегда был наполнен вкусной и свежей едой — младший сын заботился о содержимом, вовремя покупая необходимое, но Александра помимо докторской колбасы и сливочного масла хотела горячей вареной картошки, наваристого свекольного борща с надавленным чесночком и простой каши утром. Но ничего этого не было, ведь Александра старалась не выходить на кухню, чтобы никого не тревожить понапрасну.

Со временем Александра стала почти невидима, ходила по квартире тихо. И лишь когда приходилось вызывать врача на дом, ее жизнь становилась заметна. Сын вместе с доктором заходил к Александре, ждал, пока тот осмотрит ее, и провожал врача обратно, до двери.

Приезды скорой участились, и Александру стали забирать в больницу. Родные навещали ее — и младший, и старший, и дочь. Приезжали все, и внуки тоже. Но болезнь брала свое, стал появляться запах. Запах сильный, едкий. Бороться с ним почти не получалось.

Чувствуя свою вину, но не чувствуя самого запаха, Александра совсем ушла в себя. Она долго утешалась постоянно включенным телевизором, разговаривала с ним мысленно — так ей казалось, что она не одинока, и в комнате были живые звуки. А еще телевизор помогал Александре заглушить голоса за дверью ее комнаты.

Она медленно встала, затем наклонилась и в темноте нащупала тапочки. Надела их и подошла к окну, за которым светилось множество разноцветных огней. Дождь прошел, был слышен шум машин, проезжавших по улице. Самой улицы не было видно из ее окна, она была скрыта жилыми домами. Теперь этих домов стало слишком много — все высокие, красивые, а раньше она могла видеть каждый автобус, каждое ночное такси, проезжавшее по почти безлюдной улочке.

«Все другое, все чужое, - думала она, - а я, все как и прежде — словно не могу измениться, будто все там, где яблоня была саженцем, и где по улице почти не ездили машины, и дома были маленькими… Мне хочется туда, обратно… Где по вечерам под желтым светом настольных ламп готовятся к экзаменам мои дети, а муж все никак не вернется домой — доигрывая свою последнюю партию в домино во дворе…»

Отсвет многочисленных квартир в новостройках напротив дома Александры отражался в ее глазах, наполненных слезами. Она аккуратно прикрыла шторы, но не до конца. Ей нравилось наблюдать на появляющийся по утрам свет, который незаметно проникал и затем соскальзывал с подоконника на стены, а после и на пол…

Не включая свет, она нащупала на столе отложенные заранее таблетки, проглотила их. Разделась и тихо легла в кровать. Пожалела о том, что так и не выпила чаю, но подумала, что согреется в кровати, и поплотнее укуталась в одеяло. По-прежнему хотелось в туалет, но Александра решила отложить это до ночи, почувствовав, что сможет дотерпеть, а, может, даже и до утра. Дыхание все сбивалось, и она с трудом смогла его выровнять.

Александра закрыла глаза.

Отчего-то вспомнилось и даже, быть может, представилось, словно все было наяву: к ее дому подъехал долгожданный автобус… Водитель, средних лет мужчина, вышел из него, подошел к подъезду, внимательно посмотрел на табличку с указанием номеров квартир… Затем зашел внутрь, поднялся на второй этаж, остановился и позвонил — именно в ее дверь…

Что ж? Надо было открывать…

— Бабуль, ты там как? Жива? Все в порядке? — в комнату заглянул ее внук. Он немного подождал ответа, вслушиваясь в темноту.

Тонкая полоса лунного света проходила сквозь приоткрытые занавески и мягко ложилась на смятое одеяло, высвечивая контур пожилой руки.

— Заснула уже, - как-то неуверенно произнес внук, словно убеждая самого себя, и аккуратно прикрыл дверь.

***

Было темно. Она вновь стояла у окна. Она любила смотреть на улицу.

Высокая и покосившаяся осина уходила куда-то ввысь, так что теперь верхушку дерева уже и не было видно. А ведь раньше осина была чуть выше, чем ее окно.

На дворе стоял ноябрь. Город был холоден и сер. По асфальту и подмерзшим лужам ветер кругами гонял сухие и немногочисленные листья — последние остатки осени, еще не убранные и не сожженные дворниками. Татьяна смотрела на осеннюю агонию сквозь темные, словно решеткой переплетенные ветви осины и думала о будущем.

Ей было тридцать три. Позади неудачный брак, с любовью к спивающемуся мужу, оставленному в прошлом, и так и не родившийся ребенок. В настоящем — маленькая десятиметровая комната в материнской квартире, работа школьным учителем и одиночество.

В ее комнате давно был отключен домашний телефон — с тех самых пор, как Татьяна переехала жить к мужу. Затем, вернувшись обратно, к ней по домашнему номеру так никто больше и не позвонил. Вот она и оборвала провод, тянущийся в ее комнату из коридора. Теперь при ней был только мобильный.

Когда-то у Татьяны было две кошки. Последней из них не стало пару лет тому назад. С тех самых пор она осталась совсем одна.

Мать, отчим и остальная родня не ждали ее возвращения обратно, но вынуждены были смириться. Переезд произошел со скандалом, ей выделили самую маленькую комнату, а после в отношениях с близкими все стихло. Дальнейшая жизнь Татьяны стала совсем неприметной.

Татьяна понимала, за время своего отсутствия она стала чужой в родном доме и теперь ощущала себя лишней. Напрямую ей никто этого не говорил, но когда она выходила в коридор, мать и отчим всегда закрывали двери своей комнаты. Мать и раньше недолюбливала Татьяну — причиной тому были старые материнские обиды на первого мужа, отца Татьяны.

Постепенно Татьяна замыкалась. И спустя пару лет она полностью изолировала себя, укрывшись от недовольных взглядов в четырех стенах. Она перестала выходить на кухню, посуду мыла в ванной комнате, родные ее жизнью почти не интересовались и вежливо пресекали ее любые попытки поговорить с ними, методично отстраняясь от общения.

Татьяна снова попыталась завести кошку, но мать не разрешила, сказав, что в доме уже есть одно животное, кот, и этого будет достаточно. Стараясь избежать скандала, Татьяна не стала спорить и согласилась.

В последнее время она от многого отказывалась, стараясь не вступать в конфликт с родными, и все чаще смотрела в окно. Ей было одиноко и тяжело здесь, и она стала думать о съеме квартиры.

Она включала телевизор, стараясь не слышать звуков, доносящихся из-за двери комнаты. К матери часто приезжала погостить младшая сестра Татьяны, с которой они были сводными. Общение с сестрой тоже не получалось — мать и отчим были против. Приезды сестры в родительский дом были наиболее болезненными для Татьяны — накрывался праздничный стол, и она слышала, как за стеной шумели, смеялись, произносили тосты за здоровье и счастье друг друга, слышала звон бокалов и посуды. И тогда даже работающий телевизор не помогал — приходилось надевать наушники с включенным музыкальным радио.

Тихие дни сменялись месяцами, времена года незаметно переходили одно в другое. Школа, в которой она работала учителем, теперь была совсем не видна из-за разросшихся вокруг деревьев. А ведь когда-то Татьяна могла видеть школьные стены из своего окна на первом этаже. Все чаще Татьяна наблюдала за людьми во дворе, выходящими из своих автомобилей или гуляющими с детьми. Они были очень счастливы. Или ей это казалось?..

Совсем недавно до Татьяны дошли вести, что бывшего мужа убили во дворе его дома. И хотя она с ним почти не поддерживала связи после развода, эта новость словно оборвала последнюю нить, связывающую Татьяну с чем-то светлым и хорошим, что было в ее жизни. И теперь еще более, чем раньше, Татьяна ощутила холод окружавшего ее одиночества.

«Надо уезжать, надо, - думала про себя она. – И чем скорее, тем лучше. Иначе я сойду с ума от этой тишины. Пусть большая часть зарплаты будет уходить на жилье, но зато я смогу завести себе кошку. Или же кота, - она улыбнулась при этой мысли. – А затем, быть может, появится кто-то еще в моей жизни. И тогда все изменится к лучшему. Чтобы не быть одинокой, надо, надо уезжать. Иначе это не кончится, уж сколько лет… одно и тоже, одно и тоже…»

Она стояла у окна. Невысокий силуэт в темноте — острые плечи и худые руки, скрывающиеся под шерстяной шалью, подаренной ей когда-то любимой бабушкой. В темноте комнаты ярко горели зеленые цифры на часах. «Двадцать два тридцать семь» показывало электронное табло. «Поздно, - подумала Татьяна, - надо спать, завтра, как обычно, рано вставать».

С кухни доносился теплый аромат любимого материнского пирога, шарлотки. «Как бы хотелось теперь хоть кусочек!» – подумала Татьяна, чувствуя эту сладкую смесь пряных запахов яблока и корицы.

Щемило с левой стороны, весь день. «Наверное, от одиночества», - подумала Татьяна и отчего-то улыбнулась, стараясь не обращать на это внимания, ведь еще после автомобильной аварии врачи сказали, если б не ее крепкое сердце, быть ей уже на том свете.

Она еще немного постояла у окна и, не включая света, разделась и легла в кровать.

Все чаще Татьяна вспоминала свою покойную бабушку. В последние месяцы она часто приходила к Татьяне во сне. Снилась ее старая квартира, ее маленькая комнатка, где она провела последние полтора десятка лет, ее любимая яблоня за окном. Бабушка сидела на кровати, медленно качаясь и напевая какую-то незнакомую, грустную и очень красивую песню. У бабушки была добрая улыбка и холодные руки, которые она все потирала, стараясь отогреть. Во сне Татьяна брала бабушкины замерзшие руки и помогала ей — перебирала своими холодными пальцами и согревалась сама. Эти сны были приятны, ведь в них Татьяна становилась счастливой и вновь кому-то нужной.

Дома было тихо. Все спали. Еще недолгое время квартира была наполнена ароматом вечернего пирога. И только материнский кот сидел в полной темноте около закрытой двери в маленькую комнату — настороженный, он все чего-то ждал и не уходил, словно слыша чьи-то посторонние шаги, и понимал, что теперь за дверью двое…

Говорят же, кошки чувствительные животные…