Литературная
мастерская

МРЫК

- Ол ю нид из лав, папапапапам, ол ю нид из фак, трататататам – Витя перевирает слова, но это лучше той нудятины, что он слушал на предыдущем повороте. На магнитоле есть кнопочка с подписью Fm/Am, и дальше этих двух простых аккордов музыка не двигается. Исполнитель за исполнителем, трек за треком, инструмент за инструментом – это такая волна, для неприхотливых слушателей. Для тех, кто в пути, кому нужно заполнять эфиром паузы на поворотах и неровностях трассы. От такого шума устаешь больше, чем от дорожного транса.

- Гад дэмн, ты подумай…  - песня кончилась, Витя как акын говорит о том, что видит за лобовым стеклом.

Думаю. Думаю о Ней постоянно – где она сейчас, с кем она, в каком положении, двигается ли, замерла? При этом сам – где-то, с кем-то, сидя и лежа, двигаюсь и замираю. Обезьянничаю, следую за своим воображением о Ней. Не менее интересно представлять, вспоминает ли она обо мне сейчас? В этом Крыму. Ну почему, спрашивается, нельзя было купить тур в нормальный курорт: Греция, Болгария, Черногория или затасканный Египет с живым морем? Зачем нужен этот Крым с родным языком? Видел я фотографии оттуда – отдыхающие в основном те, кого не берут в заграницы. Точнее, не пускают, по разным причинам. То есть контингент тот же, что и в Сочах. Ну зачем туда ездить? В том смысле, что в горы с палаткой – да, романтика, обеими руками «за». Но по путевке, в пансионат! Господи, сдался Ей этот Крым. Я уже вижу, как соотечественники с брюшками окружают Ее на предмет приглашения в шашлычную! Хоть бы позвонила оттуда!

Вспоминаю песню Мамонова:

Стою в будке, весь мокрый, слишком жарко
Стою жарко, весь мокрый, слишком в будке я
Стою весь в будке, слишком мокрожаркий
Весь в будке слишком мокро стою
Крым – Мрык, кырм!

Денег! Вышли мне денег!

Я больше никуда Её не отпущу одну. Не стоило, конечно, с Ней ссориться и надрываться такими фразами «Да езжай куда хочешь!». Вот и уехала, куда хотела. И денег ей не выслать – даже адреса нет!

- Эй, мэн, ты куда лезешь!? Факин щит, уступи место отцу!

Делаю вид, что слушаю, как Витя делает выговоры машинкам на дороге.

Внешне, Витя – это помесь Вуди Алена, времен семидесятых, и актера, который играл иностранца в «Весеннем марафоне». Да-да, того самого, которого Леонов назвал «Хиппи лохматое!». Внутренне Витя, как и все неповторим. Семь лет он работал программистом в Цинциннати, не ведал горя, кроме тоски по переживающей глубокий кризис 90х стране, как вдруг в Огайо прибыл парапсихолог Лазарев со своей диагностикой кармы, и Витю угораздило попасться на басни о том, что карму, как печень можно диагностировать. Увлекшись такой псевдо эзотерикой, Витя бросил свои виндоусы-линуксы и начал собирать материал для собственного учебника по скрытым практикам. Насобирал на полноценный том и вернулся в Россию. И оказалось, что его эзотерика тут, на пресыщенной родине, нужна как силикон - силиконовой долине. Ни в одном издательстве его учебник не приняли. И Витя снова взялся за старое: устроился системным администратором. Но продолжал скучать об упущенной Родине, которая сумела таки перешагнуть малинно-шестисотую эру и прийти к суверенной демократии.
Вот так, в рефлексии, Витя и жил: жалел о прожитых не там годах, пугал издателей своей рукописью и оперативно ковырялся в проводах.

Думаю-думаю. Думаю за Неё: он сам меня отпустил, не захотел составить компанию, значит, дает мне полную свободу действий, а что – курортный роман еще никому не вредил, он меня фактически бросил на этом полуострове, среди домашних вин и загорелых юношей, так что же я – буду скучать о нем или имею право на отдых?

- Ты где витаешь, бро? – пытается отвлечь меня Витя.

- В Крыму – стараюсь не отвлекаться я.

- Хочешь анекдот кульный? – Витя прерывает мои размышления, и, не дождавшись моего несогласия, завладевает моим вниманием -

Поспорили Картер с Брежневым, в какой стране чаще случается секс - в СССР или
в США. Соорудили прибор, который фиксирует каждый акт, разместили его на
самолете. Летят над Штатами. Прибор "пи-пи-пи" - каждую секунду. Полетели над Союзом - "пи... пи..." - раз в минуту... Брежнев сидит грустный – проиграл, кажись, спор. Вдруг прибор как сумасшедший: "пииииииииииииииии"...
Непрерывно. Брежнев смотрит в иллюминатор - над Крымом летят, над лагерем Артек.
Брежнев:
- Ну, пионеры, ну, молодцы! Всегда страну выручают!

Не думаю - действую. Выпрямляюсь, убираю ноги с сидения, наклоняюсь к Витиной шевелюре и отвешиваю ему подзатыльник. От неожиданности,  он вжимает голову в плечи и резко жмет на тормоз, не отпустив педаль газа. Мотор ревет отбойником, корпус виляет по автостраде и автомобиль уводит на обочину. Витя неистово крутит руль, пытаясь выровнять агрегат, потом наконец убирает ногу с педали газа и мы, шатнувшись неваляшкой на один бок, приземляемся на обочине. Из-под капота идет пар, он проникает в салон горючим запахом бензина, а мы ощупываемся – все ли цело? Витя поглаживает системный блок и, бережно взяв его в руки, выпрыгивает из машины. Я протискиваюсь в пассажирскую дверь, поначалу забыв, что она открывается в бок. Справившись с ней, я выпадаю на свежий воздух. Витя, обежав Газель вокруг, набрасывается на меня:

- Джизас крайст, ты что, крэйзи? Мы же чуть не взлетели! Это полный фак ап был бы! Убились бы! - красный Витя-эмигрант смотрит на меня и тоном ниже добавляет - Меня бы уволили тут же! Вай, дядька, вай??

- Сорри, за дело. Задела меня твоя история.  Мне надо бежать, давай дальше сам.

- Куда бежать? Ты в уме?

- В аэропорт. Мне срочно нужно в Крым.

Я выскакиваю на проезжую часть в поисках попутной машины. Поднимаю руку параллельно асфальту, будто бы в нацистском приветствии. Крым будет наш! Я тебе покажу пионеров, я тебе устрою «пииииииииииииииии»…

МИШКА

Ныряешь по ступенькам в открытую дверь МишкаБара, а внутрях на диванчике сидит Лев Лурье. И Большунов обязательно кричит на весь зал:
- Смотри, там Друзь сидит!
И тычет пальцем в человека. Дело тут вовсе не в интеллигентности или ее отсутствии. Или памяти на лица и имена. Просто 5 Боярычей уже за шиворот упали и ось, на которой помещается отсек визуальных образов и висит речевой аппарат, сместила полюса. И теперь Большунов сначала кричит, потом показывает, затем идентифицирует.
Пал Юрьевич, конечно, напрягается как трицепс. Мы ему вроде как друзья, но пускать нас внутрь Мишки, он отваживается все реже и реже. Потому что мы кассы не делаем, а шумим как на выпускном. Я бы на месте Пал Юрьича нас бы тоже пропускал только по выписке из банка, что наличность наличествует в сердцах этих людей. Да, кассу мы не делаем, но ведь и в баре не то, что бы дорого. Дороже видали.
С Большуновым шляться – одно удовольствие – он не щадит живота своего. Образумиться он может только если не остограмится вовремя, а таких точных часов у него нет.
- Пал Секам, как сегодня?
Пал Юрьич, который не терпит таких техничных фамильярностей, демонстрирует свои руки: костяшки пальцев заточены под лица отдыхающих. Нет, в Мишке конечно никто не лютует, Пал Юрьич бьет в основном своих распоясавшихся закадык, которых сам же и приглашает в пропиаренное место. А еще Паша скрывает в бороде отсутствие нижней челюсти.
- Юрец, нам срочно нужно подсесть к Друзю, теперь то он не уйдет.
У Большунова на Друзя зуб. Как то раз, ехал он прямо, крутил колеса, обозревал сущее, как вдруг на перекрестке поравнялся с автомобилем знатока. И увидел, что у того капот открыт. Ну или приоткрыт, не помню. Большунов деликатно постучался в окно водительской двери и не менее деликатно намекнул водителю.
- У вас капот может открыться на ходу. Смерть – гарантирую.
Водитель никак не прореагировал. Большунов решил, что этого не достаточно и применил смекалку:
- Уважаемый знаток, у вас ровно одна минута, что бы ответить – что не так в вашей машине?
Знаток посмотрел на Большунова из под очков и прошипел:
- Ишь ты!
И тронулся с места, оставив Большунова с велосипедом на перекрестке. Теперь Большунов этому типу старается прохода не давать, но старается плохо – пока еще не встречал его до сегодняшнего дня.
Но и сегодня не повезло – я то ясно вижу, что субъект за столиком – Лев Лурье, а не Друзь.
- Большунов – говорю – это ни разу не Друзь.
А он в это время снова шот-сетом апеллирует и пытается с двух рук три лафитничка опрокинуть в пасть. (Notabene: Пасть – это ротовая полость, интенсивно распахнутая с ярко выраженной агрессивностью поглощения.)
А я тем временем придумал план спасения знаменитого краеведа и писателя. Закапал Лисичку и прямиком к Пал Юрьичу, на вход.
- Палыч, ты можешь в качестве профилактики и тренировки следования траектории подбрасываемого объекта выкинуть нас с Большуновым на снег?
И Пал Юрьич смог. Да так, что добавил к своей карме +100: Большунов даже сидр не расплескал. Лежа в снегу, он как «Витязь» приподнятым крылом салютовал прохожим на Фонтанке. Пал Юрьич перегнулся из дверного проема через улицу и забрал у Большунова казенный стакан – не напасешься.
Я попросил швырнуть себя как можно нежнее и Пал Юрьич прописал мне смоленскую «выспитку» - носком православного кеда по правой дольке, что бы закрутить по нужной траектории и уронить рядом с Большуновым. Проходящие мимо граждане выразили склонность помочь нам встать. Но я отказался:
- Я его знаю. Он сейчас немного полежит. И сам попробует встать.
Короче, отмазал я друга от обременительных рук посторонних. И не прошло и часа, как Большунов достал свой лик из сугроба, отряхнул его, установил обратно и заговорщически прошептал:
- Пойдем в ОГИ, я чувствую, Друзь сегодня там...

Я не возражал.

МАРКА

Вечером, Юрий Сергеевич пребывал в прекрасном расположении духа. Вечер и правда был отутюжен как подобает: сначала пиво, потом коньяк. Пиво имело свойство пениться и проливаться. Юрий Сергеевич чертыхался и крякал, но исправно проглатывал жижу из бутылочки. Отконьячиться пришлось в мужском туалете. Пить коньяк за барной стойкой, Юрию Сергеевичу не позволял финансовый кризис. Тот выражался в отсутствии купюроприемника, то есть «лопатничка». Фляжка содержала трофейный напиток и была всячески восхваляема одной барышней и двумя приятелями Юрия Сергеевича. 
Дренировав бутылку, Юрий Сергеевич прошел в зал, послушал многих поэтов. Поэты были себе на уме и выкобенивались. Во всем была виновата телекамера, в которую усатый оператор сосредоточенно смотрел и что-то видел, шевеля губами в такт своему, видимо, чутью. Поэты заикались, дрожали как вибраторы, читая стишки на листиках или на память, раздраженно вставляли матерные слова взамен забытых. Но мы сейчас не о проблемах поэзии речь ведем. А что же Юрий Сергеевич? А Юрий Сергеевич спокойненько накидался и клевал носом как колонка с водой: вверх-вниз, вверх-вниз. И тут его заставил воспрять душком сам поэт Матузко, недавно вернувшийся из мест столь отдаленных, что Юрий Сергеевич не смог бы эти места на карте зафиксировать школьной указкой. То бишь – с Гоа. И подсел он за столик к Юрию Сергеевичу, за локоток его обжал, чужой папироской пыхнул и доверительно шепнул:
- Марочку не желаем? Синтезированную по последнему слову Ганеша?
А надо сказать, что до этого времени Юрий Сергеевич про эту самую  филателию только слышал да читал в литературах. И аж загорелися глаза у него огоньком адовым, Юрий Сергеевич отслюнявил четыре Москвы, стянул целлофан с пачки цигарок, бережно приютил в нем марочку, оглядел ее со всех сторон через прозрачные стенки целлофанового кулька и спрятал в очечник.
Дальше была вакханалия: поэт Матузко прыгал по сцене, сшибая микрофоны и глаголя истину в вине, поэт Чуйс жадно пел, остальные глумились. Юрий Сергеевич еще для приличия посидел да и свинтил, когда поэта Матузко начали вязать официантки и поэтесса Айга. Выйдя под мокрый дождик, Юрий Сергеевич надел капюшон и понесли его ноги к метрополитену, вниз-вниз-вниз по Рождественке, налево по Кузнечной, бац-тыц-Китай-город-бум-тум-Выхино. Надо заметить, что всю дорогу, Юрий Сергеевич изволили откушивать пенного, трижды останавливаясь у ларьков. Соответственно, домой Юрий Сергеевич попал не скоро и, как завсегдатай горизонтального солярия, вплыл параллельно полу. И в скайп - сразу, и в твиттер - потом, цитату выложить про не современность поэзии. А в "мордакниге" до того много честного народу было, что создал Юрий Сергеевич отдельное сообщество и давай выяснять – когда лучше марку на кишку опрокинуть. Ему говорят, он слушает да пенное купленное прихлебывает. Тут случился симбиоз в желудке: коньяк обрел пиво, и Юрий Сергеевич выключился.
В темноте плавали желтые пятна яичницы глазуньи, которая стала болтуньей перед рассветом.
А когда проснулся на утро Юрий Сергеевич, все в том же вчерашнем капюшоне, то отковыряв глаза заметил: пакетик пуст и нет марки в нем. Юрий Сергеевич стал ходить взад вперед по комнате и отчаянно думать, но искать пока не решался и почапал на службу в офис. Пока чапал, слышался ему то ли стук копирки заводской, то ли minimal. И на эскалаторе слышался, и в вагоне, и у ларька табачного, и на проходной, и в лифте, перестал слышаться только за столом офисным. Сел. Повертел головой. Узнал всех.
И тут Александра Петровна говорит, оторвавшись от лэптопа:
- Меня уволили, вот и все – и заплакала.
Юрий Сергеевич как открывал свой лэптоп, так и закрыл. А еще начальник Олежек заходит и лысину трет ладошкой, конфету взял из коробки, осмотрел, пылинки сдул и съел. И Катерина Валерьевна музыку в наушниках не слушает, работает, отчетность, конец месяца на носу вместо очков. И тут наконец доставило Юрия Сергеевича: съел он видать марку по неопытности, опрокинул на кишку, на симбиоз коньячно-пенный. Стало очень страшно, даже ладони вспотели насквозь. Значит приглючилось все. Юрий Сергеевич тут же на полку, там коньяк, привезенный из Армении, пробку-раз, горлышко-тюп-тюп-тюп. «Как бы не перекрыло» - подумал Юрий Сергеевич, а может Александра Петровна, а может и Олежек с Катериной Валерьевной, да только не важно все это.
Побежал Юрий Сергеевич в припрыжку домой, да не добежал: мимо патруль ехал, беспричинно проверяя документы. И Юрий Сергеевич впервые этой братии обрадовался и отважно бросился на перерез машине. «Умоляю  - кричит – пропала марка, наглухо и с концами!». Полицейские просьбе не удивились, живо обшмонали Юрия Сергеевича, залезли за шиворот дубинкой и беззлобно поддели в пах коленом. Но ничего не нашли и развели руками. «Пойдемте ко мне домой – прошипел стоя на коленях Юрий Сергеевич – там должно что-то быть». Двое полицейских (Славка и Володька) при обняли нашего героя за плечи, разместили его в салон патрульной машины и стремглав помчались на Ташкентскую. Обыскав все комнату, нашли только немного водки в кубышке с наклейкой «Мама» и папироску с ганджем. Папироску тянули втроем: Юрий Сергеевич, Славка и Володька. Прохохмившись, патрульные обняли Юрия Сергеевича на прощание, объявив всполошенным жителям коммуналки «Вот такой парняга!» и умчались ловить воров.
Качественно повеселевший Юрий Сергеевич вернулся в комнату, сел на подоконник и увидел голубя. Пернатый держал в клюве открытку с видом Борисполя. Юрий Сергеевич сглотнул слюну, отворил окошко и принял у голубя конверт, голубь салютовал крылом и полетел назад. Юрий Сергеевич глянул на обратную сторону открытки и увидел свою марку. Приклеена она была над пустыми графами. Юрий Сергеевич ее отколупал и под язык. И тогда,  в пустых графах проступили слова, которые, шепчась, сложились во фразу:
«Самое лучшее в наркотиках – это то, что тебя когда-нибудь да отпускает».
И Юрий Сергеевич мечтает с тех пор, что бы попустило, ну хоть чуть-чуть, а то жить невмоготу. Думает, что все это фарс и приход, и скоро его отморозит и жизнь станет как прежде. До сих пор думает так Юрий Сергеевич и выжидает. Думает и выжидает.
А время потихоньку сливается из скорлупы.