Литературная
мастерская

Анна Марек

Нет!

Рассказ

Типа, который увязался за ней в тот декабрьский вечер, Ника помнила плохо. Коренастый, в кожаной куртке и в синей шапке со спортивной эмблемой на лбу. Вот и всё. Имя его, непривычное на слух, Ника тут же забыла, а переспрашивать не решилась…

Она сильно замерзла по дороге из школы домой. Автобуса не было минут сорок, рёбра под коричневым, в мелкую клетку, стеганым пальто вдавливались внутрь, живот сводило от голода. Белая шапочка съезжала по толстым, скользким косам к затылку, обнажая виски и лоб. В половине пятого подрулил, наконец, *24-ый. Ника втиснулась с толпой внутрь и прижалась к черным поручням внутри гармошки, соединявшей первый салон со вторым. На стенной перегородке квадратным каллиграфическим почерком было выведено карандашом четверостишье:

Отдали раз на лужайке
Кошки лайке свои майки.
Плачет, воет вся лужайка:
Вместо кошек – одни лайки…

Такие «вирши» появлялись в автобусах *24-го маршрута каждое утро, каждый раз новые и каждый раз примитивные до двусмысленности. От тепла в салоне стоял пар, девушка согрелась, плотно зажатая в толпе, обмякла. При повороте с Ленинского на улицу Обручева пол ушёл под ногами влево, Ника подалась вместе со всеми так же влево, попыталась высвободить зацепившийся за чьи-то ноги, сумки и «дипломаты» рюкзак и уткнулась рукой в куртку. В его куртку.

***

НИКА: «Красивая девушка», «как вас зовут?», и всё такое. Взрослый парень – и ко мне, девчонке... Мне это польстило… А потом была моя остановка. Мы вышли. Он хотел проводить меня, я отказывалась, потом уступила – пускай проводит! Не до дома, конечно.

ГОЛОС: Он тебе понравился?

НИКА: Нет. Лицо у него было маленькое, с кулак. Голос липкий…

ГОЛОС: А почему не прекратила разговор?

***

Помните Маленького принца? Худенький, с двумя точками удивленных глаз, палочкой носа на овальном лице, копной взъерошенных золотых волос и длинным шарфом вокруг тонкой шеи. В общем, вылитая Ника в пять лет. Серьёзный, вдумчивый взгляд серых глаз…

Как-то вечером, ещё в детском саду, на пятидневке, во время месячного карантина, увидала она в окне мамину белую шапку и зелёную бабушкину дубленку и ничего не почувствовала: ни радости, ни грусти, ни желания подбежать к окну, ничего. Сидела с детьми на длинных маленьких лавочках, бросала кубики на ковёр, а в голове: туда НЕЛЬЗЯ! И тишина: картинка есть, звука нет. А собственно, почему «нельзя»? Не понятно…

Или вот: лежит Ника на полу у себя в комнате. Рядом плитка паркета с темными прожилками, чуть выше справа – чёрные перекладины матраца под коричневой софой, за ней – зеркальная дверь шкафа, ещё дальше – желтые обои в широкую бледную полоску. Стриженая девочка в платье из малинового велюра кричит, заливается в истерике, бьёт ногами об пол. И опять звука нет, только картинка оранжево-желтая. Как во сне. Открывается бежевая дверь, входит мама: ноги у неё очень длинные и длинные волнистые волосы. И хотя она сердита, и губы её говорят что-то быстро, резко, лицо - крупное, белое, неправдоподобно красивое, с темными глазницами - спокойно… К маме подходит человек в тёмном костюме. Дед… Он ниже её и тоже красивый; лицо крупное и доброе, как у мамы, нос прямой, волосы совсем белые… «Ты недостойна быть моей внучкой!» Стоп. Она слышит. Теперь звук есть, картинка пропала…

В истерике Ника больше не билась. И кричать разучилась. Горло сводило сразу же. В общем, сработало. Одной фразой отучили. Она тихая стала, мягкая, застенчивая. Идеальный ребёнок! - восхищались знакомые.

…Милый, родной, добрый дед! Ника запомнила его теплый мягкий голос и большие горячие ладони. Позже, в начальной школе, как ждала она его прихода! Он был всегда пунктуален, они шли кататься на больших качелях в парк, крутились в разноцветных кабинках «чертового» колеса, летали внутри вращающихся барабанов вверх, вниз. Ника закрывала глаза, вжималась в стенку барабана. Дед – в светло-бежевом костюме - сходил на землю нарочито твердой походкой, улыбался, отводил её обедать, и она видела, как уважительно смотрят официанты на её деда… В такие дни Ника старалась быть хорошей, доброй, прилежной, аккуратной. Только бы не разочаровать, не разонравится, не огорчить, не растерять стеклышек из оранжево-жёлто-зелёно-красной мозаики счастья. Всё, что угодно, только не «ты недостойна»…

***

НИКА: Почему не прекратила разговор?.. Н-не знаю. Не знала, как отказать. Понадеялась, что смогу позже. Ну, знаешь, как это делается: пообещаешь позвонить, чтоб отстал, а потом не звонишь, и всё само сходит на нет. Так проще.

ГОЛОС: И сейчас тоже проще?

НИКА: Да.

ГОЛОС: А что ты чувствуешь, когда не можешь сказать «нет»?

НИКА: Жду. Думаю, что сделаю это завтра или послезавтра. А пока надо чуть-чуть потерпеть…

Из зеркальной дверцы шкафа-купе на Нику глядела женщина с гладкой шапкой каштановых волос и её, никиным, белым лицом.

НИКА: Мы вышли из автобуса, перешли на другую сторону улицы… Там дальше начинались хрущёвские пятиэтажки, очень много пятиэтажек, целый массив. Он, то есть тот парень, спросил, сколько мне лет, и я сказала: семнадцать…

ГОЛОС: Тебе было семнадцать?

НИКА: Пятнадцать… Глупость, конечно… Сколько раз я ругала себя за эту дурость! Нельзя было этого делать. Я не должна была! Если бы тогда… Я виновата.

ГОЛОС: В чём?

НИКА: В чём?! Да в том, что терпела, что не отшила, что наврала про семнадцать лет…

***

Дом Ники стоял в глубине пятиэтажного массива. Было около пяти, стемнело, дорога шла через пустыри вглубь, фонари там горели через один-два, на детских площадках в такой мороз никто не гулял… Ника решила обогнуть массив по освещённой улочке.

На скамейках перед длинными рядами домов никого не было. Признания парня делались всё откровеннее и жёстче, она отвечала невпопад, шарила глазами по сторонам; он заметил это, сделал попытку обнять её, она отшатнулась. В следующий момент его рука опустилась ей на плечо. Другая его рука, пройдя по талии, встретилась с первой у девушки на груди. Получился замòк. Со стороны это напоминало объятие влюблённых… Разговор заглох. Ника испугалась. Её никогда так не обнимали. Вся верхняя часть её тела, за исключением послушно шагающих ног, была обездвижена. Их обогнал мужчина, навстречу пролетел другой. Пронеслась торопливая парочка. Ника смотрела ей вслед. Спешат! не поверят. Разве о помощи просят в обнимку?.. Впереди, метрах в пятистах, - отделение милиции. Надо идти туда, решила девушка, а уж там, на месте, уговорить парня отпустить её. Не послушает - она пригрозит позвать дежурного… Дошли до ограды, за которой стояло двухэтажное здание милиции. Ника замедлила шаг. У входа одна единственная служебная машина. Во внутреннем дворике никого. Кричать в надежде, что услышат за окнами? Глупо и рискованно. «Ничего, - успокаивала себя Ника, - время ещё есть, я договорюсь, упрошу»… Парень же, почуяв исходящую от здания опасность, норовил уйти в сторону.

Ника кружила внутри пятиэтажного массива по хорошо знакомым ей дорожкам, по нескольку раз проходя мимо одних и тех же домов. Хождение по округе притупило её волнение. Она даже к тискам начала привыкать. Может, ему надоест её держать? Холод какой!.. Ника вдруг вспомнила, как летом, перед восьмым классом, на турбазе под Нальчиком, за ней галантно, полушутя–полусерьёзно ухаживал учитель-украинец из их туристической группы. Вспомнила, как он пригласил их с мамой смотреть на дельтапланы; это было километрах в восьми от лагеря. Они бегали по холмам, пили чай из термоса, хохотали… А потом, опоздав на последний автобус, шли обратно пешком, ночью, по обочине шоссе. Навстречу неслись машины, слепя их зажжёнными фарами. Ника смеялась, размахивала руками, болтала без умолку. Она смеялась, взрослые молчали… А потом рядом затормозила машина и следом другая, и учитель столкнул Нику с дороги в канаву. «Тут есть пиявки?» - спросила девушка, стоя по щиколотку в тёплой канавочной жиже. «Надо думать», процедил учитель. Ника заверещала. «Замолчи, маленькая идиотка! – шикнул он на неё. – Я же один, вас обеих не отобью. Здесь Юг, здесь не церемонятся…» Машины отъехали. До базы добрались глубокой ночью, прячась в темноте за деревьями и кустами от шнырявших по склону местных абреков…

Всегда почему-то вспоминаешь о жаре в холод. Ника попробовала расправить плечи. Парень сжал её крепче… А ведь она ни с кем не обсуждала ту ночь под Нальчиком. Да и что обсуждать: романтику ночного похода, приключения, азарт? Нет, она слишком хорошо запомнила ледяные руки мамы, и канаву, и как она там очутилась, помнила кусты и склон… Да, но ведь ничего не случилось! И потом тогда, на шоссе, всё говорилось намёками, уклончиво, и это так напоминало обычные воспитательные приёмчики взрослых. Где она, ваша угроза, где?.. Страшно ли ей было? Не страшнее, чем когда она во втором классе на спор с мальчишками спустилась в открытый водопроводный люк во дворе дома и под землёй перепрыгивала с трубы на трубу над потоком бурлящей воды. Мама ещё тогда вздула её, когда вытащила, и плакала потом. Понятное дело, она могла упасть в кипяток. Тогда она об этом не думала… Мама говорит, у неё отсутствует инстинкт самосохранения. Вот и теперь, разве ж могла она подумать, что так повернётся? 

Ника дрожала. Пальцы ног болели. Сначала она пробовала шевелить ими, но потом, поняв, что движения только усиливают озноб, постаралась расслабиться. На какое-то время стало легче, потом боль вернулась. От поднявшегося ветра шапка съезжала к затылку, под носом блестело. Вот уже два с лишним часа, как они бродили по тёмным, совершенно пустым улочкам, мимо домов, детских площадок, будок высокого напряжения, мусорных контейнеров. В окнах мелькал голубой отсвет телеэкранов. Ника подумала: если она закричит, ей услышат за передачей? Вряд ли. Её здесь никто не знает…

Ника повернула к своему дому. Вдруг встретит кого из соседей? Из-за поворота показалась женщина в тёмном пальто. Незнакомая… Женщина шла навстречу, опустив голову в вязаной шапке, придерживая рукой меховой воротник. Когда она подошла совсем близко, Ника метнулась в её сторону. Ничего не ожидавший парень подался за ней. Слова не сложились в никиной голове в чёткую фразу, но все они уже давно крутились вокруг одного: нужно объяснить, что этот человек преследует и не отпускает её. Произнести же такое было трудно: вдруг не поверит? Вдруг не остановится, и тогда конец, тип в куртке озвереет, ей будет хуже… Горло ослабело от долгого молчания, потрескавшиеся на морозе губы сводило в гримасу. Ника умоляюще посмотрела на женщину. Та резко остановилась, подняла глаза на внезапно «подрезавшую» её парочку, взмахнула сумкой. «Как тебе ни совестно! – набросилась она на Нику. - Постеснялась бы так ходить по улице, а ещё девушка! Шляется как потаскуха, ни стыда ни совести!» Оглушённая Ника смотрела, как женщина обогнула их и пошла дальше. Парень понимающе молчал.

***

НИКА: Она не знала, в чём дело, да и я вела себя по-идиотски, глупо. Испугалась, наверное, подумала бог знает что… Темно было, а она одна… Я вот иногда думаю: что бы я сделала?.. Трудно сказать… Тут недавно возвращаюсь домой, старик какой-то просит довести его до подъезда. Подъём крутой, он с палочкой… Странный, не в себе, пьяный или нет - не разберёшь, одет плохо. Вокруг никого, а он: «девушка, помоги!» Ну, я решилась, подставила руку, вдруг ему, правда, помощь нужна? Он схватил меня за плечо, налёг всем телом, пошли… Иду, а меня подташнивает от страха. Дошли до подъезда. Он долго благодарил… Я обратно бегу, счастливая: помогла! Как хорошо, он и вправду немощный оказался, не обманул… Радость какая, что не обманул! А тогда… Мы с тем парнем на инвалидов явно не тянули…

ГОЛОС: Почему ты не пошла домой сразу?

НИКА: Так у меня дома никого не было. Мама раньше девяти не возвращалась, она только начала преподавать в институте на вечернем… В общем, раньше девяти не приходила, я думала дождаться её. Нельзя было идти… Я боялась, что он втолкнёт меня в квартиру, и тогда всё…

***

Что значит «всё», Ника знала. В теории, разумеется. На деле же, она с трудом понимала, как это может произойти именно с ней. То есть она, конечно, прочла раздел о физиологии половой близости в учебнике по анатомии, но прочитанное не удовлетворило её. Научные термины и внутренности в разрезе с сетью кровеносных сосудов были не более чем разделом в учебнике. Сводить же то, о чём перешёптывались в коридоре девчонки, к скучному набору терминов и думать, получив анонимную записку, о кровеносных сосудах, - да ни за что! Разве буква у в зеркальном отражении, со свисающей передней ножкой, или развесистое т имеют отношение к стоянию под окном, к прогулкам, телефонным звонкам, к ухаживанию учителя-украинца?

Как непохож был раздел в учебнике на то, о чём Ника читала в книгах! О любви Ника писала в сочинениях и говорила изредка с мамой и дедом, любовью зачитывалась перед сном в кровати. Тут ей всё было понятно. За исключением одного: чем она удержит своего избранника? Её, никиной, рыхлой фигурой? Это когда-то она была худеньким стригунком с серьезными серыми глазами… Теперь же она видела в зеркале пастозную девушку с полноватой грудью и овальным лицом, на котором выделялся тонкий нос с маленькой горбинкой и тихие, позеленевшие за последние два года глаза. Нет, сказать, чтобы Ника была некрасивой всегда, нельзя. Доставая из маминого комода коробку с фотографиями, она с удовольствием разглядывала свои снимки в начальных классах. Вот Ника-первоклассница - до смерти перепуганная, в расстёгнутом пальто и с распустившимся белым бантом… Вот Ника-школьница: все дети слушают учительницу, сложа перед собой руки, а она зачем-то лезет под парту… А вот Ника-хитрющая, выглядывает, растрёпанная, из-за плеч вожатого в летнем лагере… И, наконец, Ника торжествующая - в светлом комбинезоне с темными наколенниками - позирует на лошади. Ноги не достают до стремян… А один снимок нравился Нике особенно. Тот, где она стояла под березой в лесу рядом с красивой молодой женщиной: волосы женщины убраны назад в пучок, краешки губ приподняты. Мама…

Когда же Ника перешла в пятый класс, она разлюбила свои фотографии. Да и за что было любить толстую нескладную девчонку с припухлостями вместо груди и по-дурацки обрезанной челкой? «Знаешь, каждая из нас – женщина на любителя», - сказали однажды дома. Больше Ника вопросов не задавала. Поняла: она некрасивая. Ей сильно досаждала её нескладность и, выходя в гимнастический зал в спортивных трусах, она сгорала от стыда при мысли, что все увидят её полные белые бедра. Физкультура была ей ненавистна. Почти так же, как варёная колбаса.

Однажды, Ника всё же пересилила себя. Подружка предложила бутерброд с ломтиком злополучного продукта, и Ника проглотила его, побоявшись обидеть приятельницу отказом. Проглотила, но не сумела сдержать рвоту. Это случилось зимой, во время автобусной экскурсии в Подмосковье к местам боевой славы. Автобус остановили. Ника долго отчищала пальто снегом. «Тебя укачало?» - спросили её. – «Нет». – «А что тогда?». Девочка молчала. Не рассказывать же им всем, как её прабабушка любила повторять слова: «Даже если ты что-то не любишь, умри, но съешь». Вот Ника и съела. Думала, обойдется. Не обошлось…

С тех пор колбасу она не ела. Ни в каком виде – ни в варёном, ни в жареном, ни в копчёном. Да и зачем есть розово-коричневые кругляшки с нестерпимым запахом, когда существует такая замечательная вещь, как курица! Летом в Лазаревском Ника делила её пополам с маминой подругой, тётей Светой, и, перемазавшись в курином жире, смаковала сочные кусочки. Мама смеялась: вот обжоры!

Там, на солнечной набережной с белой балюстрадой, кипарисами и каменными скамейками, Ника едва не свихнулась от радости! Носилась по пляжу, сидела в море до озноба и маминых окриков, кормила водорослями маленького краба, которого ей достал какой-то дядя и которого она прятала в стеклянной банке под кроватью. А вечером, встав на каблуки и, как ей казалось, по-взрослому поднимая брови, хозяйка краба входила в зал кинотеатра под открытым небом уверенной походкой, рассеянно глядя мимо контролёров… В общем, сказать, чтобы Ника была мямлей или пугливой какой, нельзя. Её считали в меру заводной, в меру прилежной и в меру… Вот, пожалуй, общительной она была не в меру. Стоило взрослому - будь то попутчица в поезде Москва-Сочи или мамин ухажёр – проявить к ней, Нике, интерес, как в благодарность за внимание она тут же выкладывала всю подноготную о себе и домашних. Мама едва успевала одергивать болтунью.

Дома же, во дворе, любимой никиной собеседницей была дворничиха баба Маша – сгорбленная старушка в ватнике и сером пуховом платке. Ника терпеливо дожидалась, пока баба Маша откроет ключом узкую дверь в подсобку слева от входа в их подъезд, начнёт перебирать холщовые мешки и греметь вёдрами. Дворничиха была словоохотливой. Когда же выяснилось, что она не умеет писать, Ника обрадовалась: «Хотите, научу?» Ухватившись руками за витую металлическую решётку, отделявшую подъезд от подсобки и входа в подвал, она от волнения на руках повисла… Стоп. Решётка… Тот тип прижал её к решётке…

***

 ГОЛОС: Ты слышишь меня?.. Прости, ты хочешь продолжать?

Лица ГОЛОСАНика не видела. Она не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. У ГОЛОСАбыл только голос.

НИКА: Да. Он вжал меня в решётку; я чувствовала спиной прутья. Попробовала освободиться – не получилось. Он сильный был очень, руки у него были сильные… Вокруг никого. Ну, а потом… Говорил что-то… Не помню сейчас, что… Разное… что нравлюсь… Голову зажал. Впился в рот мокрой присоской… языка. Рвотная мерзость… Я вырывалась, отталкивала… Что ещё? Отпустить просила. Он только распалялся… Холодно было… Я сказала, что это мой подъезд, что родители выйдут, и … и что ему плохо придётся… Он обрадовался: «твой подъезд? Отлично! Там теплее»… Затащил внутрь…

***

Свой подъезд Ника излазила снизу доверху. Только на чердаке не была, там замок висел… Лет до десяти ей нравилось забираться с соседской девчонкой из третьей квартиры под лестницу: они прятались позади детских колясок от мальчишек и потом, в разгар игры, с визгом выскакивали наружу. А как здорово было наливать воду в жестяные банки для окурков, прибитые к оконным рамам! Особенно на лестничной площадке между первым и вторым этажами, где Ника назначала встречу всё той же подружке из третьей квартиры и, поджидая её, водила пальцем по стене, от чего на коже оставался след от бледно-розовой побелки… А еще она помнила, как нехотя, останавливаясь на каждом пролёте и присаживаясь на хвост, шла вслед за ней большая серая собака с рыжими подпалинами: девочка нашла её у магазина и привела домой. Та, правда, сбежала через два дня на прогулке, не прижилась…

На площадке каждого этажа размещались три квартиры – две по бокам и одна в центре. Ника с мамой жили на третьем этаже в центре, в восьмой по счёту квартире. Семью их в подъезде не любили. Мама всегда спешила, в разговоры не вступала, слыла в доме гордячкой. Всё бы ничего, если бы не вечные протечки в санузле и спаренный телефон! Недели не проходило, чтобы соседка снизу, со второго этажа, не трезвонила бы в их дверь, а, ворвавшись в квартиру, не лезла бы с фонарём под ванну и не визжала бы, что подаст в суд, если мама не устранит протечку. Объяснять же злющей визжалке, что сантехник приходил днём раньше, было бесполезно: старая ведьма ничего не слышала.

С соседями сверху отношения тоже не сложились. Ежевечерние битвы за телефон к компромиссу не приводили… Ника подсчитала, что с её третьего этажа на их четвёртый ведут восемнадцать ступенек: она считала их каждый раз, когда шла наверх с просьбой освободить линию - девять до окна и серой трубы мусоропровода и девять ещё выше – до соседской квартиры. Обратно – считать забывала… Покрытые тёмно-зелёным линолеумом ступени казались ей плавной дорожкой без выступов и углублений.

Впрочем, классу к восьмому Ника перестала разглядывать эту дорожку. Шататься по подъезду было некогда, с девчонкой из третьей квартиры она раздружилась, и потом очень не хотелось наткнуться на визжалку со второго этажа. Так что Ника быстро взлетала домой, чтобы поскорее закрыть за собой дверь. В тот вечер она уже три часа мечтала об этом…

***

НИКА: Идти в квартиру нельзя было… Он обязательно бы проверил, есть ли у меня кто дома. Ждал бы: откроют мне, или я сама за ключом полезу… Он хитрый был. Нельзя было, чтоб он дверь мою увидел… Я знала это… Если бы только понял, что нет никого, всё тогда…

Никины губы дрогнули.

НИКА: Парню надоело ждать…

***

Ника, конечно же, помнила, чтò произошло, но воспоминания её были каким-то странно неживыми, как во сне. Тип в кожаной куртке и синей шапке припирает её к стене на первом этаже, возле третьей квартиры, расстёгивает пуговицы на пальто, лезет дальше. Она отбивается, кричит. Он наваливается на неё, зажимает в тиски локтями и предплечьями. Руками с силой выворачивает её лицо к себе. Слюнявит подбородок, ловит губы. Она ударяется затылком о стену, сжимает зубы. Во рту вкус, как от варёной колбасы… И опять, как когда-то в детстве, картинка есть, звука нет… Но вот она вырвалась. Успела пробежать один пролёт… Он хватает её за испачканное в бледно-розовой побелке пальто… 

Как они дошли до третьего этажа, Ника не помнила. Зато помнила, как включилась голова… Она решила: поднимусь на четвёртый этаж, к соседям по спаренному телефону, позвоню в дверь, а потом, когда откроют, забегу внутрь и буду ждать маму. Поначалу сработало. Однако у окна между третьим и четвёртым этажами парень остановился. Ника показала ему на соседскую квартиру: вот, мол, моя дверь, отпусти, сейчас мои выйдут – хуже будет. Он отпустил, но не ушёл, прислонился к мусоропроводу, остался стоять, проверял, правду ли она говорит… Она подлетела к звонку, позвонила, встала против дверного глазка, чтоб её узнали сразу. И вдруг всё рухнуло. Просьбы впустить, уверения, что она – Ника из восьмой квартиры, та самая и никакая иная, что её преследуют и не отпускают, не помогли. Соседка дверь не открыла. Сказала, чтобы Ника уходила поскорее да шуметь чтоб перестала, детям спать ложиться…

***

Девять ступенек… Ника никогда не думала, что подниматься по ним можно так долго. Ведь не со второго же и даже не с первого этажа идти, всего-то пути - полпролёта. Она прижалась к стене слева от соседской двери, замерла... Он поднимался очень медленно, останавливался на каждой ступеньке. Ника видела приближающиеся к ней запавшие глаза, острые треугольники скул и глумливо выдвинутую вперёд нижнюю челюсть. Куда бежать? Наверх? Там последний этаж и лестница на чердак, - туда нельзя, там не помогут. «Наврала, да? - спросил парень, подойдя вплотную и осклабившись. – Наврала?!»

Ника сглотнула. Сможет ли она ударить ему между ног? Такой приём часто показывали в кино, - мужчины от него пополам сгибались … Хорошо бы, конечно. Но что, если не попадёт? Или попадёт, но удар будет недостаточно сильным и только разозлит парня? Он же изобьёт её до полусмерти! Не говоря уж об остальном… При мысли, что его кулак угодит ей в лицо, она втянула голову в плечи: она от мяча-то на физкультуре бегала по этой причине…

Парень опустил руку Нике на плечо. Она отшатнулась. Белая шапочка отлетела в сторону… Они катались по полу тут же, перед соседской дверью. Парень отбрасывал мешавшие ему руки, а Ника, с растерзанными косами, в слезах и соплях, с воем умоляла пожалеть её. Она слышала, как участилось его дыхание, как он хрипел «жжинюсь на тибе», чувствовала, как напряглись и отвердели его бёдра, как его руки, шарившие по её телу, рывками продвигаются под одежду, вниз. Она чувствовала, что сил сдерживать это продвижение нет и что от напряжения плечи и запястья её дрожат. Когда же он добрался до цели и от неожиданности сам на секунду остановился, Ника, ощутив прикосновение сухих, шершавых пальцев, закричала…

***

НИКА: Я набрала побольше воздуху и орала так громко, как только могла… Очень долго, пока весь воздух не вышел… Парень не ожидал, отскочил на полметра. Я отодвинулась к стене… Он опять протянул руку, я опять заорала. Никогда не думала, что смогу так громко кричать! Так пронзительно-пронзительно… Сначала стихло всё, а через полминуты завыли все подъездные собаки, их было три. Причём не просто завыли, а самозабвенно, до хрипоты! Во мне азарт взыграл: ведь если он мешкает, - значит, боится. Меня боится! меня! Меня! Меня!!!

Я всё понимаю, ты не подумай. Я понимаю, что никто не хотел ввязываться и рисковать из-за меня, что им всем было, может быть, ещё страшнее, чем мне. У женщин дети, - они и права-то рисковать не имели, я это пониманию. Теперь понимаю. С потолка своих тридцати… И что кричать «помогите!» нельзя, а надо вопить «Пожар!», чтоб все выскочили, я теперь тоже знаю. А тогда не знала… Нет, правда, я ведь никого не осуждаю, если я кого и осуждаю, то… Да и вообще никто никому ничего не должен…

ГОЛОС: Ты бросаешь концы фраз. Не заметила?.. Ты сказала: «Если я кого и осуждаю, то…» Кого ты осуждаешь?

НИКА: Не важно… Помню: внизу дверь хлопнула. Потом шаги… Ближе. Вижу - молодой человек. Не парень, а именно молодой человек… Я, к сожалению, не запомнила его совсем и как зовут не спросила. Забыла. Очень жалела потом, что не спросила: я не видела его ни до того, ни после. Да!.. Он в синем пуховике был. Так вот дошёл он до нас, остановился, посмотрел на меня... Я шагнула к нему, губы дрожат, сказать ничего не могу… «К вам этот мужчина пристаёт?» - спросил. Я кивнула: «Да!» Ну, а потом… Он как схватит того типа за воротник куртки да как спустит вниз по лестнице! Так, что тот первые девять ступенек за раз пролетел! И ещё руками смешно размахивал… Куда сила вся подевалась? Так до первого этажа и прогремел ботинками по ступенькам. «Пуховик» его донизу проводил…

***

… Ника стояла всё там же, на площадке четвёртого этажа. Стены вокруг вытянулись и отодвинулись, горизонтали поползли вверх, воздух стал как будто толще. Она нашарила рукой косяк соседской двери. Тело разделилось где-то посередине. Пальцами ног она чувствовала под собой твёрдую поверхность и выбоину в мелкой белой плитке пола. Голова же, плечи и руки плавали вверху легко и свободно, но слабо ощущали связь с бёдрами. Ноги были далеко, носки сапог ещё дальше. Ника осторожно шагнула вперёд. Две половинки её тела качнулись сильнее. Она отступила. Решила подождать… Снова шаги. Поднимался «пуховик» - большой, мягкий, со следами снега на капюшоне и на плечах. «Чего вы ждёте? Идите домой!» – сказал он. Ника подобрала с пола вещи, бросилась по ступеням вниз. Верх с низом соединялся плохо, она держалась за перила... В голове стучало: скорее! Скорее достать ключи, скорее открыть замòк, скорее войти в квартиру, скорее включить свет в прихожей, скорее запереться изнутри! Пока не вернулся тот парень в кожаной куртке… Стоп. А если он не ушёл? А если спрятался этажом ниже и только того и ждёт, чтобы зазвенели её ключи? Кто ей теперь поможет? Парня в пуховике нет - наверху, на пятом этаже, дверь захлопнулась. За ним, конечно. Ника прислушалась: тихо. Она осторожно достала из рюкзака ключ, аккуратно вложила его в замочную скважину, прислушиваясь и оглядываясь через плечо, отперла замок, нащупала кнопку выключателя и, когда в прихожей вспыхнул свет, быстро переступила порог квартиры и, навалившись всем телом на дверь, заперлась изнутри. Слава Богу! Всё.

Она скинула пальто и сапоги, бросила рюкзак тут же на коврике, пошла в ванную и долго намыливала - не руками, а самим куском мыла – щёки, губы и подбородок. Ника смывала лицо по нескольку раз, затем намыливала снова, до тех пор, пока кожа не покраснела, губы не начало пощипывать, и её чуть не стошнило от мыльного вкуса на языке. Она хлебнула пригоршню воды и долго полоскала рот, отплёвываясь, пуская пузыри. В дверь позвонили…

… Звонили долго, настойчиво, не снимая пальца с кнопки звонка. Ника закрутила кран: вернулся! Тот тип. Так и есть! Выследил и сейчас вышибет дверь. Да в общем, и вышибать нечего: замок на соплях, фанерка одна, внизу даже поролона нет, открывается вовнутрь, поднажмёт, ударит коленом…

Ника метнулась в свою комнату, потом в мамину. Подошла к окну, открыла створку: невысоко, третий этаж… Снег валил крупными хлопьями. Как тепло! Сугроб, казалось, был совсем рядом. Мелькнула мысль: прыгнуть?… Звонок не стихал. Нику подташнивало. Страшно, наверное, хрустнут ноги… Она закрыла фрамугу, подбежала к телефону, заколотила пальцами по рычажку. Наконец-то! Линия была свободна. Гудок… Ещё гудок… ещё… «Ну, давай же! Ответь, пожалуйста, ответь!.. Это я! – заорала она, услышав, наконец, бабушкино «алло». – Дома!.. Мне в дверь звонят… Он не пускал, а потом его прогнали, а потом он опять пришёл, а тот, кто прогнал ушёл… Ну всё, пока! Там стучат… Нет, я не открою…»

В дверь звонили и стучали одновременно. Ника положила трубку, на цыпочках вышла в коридор. В ушах звенело: «Откройте, милиция!» Ника смотрела на дверь. Не милиция это. Это не может быть милиция, - соображала она. - Я не вызывала милицию, это он. Вот сейчас вышибет дверь, и мне никто не поможет. «Откройте! – дверь задрожала. – Откройте немедленно! Выламывать будем!» Ника проскользнула в уборную. На сколоченной из грубых досок полке стояла коробка с инструментами. Ника достала молоток, потом осторожно вернулась в прихожую, с удовольствием чувствуя в правой руке тяжесть, повернула замòк, отпрянула. В следующий момент дверь уже влетала в квартиру…

На пороге стоял плотный мужчина в серой милицейской куртке и ушанке. Его взгляд переметнулся с лица девушки на её руку:

- Это зачем? – спросил мужчина, отбирая молоток.

- Я не знала, что вы из милиции.

- А в глазок посмотреть?

Ника не ответила. Она забыла про глазок.

- Этот человек напал на вас? – Милиционер поднёс к её глазам паспорт с треугольными скулами.

- Да.

Его задержали внизу, у подъезда. Откуда ж Нике было знать, что соседка сверху милицию вызовет? Хоть бы прокричала из-за двери… Бабушка примчалась минут через пятнадцать. Это при том, что жили они с дедом не близко, в пяти автобусных остановках... Потом она рассказывала: вылетела на середину улицы, поймала машину, первую попавшуюся… Ника отмалчивалась. Всё ждала, что спросят: почему заговорила на улице? Почему не отшила сразу?.. Но бабушка не спросила. Спрашивали в милиции. Особенно один старался. Был ещё другой, на машинке стучал… «Сколько тебе лет, красавица?.. На семнадцать не тянешь»… Бабушка молчала. Ника тоже… «Пойми, - говорили ей, - нам важно знать точно, как всё было… Если он половых органов не касался, то это развратные действия, а если касался, то это уже «попытка изнасилования несовершеннолетней», статья другая».

…От слова «экспертиза» Нику переворачивало. Она помнила, как один раз, когда ей было лет шесть или семь, мама отвела её в поликлинику, и участковый педиатр с чёрными волосами, чёрной бородой и чёрными глазами раздел её донага и тут же, в присутствии мамы, положил на кушетку, согнул ей ноги в коленках, направил на Нику лампу и говорил: «Закрой глазки, отверни головку к стенке»… Ника потом, через много лет, спрашивала маму, помнит ли она тот осмотр. «Я привыкла доверять врачам», - как будто извиняясь, объясняла мама. Вот и опять. Экспертиза. Очная ставка, суд… Да ещё глупое никино поведение и эти дурацкие семнадцать лет, которые так похожи на восемнадцать! Неужели в школе узнают весь этот стыд? Про неё, про Нику, лучшую по гуманитарным предметам во всей параллели девятых классов? И про подъезд, и про пальцы про его?

***

НИКА: На следующий день, часов в пять вечера - я тогда у бабушки была, делала уроки - звонок раздался. Беру трубку и медленно так на пол сползаю. Говорить не могу… Звонил тот парень, умолял забрать дело, клялся, божился, что никогда больше, и всё такое... Откуда только телефон достал? В милиции дали? Быстро же его выпустили... Через два часа вернулась бабушка от адвоката. Тот советовал пойти на мировую, взять с парня подписку. Мол, сунется ещё раз, будут судить как рецидивиста. «Пойми, решать тебе! Как скажешь, так и будет. Ты только ответь: пойдёшь на суд?» Она всё спрашивала: «Да или нет? Да?.. Нет?» Я сказала: «Нет».