Ода
еде:
лучшее

Она была страшная. Сашка не просто знал это – чувствовал позвоночником, от основания черепа до крестца. Не внешне, нет. Внешне она была самая обычная. Таких в учебниках по английскому рисуют с подписью «teacher»: волосы закручены туго в пучок, на прямом остром носу очки в стальной оправе, приталенный пиджак, юбка-карандаш, черные туфельки. Губы бледные, тонкие, вечно поджатые от невысказанного, но очевидного неодобрения, а на подбородке, прямо по центру – большая коричневая родинка с двумя черными волосками. Фу.
Первое, что он увидел, вылетев из-за угла на полном ходу – эту родинку. И сползающую по ней каплю соуса.
Соуса, капающего из горячей ароматной шаурмы. Сашка бежал, сглатывая слюну, растирая рукавом онемевшие от холода щеки. Бежал от школы пешком, сэкономив на автобусе, только чтобы хватило на нее – шаурму от дяди Нурика. Обжигающе-острую, в рыжем сырном лаваше, расчерченном, словно коммандос, полосками – следами гриля. Он всегда ел ее на ходу, хватая горящим от красного перца и лука ртом морозный воздух, и соус капал с растрепанного края хрустящего лаваша на пальцы, на снег, на рукава куртки… На родинку на подбородке.
Ноги подкосились, все поплыло перед глазами. Тонкие бледные губы раздвинулись, словно в фильме ужасом, обнажились острые желтоватые зубы. И зубы эти впились в солнечно-золотой лаваш. Кусочек помидора упал в сугроб алой каплей – и тот ас сгинул в нем, прожег глубокий черный лаз. И Сашка готов был нырнуть за ним следом, лишь бы не попасться на глаза страшной англичанке.
- Ой, уронила, - вдруг сказала она каким-то теплым, несвоим голосом, поймав тяжелый взгляд дяди Нурика. – Вечно я испачкаюсь.
- Тут вытырай, красавыца. – Дядя Нурик покровительственно протянул ей еще салфетку.
Она засуетилась, пытаясь сообразить, как бы удержать в руках сумку, шаурму и салфетку, глянула на свое отражение в стекле и, смутившись окончательно, вытерла соус с подбородка. Улыбнулась.
Сашка сделал осторожный шаг в сторону и одним прыжком оказался за стеной палатки дяди Нурика. Прижался спиной к холодному неровному железу. В голове все смещалось, спуталось. Не могла англичанка улыбаться, не умела, нет у нее такой программы. Эта улыбка, и соус на подбородке, и торчащие сквозь него два черных волоска, и рыжий лаваш со следами зубов, и внимательный взгляд дяди Нурика: «Тут вытырай…». Не должно быть так. Не может быть. И почему именно с ним это происходит.
Сашка сжал в кармане скопленную за неделю мелочь, так что десячки врезались в ладонь. Она ела его шаурму. Ела Сашкину шаурму и улыбалась. И капала соусом на подбородок. Будто она живая. Будто не она выставила ему тройку в первой четверти…
Глаза защипало. Сашка вытер пылающее лицо рукавом, а потом со всех ног бросился прочь. Он бежал, глотая слезы, всхлипывая, кашляя. Ему казалось, что ничего уже не исправить. Он больше не сможет даже заставить себя прикоснуться к шаурме. Вспомнилась волосатая родинка. К горлу подступила тошнота. Дома он упал на диван и уснул, не сняв формы.
- Ковалёв, Рresent Рerfect, будь любезен.
Сашка смотрел, как шевелятся тонкие губы, и никак не мог сосредоточиться. Латинские буквы на доске заслоняло воспоминание, о котором он третий день пытался забыть. Родинка. Соус. «Тут вытырай».
- Садись, Ковалёв. Ваша надежда на положительную оценку в полугодии тает с каждым занятием.
«Тает», - в голове снова вспыхнула привычная уже картинка.
- The lesson is over.
Сашка не сразу сообразил, что ребята уже побросали тетради в сумки.
- Что случилось, Ковалёв? – она смотрела сквозь стекла очков в стальной оправе. Как всегда неодобрительно. Но Сашка знал. Он теперь знал все.
- Я вас видел, - сказал он тихо, но в опустевшем классе голос прозвучал резко и хрипло, эхо метнулось под потолок.
- Что? – Она произнесла это без звука. Только рот открыла, сложила бледные губы дудочкой. – Что?
Взгляд англичанки не предвещал ничего хорошего, но Сашка решил стоять насмерть. Они смотрели друг на друга, не мигая, как пара ковбоев.
- Я видел… как вы ели шаурму. – Сашка почувствовал, как горят уши.
Он выстрелил первым.
- Ковалёв… - Она склонила голову набок, словно рассматривая Сашку. – Знаешь что…
Блеснули за стеклами очков глаза. Долгая секунда медленно превращалась для Сашки в вечность.
- Любишь шаурму?
Сашка сумел только кивнуть. Коротко. Судорожно.
Англичанка улыбнулась.
–  А ты, Ковалёв, не такая пропащая душа, как я думала. Человек, который понимает толк в шаурме, просто обязан разобраться в английской грамматике. Так тоже много всего намешано и на первый взгляд переварить трудно, но когда почувствуешь вкус… Знаешь что, у тебя последний урок, Саш?
Сашка кивнул снова.
- Тогда мы идем к дяде Нурику.  А Рresent Рerfect – это не так сложно, если представить себе… что ты только что съел шаурму. I have eaten… Ты ее уже съел, и время вроде бы прошедшее, но оно привязано к нашему с тобой настоящему. Шаурма-то еще тут, в животе, от нее тепло, от нее вкусно…