Литературный
конкурс:
проза

- На дворе лето, а ты опять вся в черном!

Встретились в старом ветхозаветном кафе напротив Казанского.

- Черное стройнит.

- Не выдумывай, ты еще не поправилась.

- Поправилась.

- Ладно. Что сказали то?

- Все нормально.

Подкрался официант. Не улыбчивый. Кафе старое, видавшее всяких.

- Определились?

- Нет.

- Да. Кофе.

- С молоком или...

- Просто черный кофе.

- А мне тогда молочный коктейль и тирамису. И панна-котту, пожалуйста!

Остались вдвоем.

- Ты ешь слишком много сладкого.

- Пытаюсь наесться наперед пока можно.

- Так не бывает. Нельзя наперед жизнь подсластить.

- Зануда.

Помолчали. Заказ принесли скоро.

Он уставился в кружку, словно гадалка.

Она смотрела в окно.

- Странный все-таки храм. Как будто не русский - ни куполов тебе, ни крестов, а всё равно чем то веет. Правда?

- И все же не лучшие сейчас времена. Зря мы в это ввязались.

Она отставила десерт, не съев и кусочка.

- Опять?

- Да, опять!

- Ничего уже не изменить.

- Я в курсе. Но куда от мыслей то деться? Ты просто не знаешь, что такое несчастливое детство. Ты в достатке росла, а я всякого повидал.

- Не бывает несчастливого детства.

- Еще как бывает!

Одним глотком опустошил пол чашки. Сморщился от горечи и кипятка.

- Мне нужно встать на ноги и чтоб без твоих родителей. Укрепиться и все такое, как ты не понимаешь? О чем мы только думали! Ведь была возможность. Жили нормально, а что теперь? Станем несчастливы, и он будет несчастный - в мире прибавится трое несчастных людей! И ради чего?

- Лучше бы его не было?

- Да, лучше бы его не было!

- Так нельзя говорить. Он уже все слышит.

- Ой, вот только давай без этого!

- Не хочу тебя слушать.

Она закрыла ладонями уши.

- Прекрати! Ну что ты как маленькая?

- Ла-ла-ла.

- Хватит, говорю тебе! От собственных мыслей укрываешься.

- Ааааааа!

- Ну и черт с тобой!

Он нервно закинул ногу за ногу. Случайно поддал коленом столик и остатки кофе густо плюнулись ему на светлые брюки.

- Проклятье!

***

Мальчик родился мертвым. Фиолетово-синий, слегка одутловатый. Акушерка отнесла его на пеленальный столик. Обмерила, посмотрела на часы, что то отметила в тетради и прикрыла белой простынкой.

Он, присутствовавший на родах, ходил за ней хвостом и молчал. Молчали все. Пока с родильного стола не послышалось слабое: "Что там? Ну что там? Почему он не кричит? Чего вы все молчите? Ну что там?", - спрашивала она, хотя сразу все почуяла, как только забытая легкость и пустота грузно вернулись в нутро. Умолкла. Заскулила. А он зыркал глазками, все понимал и ничего не мог понять. Совершенно ни... "...чего, милая, ничего. Такое бывает. Ты еще молодая", - вторая акушерка встряла в его мысль схожим слогом; ее же погладила по щеке, сделала укол. Скоро роженицу увезли из родильной. Следом забрали маленький сверток. В палате остались только он и врач. Вся в белом, в медицинской маске и шапочке - она обратилась в одни лишь черные глаза, смотревшие в него.

"Что делается то?" - спрашивал он беззвучно.

И вдруг вскрикнул. Коротко, сдавлено, как во сне. Потом, не отводя взгляда, прокричал дольше, словно его щипком ухватили за руку и так держали секунд пять. Резко оборвался.

Врач прекрасно знала, что последует дальше и без слов вышла из родильной, накрепко закрыв двери.

И тут он закричал на всю, заткнув, что маленький, уши ладонями. Без надрыва - монотонно, по нарастающей. Но то был ненастоящий крик. Его прикрытие. Тот самый обрушился внутрь. И больно бился живым в животе.