Литературный
конкурс:
проза

            «Океан останавливается у берегов Новой Зеландии. Ты не помнишь, конечно, у тебя был в детстве такой шарик стеклянный, разбился при переезде, глобус такой, с континентами, а внутри вода синяя – океаны. И мы с тобой изучали их, ты особенно любил Тихий. Он был большой, глубокий и синий. И дело даже не в том, что шарик разбился, я помню, ты плакал, нет, дело в том, что я это помню, а ты… Ты не помнишь. Но и на том спасибо, это то немногое, что у меня осталось от тебя. Это воспоминание.
            Так всегда бывает, когда страна распадается, кто-то уезжает (тебе было 22, в день твоего рождения, ты и уехал), кто-то остается. Мне еще сорока пяти не было. Не о том я думал. Мне Ленку поднимать надо было. Это твой выбор. Мать ж тогда совсем плохая была уже.
Я сейчас что вспомнил, как мы к отцу (тебе дед он), на могилу пришли, осень была, запустение такое, я всю Перестройку ограду красил, затем на краски денег не было, помню, лаком крыл прошлогодним, древесным. Ты не хотел идти, мать тебя попросила. Ты ей перечить не мог, и на том спасибо. А она плакала потом, думала, ты потерялся. Я объяснял, что ты уехал, уехал навсегда, но она не верила, все Сережку своего звала с улицы.
            Сколько тогда времени прошло до телеграммы твоей? В ‘89 ты уехал, в ‘92 получили от тебя телеграмму. Дословно помню: «ДОБРАЛСЯ ВЕЛЛИНГТОНА ВСЕ ХОРОШО ДЕНЬГИ ЕСТЬ». Деньги есть. Мать уже умерла тогда. Я не виню тебя. Я остался с маленькой дочерью на руках в нищей, разграбленной стране, а у тебя… Деньги есть. Твои деньги. Все накопления полетели к чертям, я бутылки собирал, но если ты скажешь об этом Ленке… Даже не вздумай.  Что я пишу такое… Просто, не надо.
            Поднялись, ничего, но от тебя мы получали вести раз в два-три года. Так нельзя, говорил я себе, но ты взрослый человек, я не тот, кто стал бы тебе приказывать. Ленка в '94 в школу пошла. Я недоедал на учебники ейные, но тебя не виню, ты, насколько я понял, бизнесом занялся. У тебя уже тогда машина была. А мне пришлось мою «копейку» азербайджанцам толкнуть.
            Я никогда не был в Веллингтоне, но я знаю, что там, у его берегов останавливается океан. Я рассказывал Ленке, она не верила. Она тебя не помнит совсем, и не узнает, если приедешь, да ты и не приедешь, а нам к тебе не надо. Когда был нужен, тебя рядом не было, а потом мы тебя забыли. Мать только вспоминала перед смертью. «Где Сережка?» - говорила. Мне пришлось врать своей умирающей жене, что ты отошел на несколько минут, и скоро будешь. Она благословить тебя хотела.
Когда в нулевые платить в кооперативном начали нормально, я все думал накопить на билет Ленке, чтобы она к тебе слетала, посмотрела, как брат живет. И даже накопил. Но она не полетела. Мы потом на деньги ей мебели в новую квартиру накупили. А на остаток матери крест дубовый поставили, хороший такой, вот уж точно, на века. Она другого и не заслуживает.
            Мы думали, хоть на свадьбу Ленке приедешь. Но ты тогда писать совсем перестал, мы не знали где ты. Ленка не переживала как-то, а я нет-нет, да и вспомню о тебе. Свечку за здравие поставлю. Послушай, сейчас же интернет, мобильные, неужели сложно написать? Ладно, не мне тебя судить, у тебя своя жизнь. Ты еще когда на поезд садился, понятно уже все было. Спасибо за те пять с половиной телеграмм и два письма. Я до сих пор их храню. Ленка с мужем, выкинут потом, наверное.
            Я бы тебе не писал, если бы… В общем, врачи говорят, что недолго мне осталось, саркома в обоих легких, это не шутки. Да и возраст. Отдышка, уже за хлебом тяжело, понимаешь… Да где тебе? Возможно, это мое последнее тебе письмо. Я не знаю, зачем ты выкидывал предыдущие, почему не отвечал на них. Наверное, так тебе было лучше. Потом я перестал писать, и вот, через семь лет вновь пишу. Я мог тебе в фирму написать, на почту электронную, на компьютере, я ж знаю, мне Ленка говорила, у вас там на сайте все есть, но я хочу, чтобы ты лист в руках держал, перед тем как выкинешь его.
Слушай, я умираю, и это, вроде как, точно. Я прожил неплохую жизнь, когда меня оставил мой старший сын, а моя жена была прикована к инвалидной коляске, я не бросился под поезд, не спился, я взял себя в руки. Наверное, это единственное, что нас с тобой объединяет. Мне сложно представить, что ты пережил, когда ехал через всю страну, через полпланеты в эту Новую Зеландию, как ты без гроша там поднялся, это в тебе наша порода. Но во всем остальном… в тебе нет ни капли от нас. Мы за страну держались, умирающую, все вместе были, всей родней. А ты бросил все и уехал. Бог тебе судья.
            Я только хочу сказать тебе, что мать любила тебя. И я любил, и до сих пор люблю, по-своему. По-отечески, по-русски. Насчет Ленки я не уверен, ей ты чужой. И даже если вернешься, будешь чужим. Но мы тебе горя никогда не желали. Еще расскажу, и перестану, а то листок кончается, и сил нет больше.
            В 6-м классе я Ленке денег начал давать на обеды. А она весной приносит мне все, и говорит: «Я вот Сереже собрала, давай ему отправим?». А я тогда выбирал как раз, что купить, «Беломора» пачку или буханку хлеба еще одну себе. Я сказал ей, что отправил на почте, а на самом деле через месяц портфель купил ей новый. И не вздумай судить меня.
            Думаю, она приедет к тебе как-нибудь. Деньги, слава Богу, имеется, магазинчик у нее нормальный доход дает. Ты ей в глаза посмотри. Это сестра твоя. Вот, пожалуй, и все.
            С днем рождения, сынок. Твой отец.
            16 сентября 2017 года»
            - What’s this, dear? – Lady in an expensive green dress from «Licciano» looked confused. She saw her partner reading a yellowish piece of paper. Serge’s face was concentrated.
            - Nothing, babe, just rubbish.
            He ripped letter in pieces  and then, having found out that the envelope with international postage-stamps was still laying on the table, grabbed it and threw into the trashbin. He rememberd small globe with blue oceans.
            «Ocean stops near coast of New Zealand… Bullshit…», - was his thought. «Just bullshit».