Я сидел на хромом табурете.
Сидел перед дверью твоего кабинета.
Ты не знал, что со мной делать,
Я не знал, что мне ЗДЕСЬ делать.
Сидел, глаза зажмурив,
Качал ногой энергично.
Хотел закурить – что было бы логично.
Ещё подумалось: может, пригубить чего-нибудь,
Срочно и крепкого очень!
Но твой секретарь был против,
Он даже крыльями замахал и сказал,
Что нельзя здесь курить и бранить,
Почём зря ЕГО, то есть тебя.
И вдруг появился Моцарт
Без парика и в туфлях на босу ногу.
Секретарь был послан резко и сразу,
Как будто по нотам.
- Знаешь, - сказал мне Моцарт –
Я хочу родиться у вас, в России!
Как зачем? Чтобы стать певцом шансона.
Шут с ней, женой, долгами и Мессой!
Ста-а-а-рик, дорогого стоит
Слепить себя из славянского теста!
- Странный какой-то гений! –
Подумалось мельком с тоскою,
И тут дверь отворил
Модильяни со сломанною рукою.
Он долго изучал мой профиль,
Курил и чавкал слюною.
Мы так и сидели – молча
С часа полтора, что ли?!
Потом он поднял вверх палец
И подписал воздух:
Ване от Амедео…
Из России с любовью!
Стало совсем грустно,
И секретарь твой поник чего-то,
Я изучал даль коридора,
Пытаясь услышать обрывки спора:
- Дик, - вопил старший Макдональд –
Ну начерта нам эти фастфуды?
Давай, по-тихому в Рыбинске
Откроем кафе «У Люды»?
Чем всё закончилось, я не знаю –
Их спугнула старушка Пиаф
В платке и льняном сарафане.
- Ты тоже в русские метишь?
- Угу, - прохрипела Эдит стоном –
Я бы хотела родиться снова
В глубинке донецкой и обязательно
Мордюковой Нонной.
- А мне подошла бы Коломна! –
Эйфель признался скромно -
Если бы вышло стать вашей
Царевной пышной Елизаветой Петровной…
Го-о-осподи! Все с ума посходили разом!
Разве, они не ведают, какая это зараза:
Быть прописанным Ивановым,
Сидоровым или Петровым
На гектарах бесправных,
Удобренных кровью и мерзлотою.
- Нет! – прорвалось из глубины кабинета –
Все мои гении – сущие дети:
Они полагают, быть русским
На это планете – особая святость!
Ведь вам почему-то врадость,
Терзать себя несвободою,
Пичкать кислыми щами
И прочей дрянью,
Духовною и многословною.