Твои университы

Он достает с полки несколько толстых папок: «Всяких эскизов тут у меня очень много, посмотрите, если вам интересно…» Еще бы не интересно — увидеть то, с чего начинается маленький шедевр, в формате 2D, так сказать. Я принимаюсь изучать рисунки колец, брошек, браслетов и вовсе непонятных ювелирных конструкций, когда вдруг вылетает листок, вырванный из какого-то глянцевого журнала. Поднимаю листок и вижу — это светская хроника. Среди прочего обнаруживаю счастливое лицо Элтона Джона и сообщение о его свадьбе со старым добрым другом Дэвидом Фернишем.

«А да, кстати, — говорит Барсуков. — Вот на Элтоне Джоне крест из кристаллов, который придумал я. Ему его на свадьбу подарили».
За свою долгую жизнь мне довелось общаться всего с двумя ювелирами. Один — это Фаваз Груози. Ну кто не знает старика Фаваза из de Grisogono? Я брал у него интервью. Он смотрел на меня из-под полуприкрытых век, как утомленный Оскарами и женщинами киногерой, и рассказывал, что любит выпить вечером красного вина из своих погребов и послушать в одиночестве классическую музыку. Увлекательная беседа велась в московском бутике de Grisogono, так что событие было озарено сиянием крупных камней и проницательными взглядами охранников.

Второй — это Алексей Барсуков. За окном его двенадцатиэтажки открывался вид на Бирюлево Восточное, и где-то скребла по сугробу одинокая лопата.

Вещи Барсукова я узнал намного раньше его самого. Еще лет шесть назад на груди у одной очень светской девушки я увидел кулон: серебряный медвежонок в заплатках и с тоскливо болтающимися лапками. Игрушка с помойки, получившая от доброго Господа неожиданную возможность сверкать на раутах между бокалами с Dom Perignon. Я был растроган этим андерсеновским сюжетом на девичьей груди и спросил, что за фирма. Девушка взглянула на меня как на дурачка: «Это Леша Барсуков!» То есть стыдно не знать, парень, это имя, если ты ходишь на такие вечеринки.

Потом я еще не раз видел этих медвежат, еще ежиков, всяких мух и псевдооктябрятские звездочки, на которых маленький Ленин то плакал, то смеялся. И все это был Барсуков.

А сам он где-то скрывался. Теперь-то я знаю где — в Бирюлево Восточном.

На самом деле он очень известен среди людей из богемной тусовки и редакторов модных журналов. Причем не только своими вещами. Взять хотя бы Клуб рисовальщиков, который они придумали лет десять назад с другом, художником Лаврентием Бруни.

Это, если кто не знает, такое место, куда в пятницу может прийти всякий желающий и рисовать обнаженную натуру. Всего за двести рублей. Модель сидит в одной позе минут пять, надо успеть ее «схватить», потом поза меняется. Одно время, например, в клубе активно водила карандашом Алена Долецкая — для нее, в ту пору главреда Vogue, это был своего рода акт творческой свободы, да просто отдых, в конце концов. Сидят себе люди и молча рисуют. Благодать.

Художники Лаврентий и Алексей, разумеется, помогают-подсказывают, направляют руку.

Но случилось очевидное и неприятное — место слишком быстро стало модным. Стали заглядывать журналисты: а что это вы тут делаете, а?

Началась неуместная суета. Кто-то чуть ли не кино снял о клубе. Но самое ужасное — повалил народ. «Зачастую неадекватный, — говорит Барсуков.

— И рисование превратилось черт знает во что…»

Тогда пришлось поступиться принципами художественного либерализма и пускать в клуб новых людей уже по рекомендации.

Сейчас все вообще будет по-новому. В ЦДХ открылся ресторан «Клуб рисовальщиков», и обнаженная натура пропишется именно здесь. Барсуков пока не чувствует в ресторане душевного комфорта, в мастерских художников ему, конечно, нравилось куда больше.

«Вот сегодня соберемся, будем решать, как нам там все организовывать», — сообщает он мне в середине января по телефону с легкой печалью в голосе.

Наверное, к моменту выхода журнала все уже будет решено. По крайней мере, название ресторана обязывает.

Видели ли вы руки простого русского ювелира? Потемневшая кожа на кончиках пальцев, порезы, следы ожогов. Это вам не ноготки Фаваза Груози.

В своей крохотной мастерской Барсуков дает мне базовый курс ювелирного дела. Основа его — обручальное кольцо. Это как в столярном ремесле табуретка. Научился делать табуретку — значит, со временем смастеришь шкаф, бюро, секретер, то есть остальное уже — козетки и виньетки.

Барсуков делает сейчас обручальное кольцо не из золота, а из серебра. Во-первых, расходовать золото на праздного зрителя — дорогое удовольствие, а во-вторых, серебро — любимый металл Барсукова.

Главным образом, с серебром он и работает. И еще с бронзой.

Барсуков вспоминает времена, когда он учился на ювелира в некогда знаменитой Школе художественных ремесел. Студенты любили пошутить. Сделают из сплава, очень похожего на золото, колечко и подбросят его на пол вагона метро. Шутники затаились поблизости, наблюдают за реакцией. Вот кто-то кольцо заметил… Самое приятное, конечно, если несколько человек сразу, тогда и драматургия куда насыщенней. В общем, какому-то счастливому Фродо из вагона это кольцо достается. Однако спектакль на этом не заканчивается, хотя Барсукову с друзьями никогда не удавалось увидеть финал. Дело в том, что на внутренней стороне кольца написано слово «х..». В какой момент обладатель кольца заметит эту гнусность — неизвестно. Вполне возможно, кто-то до сих пор носит и не знает, что на пальце у него мало того что не золото, но еще и вот это самое.

Однако не будем отвлекаться от магического процесса изготовления кольца.

В маленький тигель Барсуков кидает кусочки серебра, подносит магнит: «Надо обязательно выбрать всякое железо, которое могло попасть, иначе серебро будет грязным». И точно, к магниту прилипают несколько железных стружек. На тигль с теперь уже безупречным серебром Барсуков направляет старую газовую горелку. «Тут у меня все просто, даже компрессор от холодильника…» И включает газ, под острой струей которого кусочки серебра за несколько мгновений превращаются в дрожащий серебряный сгусток. Его надо вылить в изложницу, где сгусток примет форму маленькой ленты. Потом эта лента с приятным шипением погружается в банку с водой. Банка чуть ли что не из-под соленых огурцов, но на качество изделия это никак не влияет. И вот эту ленту, то есть развернутое кольцо, можно уже мучить: вальцевать на станке, утоньшать и плющить, доводя до состояния, которым будет довольна гипотетическая невеста. Потом у ленты сводят концы, сплавляют, распрямляют, шлифуют — и все. Как же ей повезло, моей невесте!

Признаться, я был глубоко разочарован: опытный ювелир может сделать обручальное кольцо за час. То есть тот, понимаете ли, заветный предмет, который свяжет навсегда два любящих сердца, готовится гораздо быстрей, чем соленые огурцы!

Барсуков уверяет, что у нас в стране до сих пор самый востребованный ювелирный товар­ — именно простые обручальные кольца. Безо всяких камушков и инкрустаций. Вопрос лишь в толщине.

«Да вы попробуйте сами, если хотите. Тут ничего сложного!»
Тише, маэстро. Зачем раскрывать тайны гильдии?

Он вовсе не из семьи художников, как, например, тот же Лаврентий Бруни. Папа у Барсукова военный летчик, мама — музыкальный работник. Но, как написали бы в «Пионерской правде», Леша с детства любил рисовать.

«В старших классах у нас в Бирюлево уже все пили водку, а я ходил себе и рисовал. В школе мне ставили тройки по алгебре и физике и не трогали».

После десятого Барсуков поступил в ту самую Школу художественных ремесел, выучился на ювелира. Потом четыре года подряд поступал в Строгановское училище. Хотел писать маслом, но в результате оказался на металлическом факультете. Ах да, еще два года он служил в армии. Но там вел себя тихо, печатки сержантам не делал, хотя мог бы: в школе мастер, человек крепкой советской закалки, специально учил их тому, что в нашей стране обязательно пригодится.

Барсуков с усмешкой рассказывает, что те самые ювелиры, которые сидят себе в провинции и делают печатки, — это совершенно особый клан людей, у которых свой язык и понятия. Что и неудивительно — клиент формирует мастера.

Но черт с ними, с печатками.

Пять лет Барсуков проработал на МЮЗе — Московском ювелирном заводе, где был главным художником. «Я делал по тридцать эскизов в месяц». Потом стал сам по себе мастер.

Он, кстати, до сих пор активно употребляет старорежимное слово «изделие». Звучит даже трогательно.

А мне не дает покоя Элтон Джон с тем самым изделием. С крестом из кристаллов. Барсуков пожимает плечами: для него эта история — эпизод безусловно приятный, но не вызывающий приступа тахикардии.

Он объясняет, как все вышло. Из рассказа я делаю вывод: ювелиры — это все-таки закрытая гильдия, самые главные секреты которой вовсе не в технологиях. Так вот. У Барсукова есть хороший знакомый — швейцарский ювелир, живет в Женеве. Этот знакомый — человек очень известный среди «бриллиантовых рук», в ювелирной среде, однако не имеющий своего бренда. Потому что создание бренда — это очень дорого и хлопотно. Не всем охота звенеть, как Груози. У знакомого есть что-то вроде фабрики, на которой работают самые высококлассные мастера. И то, что они производят, продается крупным компаниям, которые ставят свое клеймо, и имя автора навечно теряется в альпийских долинах. Однажды приятель увидел барсуковские серьги: полумесяцы, у которых смешно раззевается рот, когда открывается замок. Швейцарцу очень понравилась затея, и он предложил поработать у него.

Крест для Элтона был просто художественным экспериментом Барсукова: ему было интересно соединить два крупных кристалла. Он сделал свой рисунок, по которому уже создали эту эффектную штуковину. То есть изделие.

И фирма Chopard, которую возглавляет Каролина Груози-Шойфеле, жена уже не раз упомянутого Фаваза Груози, подарила Элтону крест. От лица фирмы подарила, а не от лица русского ювелира. «То есть Элтон Джон понятия не имеет, чей крест он носит?» — «Конечно. Он знает, что это подвеска от Chopard».

И Барсуков ангельски улыбается, глядя на мой встревоженный вид.

Нет-нет-нет, ничего с собой не могу поделать, я таких художников из Бирюлева не понимаю, не способен считать их психологический код. Что за убийственная скромность? Барсуков даже на встречу со мной согласился лишь потому, что его убедила наша общая хорошая знакомая. Хотя вроде бы должен сам звонить по редакциям, как и делают благоразумные дизайнеры. Приглашать на обеды главных редакторов. Словом, сверкать всеми гранями. Есть, например, бойкий паренек, который занялся ювелиркой всего пару лет назад и старается вовсю, за день редакций пять объезжает, наверное. И добивается своего, проникает на страницы глянца: проще дать ему, чем объяснять, почему не хочется. Но Барсуков — «штучное изделие» природы. Зато, уж если согласился, честно встретился со мной несколько раз и провел показательное выступление в своей мастерской. Слово «слава» у него вызывает все ту же улыбку ироничного ангела. «Чтобы мое лицо глядело с билбордов? Нет, я хочу, конечно, чтобы мои вещи покупались больше… Но у нас пока это не так просто».

Я беру первое попавшееся кольцо, верчу в поисках клейма автора. Не нахожу. «А я не запариваюсь, — говорит Барсуков. — Ну есть клеймо, ну нет клейма».

Кстати, в той же Школе художественных ремесел учился Максим Вознесенский, курса на два старше Барсукова. Который создал свой бренд «Ювелирный театр». И там производство налажено, как на маленьком «АвтоВАЗе».

«Да, Максим, наверное, хороший менеджер, — соглашается Барсуков. — Но я просто не умею заниматься бизнесом».

Только не надо представлять творца с безумным взором, этакого Врубеля не от мира сего. Барсуков как раз человек очень социальный, много с кем дружит. Иначе с чего бы ему суетиться с тем же Клубом рисовальщиков, который не приносит никакого дохода, кроме морального?

Обычно он работает с раннего утра, а после обеда покидает свой район и едет в центр, где всякие встречи.

«Если выбираешься из Бирюлево, обратно уже трудно вернуться быстро».

О нем мне говорили: «Леша — он такой всеобщий любимец». Да, трудно не очароваться. Невозмутимый, чуть ироничный, всегда доброжелательный. Самое верное определение для него будет «милый». И все окружающие называют его именно Лешей, это я активно употребляю фамилию из почтения к марке, которой, строго говоря, не существует.

«Леша, но скажите, наконец, у кого из известных людей есть ваши вещи».— «Да много у кого…»

Он ускользает, как тот расплавленный серебряный сгусток из тигля. Я продолжаю настаивать. Он припоминает, что делал серебряных клоунов для Ингеборги Дапкунайте, но неохотно об этом рассказывает, потому что не слишком доволен результатом. Я слышал, что им заинтересовалась Рената Литвинова. Но слышал не от него, разумеется.

«А как вы работаете с клиентами? Встречаетесь, обсуждаете?» — «Нет, с людьми, как правило, сложно обсуждать. Редко получается взаимопонимание. Мне проще самому придумать вещь, сделать ее, а там уже как получится».

Потом уже мне объяснят сведущие люди, что настоящий ювелир никогда не будет разбрасываться именами: неизвестно, хочет ли та или иная девушка, завсегдатай светских хроник, чтобы о ее украшениях распространялись, выдавали биографические подробности. Своего рода врачебная тайна.

Он все время рисует эскизы. И что-то делает. Изобретены уже очень удобные материалы для ювелиров — особая пластмасса, с которой работаешь как с пластилином, потом она застывает в виде готовой модели. Можно ее крутить-вертеть и думать, чего еще не хватает. Выбросить, в конце концов. А если доволен, можно и отлить вещь в металле.

Барсуков, кстати, придумал такую штуку: дети что-то лепят из такого пластилина, на произведении остаются следы их рук. И потом можно отлить это изделие из любого металла, где отпечатки милых пальчиков запечатлеются навечно. Родители счастливы.

Если Барсуков едет отдыхать, то не больше, чем на неделю. Всегда берет с собой краски и карандаши. «На отдыхе ведь тоже можно рисовать и придумывать».

Он показывает огромный перстень с головой Шрека: «Вот я сделал это, но не знаю, нужно ли это будет вообще кому-нибудь. Но я сделал, а там посмотрим».

Он понятия не имеет, что вдруг нарисует завтра с утра, какого еще медвежонка найдет «на помойке». И какое еще получится изделие с неприметным клеймом «АБ». Или без клейма.


Статья Алексея Белякова «Неклейменый» была опубликована в журнале «Русский пионер» №25.