Твои университы

Я знала только своих бабушку и дедушку по маминой линии. Дедушка 22 июня 1941-го, на следующий день после выпускного бала, добровольцем ушел на фронт. Уже в декабре он принимал участие в битве за Москву. Прошел всю войну, с ранениями и орденами закончил ее в Берлине в 45-м. Бабушка жила в Ленинграде. Когда началась война, моя прабабушка с тремя дочерьми уехала в деревню, которая находилась на границе Эстонии с Псковской областью, решив там переждать войну, ведь пропаганда убеждала, что война месяца через три закончится. Прадедушка ушел на фронт (он прошел всю войну и погиб под Кенигсбергом за несколько недель до победы).

А фашисты уже в сентябре 41-го заняли Псковскую область. Оккупанты потребовали, чтобы от каждого дома одного человека отправили на принудительные работы в Германию. Моей прабабушке предстояло сделать самый страшный выбор, который только может выпасть на долю матери: из троих своих детей отдать одного. И она выбрала мою бабушку, самую младшую, ей было шестнадцать лет. Когда прабабушка умирала, я спросила ее, почему она выбрала именно ее. «Она прекрасно знала немецкий, и у нее был самый сильный характер», — ответила она. Две старшие дочери потом ушли: одна — в партизаны, другая перешла линию фронта и всю войну была медсестрой.

Бабушку угнали в Германию, ей пришлось пережить все ужасы неволи и концлагеря. Она имеет статус узника концлагерей. В 1943 году, после Сталинграда, после всеобщей мобилизации в Германии некому было работать на селе. Худенькую, всего 38 килограммов, бабушку из лагеря отправили на сельхозработы в Саарбрюккен. Доила коров, и это ее спасло, потому что тайком удавалось попить парного молока. Их освободили весной 1945-го американцы. И первым делом показали статью в газете «Правда», где вождь заклеймил узников концлагерей: все, кто работал на врага, — враги своей страны. Американцы предлагали отправить в США всех, кто согласится, но бабушка потребовала, чтобы ее передали советским войскам. После унизительных проверок ее взяли работать переводчицей в советскую военную комендатуру в город Герцберг. А военным комендантом там был мой будущий дедушка — старший лейтенант Борис Нарусов.

Бабушка работала с письмами немецких граждан, ее обязанностью было их переводить. Как-то она обнаружила донос на обер-бургомистра (так называли немцы должность дедушки): законопослушные немки обратились с просьбой к советскому коменданту разрешить им, забеременевшим от советских солдат, сделать аборт. Позволив это, дедушка нарушил сразу два закона, которые действовали на территории Германии, — сталинский, запрещавший аборты, и такой же гитлеровский. Этот донос был совершенно логическим действием со стороны немецких женщин, так как к этому их приучила нацистская пропаганда.

Бабушка, сделав перевод, заочно прониклась симпатией к советскому коменданту, который совершил гуманный поступок, да еще и мог за это пострадать. Она села на велосипед, проехала пятнадцать километров, нашла комендатуру и офицера Бориса Нарусова. Предупредила его, сказав, что уже завтра донос уйдет наверх. Скрыть его не могла, так как сама была под колпаком. Предупреждение спасло дедушку: он рассказал об этой истории своему генералу, тот велел ему написать рапорт задним числом, и при разбирательстве отец сослался на разрешение начальства, избежав тем самым трибунала.

Вот при таких драматических обстоятельствах родители моей мамы познакомились и сразу полюбили друг друга. Спустя год, 9 мая 1946 года, они поженились. Все эти годы прожили в мире, согласии и любви, и то, что они дали моей матери, определило всю ее и мою жизнь. В том числе это были и дедушкины откровенные рассказы о войне, суровые, подчас жестокие, но правдивые. Вот пример. У дедушки был друг детства, его одноклассник, который мечтал о карьере скрипача. 22 июня они вместе пошли в военкомат и добровольцами ушли на фронт. Этот еврейский мальчик— музыкант Няма (Наум) — в декабре 1941-го под Москвой, на политзанятиях, когда политрук призывал, что нельзя сдавать Москву, поднял свою скрипичную руку: «Но ведь Кутузов отдал Москву и сказал, что, потеряв Москву, мы сохраним армию, а это важнее».

И тут политрук вынимает револьвер и… стреляет привыкшему задавать вопросы вчерашнему школьнику прямо в голову. На сидящего рядом дедушку льется кровь друга. Первая кровь для него не на поле боя и не от врага. Политрук сказал: «Так будет с любым паникером!» Мальчик, выросший на литературе и истории, только за один вопрос получил пулю в лоб. Дедушка вынужден был потом соврать: в письме его матери написал, что Наум погиб на фронте.

Вот такие рассказы на меня действовали больше, чем тома учебников. Как мало правды мы знаем о войне, особенно о неоправданных и необоснованных жертвах, будь то под Ржевом или при форсировании Днепра, когда Сталину нужно было во что бы то ни стало взять Киев к 7 ноября. Вот это отношение к людям как к мусору, по принципу «русские бабы еще нарожают», меня никогда не переставало оскорблять.

Судьба моей бабушки драматична, и ее спасло то, что она вышла замуж за дедушку, потому что другие девочки-пленные, вернувшись из Германии, попали на Колыму.

Бабушка с дедушкой пробыли в Германии до 1949 года, но вернуться в родной Ленинград бабушка не могла, потому что был сталинский запрет: таким, как она, нельзя было жить в Москве и Ленинграде. Поехали к родственникам дедушки в Брянск, где и родилась моя мама. Бабушке, прекрасно знавшей немецкий язык, было запрещено даже поступать в пединститут. Это «немецкое прошлое», этот испуг, который они испытали, преследовал их долгие советские годы. Уже в 60-е годы, когда бабушка претендовала на одну из должностей, на собеседовании в райкоме партии у нее спросили: почему же вы дали себя угнать в Германию? Она ответила: мне было всего шестнадцать лет, и меня никто не защитил. Ей возразили: надо было броситься под поезд! В этом бесчеловечном отношении к гражданам своей страны для меня и заключается неутихающая боль о войне. Потому что отдать свою жизнь за Родину в бою — это святое, но совершенно иное — отношение к военнопленным, узникам концлагерей и всем невинно пострадавшим. Как сказал поэт Евгений Евтушенко, «за что же ты, Родина, сапогами по морде нам…» Поэтому предложение Юрия Лужкова осквернить столицу портретами Сталина, на совести которого миллионы жизней собственных граждан, я воспринимаю как надругательство над памятью о них. Безнравственно спекулировать на мнении одних ветеранов и игнорировать тех, кто уже никогда не сможет высказать другое суждение.

Когда я спрашивала у дедушки, действительно ли фронтовики шли в атаку под лозунгом «За Родину, за Сталина!», он отвечал: «Это была пропаганда, и мы это понимали, мы воевали за свою родную землю, за города и деревни, за матерей, детей, жен!.. Это как потом мы ходили на демонстрации под лозунгами «Коммунизм победит!» Никто в это не верил, но транспаранты все-таки несли».

После войны бабушка и дедушка остались жить в Брянске. Для дедушки мечта о военной карьере (вся грудь в иконостасе орденов и медалей) разрушилась женитьбой на «ненадежной» бабушке; он окончил заочно пединститут и до пенсии работал директором школы. Бабушка, прекрасно зная немецкий язык, тоже хотела в пединститут, но у нее даже не приняли документы: «Как вы с таким прошлым можете учить советских детей?!» Имея двоих детей, она выучилась на киномеханика и на пенсию вышла уже директором кинотеатра. Трудная, напуганная жизнь… Но у них была счастливая семья, они любили друг друга и отпраздновали свою бриллиантовую (шестьдесят лет вместе!) свадьбу.

Дедушка прожил 85 лет. Бабушка, на два года его моложе, когда праздновали ее 85-летие, сказала моей маме: «Спасибо, доченька, это мой последний день рождения!» На общее возмущение ответила спокойно-кокетливо: «Нет, старше Бориса я быть не хочу!» Старше Бориса и в самом деле не суждено было стать.

Статья Ксении Собчак «Любовность» была опубликована в журнале «Русский пионер» №24.