Дмитрий
Игорь
Алла- Новое
-
-
2.10.2022Император Инопланетян - Холодно 0.2
-
2.10.2022Нижняя часть мужчины Final Version 0.2
-
2.10.2022Вести с передовой
-
Работа пионера
Я был железным навсегда
Иван Волосюк
15 августа в 21:09
***
Я был железным навсегда,
куда ни ткни — вольфрам,
и камнем падала звезда
за убранный баштан.
А после быть могла зима
в календаре моем,
но злой свинец травил тела,
и все казалось сном.
Внутри меня сочилась сталь
и креп костей чугун,
и если бы пришел февраль,
я принялся б за ум
и сам себя разворошил,
но правды в пальцах нет.
И страшно знать, как я прожил
двенадцать этих лет.
----
Ровно в шесть меня с крылами
двое в белом увели,
но полет не прерывали —
восемь тысяч до земли.
У пилота запасного
пять посадок в рукаве,
мы идем на полседьмого
в абсолютной полумгле.
Винт замерз, шасси разбито,
спит приборная панель,
океан внизу раскрытый,
как больничная постель.
Бортмеханик наш Егоров
за ночь сделался седой,
Мы по пачке «Беломора»
возвращаемся домой.
----
Я приехал в Липки ночью,
заселяться было поздно,
поздно ужинать, а завтрак
был как горизонт событий —
бесконечно удаленный.
Я валялся в коридоре,
не живой, не мертвый, в среднем
полдуши осталось в теле,
а вторая половина
видит Бродского и Цоя.
Я шептал одной губою
и одной ногою двигал,
и единственную руку
Саша Себелев пожал мне,
а вторая так повисла.
А потом во мне живого
ничего не оставалось —
только контур человека,
кто меня такого будет
в толстом «Знамени» печатать?
----
Я вот поплыл, что виделся Ему
как след в пыли, как силуэт ожога.
Я верил в что угодно, в ерунду
от мракоборца до единорога.
И той зимой, когда не стало сил,
вдруг ощутил привязанность и привязь,
и Он тогда меня освободил,
и из густых потемок на свет вывез.
И, привыкая к рези и словам,
еще не помещаясь в обстановке,
я тосковал по нежилым местам,
где высыхал, как рыба на веревке.
Где и руки никто мне не подаст,
где мира нет и нет еще народа,
где заживо с земли сдирают пласт
и остается голая порода.
Я лежу в огромном зале
в меднокаменном гробу,
десять раз меня роняли,
но тащили на горбу.
Я красивый, будто вымпел,
но полезный не вполне,
кто-то жрал и губы вытер,
а потом пошел ко мне.
А другой стоял с бокалом
в отдалении угла.
Тихо женщина рыдала,
громко музыка плыла,
но заметить все успели,
как я тщательно побрит,
как на бездыханном теле
хорошо костюм сидит.
----
Пока не послали на фронт
с корявой винтовкой в комплекте,
он думал про «Пушкинский фонд»,
как школьник мечтает о лете.
Он верил, что смотрит кино,
но все прояснилось до колик,
и знал только имя одно,
как может любить алкоголик.
А после, когда обмелел
до мата и шуток в фейсбуке,
он сам этот саван надел
и сам себя вывел под руки
из комнаты в десять шагов,
с окном, выходящим на площадь.
Его уберут из френдов,
но разве от этого проще?
Я был железным навсегда,
куда ни ткни — вольфрам,
и камнем падала звезда
за убранный баштан.
А после быть могла зима
в календаре моем,
но злой свинец травил тела,
и все казалось сном.
Внутри меня сочилась сталь
и креп костей чугун,
и если бы пришел февраль,
я принялся б за ум
и сам себя разворошил,
но правды в пальцах нет.
И страшно знать, как я прожил
двенадцать этих лет.
----
Ровно в шесть меня с крылами
двое в белом увели,
но полет не прерывали —
восемь тысяч до земли.
У пилота запасного
пять посадок в рукаве,
мы идем на полседьмого
в абсолютной полумгле.
Винт замерз, шасси разбито,спит приборная панель,
океан внизу раскрытый,
как больничная постель.
Бортмеханик наш Егоров
за ночь сделался седой,
Мы по пачке «Беломора»
возвращаемся домой.
----
Я приехал в Липки ночью,
заселяться было поздно,
поздно ужинать, а завтрак
был как горизонт событий —
бесконечно удаленный.
Я валялся в коридоре,
не живой, не мертвый, в среднем
полдуши осталось в теле,
а вторая половина
видит Бродского и Цоя.
Я шептал одной губою
и одной ногою двигал,
и единственную руку
Саша Себелев пожал мне,
а вторая так повисла.
А потом во мне живого
ничего не оставалось —
только контур человека,
кто меня такого будет
в толстом «Знамени» печатать?
----
Я вот поплыл, что виделся Ему
как след в пыли, как силуэт ожога.
Я верил в что угодно, в ерунду
от мракоборца до единорога.
И той зимой, когда не стало сил,
вдруг ощутил привязанность и привязь,
и Он тогда меня освободил,
и из густых потемок на свет вывез.
И, привыкая к рези и словам,
еще не помещаясь в обстановке,
я тосковал по нежилым местам,
где высыхал, как рыба на веревке.
Где и руки никто мне не подаст,
где мира нет и нет еще народа,
где заживо с земли сдирают пласт
и остается голая порода.
Я лежу в огромном зале
в меднокаменном гробу,
десять раз меня роняли,
но тащили на горбу.
Я красивый, будто вымпел,
но полезный не вполне,
кто-то жрал и губы вытер,
а потом пошел ко мне.
А другой стоял с бокалом
в отдалении угла.
Тихо женщина рыдала,
громко музыка плыла,
но заметить все успели,
как я тщательно побрит,
как на бездыханном теле
хорошо костюм сидит.
----
Пока не послали на фронт
с корявой винтовкой в комплекте,
он думал про «Пушкинский фонд»,
как школьник мечтает о лете.
Он верил, что смотрит кино,
но все прояснилось до колик,
и знал только имя одно,
как может любить алкоголик.
А после, когда обмелел
до мата и шуток в фейсбуке,
он сам этот саван надел
и сам себя вывел под руки
из комнаты в десять шагов,
с окном, выходящим на площадь.
Его уберут из френдов,
но разве от этого проще?
0
1037
Оставить комментарий
Комментарии (0)
-
Пока никто не написал
Ринат Барабуллин 
Я есть Грут 
