Честное пионерское

 

Вполне можно сказать, что Александр Журбин создал свой музыкальный язык.
 

Он создал свой музыкальный космос, свою вселенную. 
 

И очередной музыкальный фестиваль Журбина к очередному его юбилею – лишь ее малая толика. Ибо творческий актив композитора поистине огромен: 45 мюзиклов (не знаю, есть ли у кого-то больше), 11 опер, 3 балета, 300 песен, музыка к 60 фильмам, симфонии, кантаты, оратории… Да и мелодии нигде не повторяются (как это бывает у многих) – каждый раз все заново… Да и талантливо это все, мелодично, ярко… Празднично.
 

Да, Журбин всегда создает праздник, карнавал, фейерверк – и постоянно играет в нем смыслами, масками, аллюзиями, ассоциациями, при этом точно выстраивая его внутреннюю структуру. Он не интуитивист, оторванный от земной почвы, он – режиссер. И режиссер весьма рационального склада – даже, если его музыка по замыслу будет глубоко метафизична (как, например, в симфонии «Город чумы»), метафизика непременно окажется исключительно продуманной и выверенной. Он – постоянно в диалоге, его никуда не заносит и не уносит, он слышит собеседника, он обращается к нему. Он максимально стремится быть услышанным и понятым.
 

О нем говорят, что его музыка невероятно духоподъемна и оптимистична – может быть, даже слишком. На самом же деле это отнюдь не прекраснодушный оптимизм, это – земное притяжение. Здесь знание законов земли, здесь позитивная философия. Система размышлений умного и ироничного человека, осознающего сложность и глубину бытия, но никак не его апокалиптичность и безысходность. И если перед нами и карнавал, то, несмотря на свою кажущуюся легкость – карнавал философский, бахтинский. 
 

И едва ли не главное качество того нового юбилейного карнавала, который перед нами открылся – какая-то обезоруживающая искренность. Художник вышел к миру с открытым забралом, предельно открылся нам навстречу.
 

И камертоном тому стала песня. Но песня очень странная – песня, в которой музыку написал не Журбин, а Джордж Вайс, и музыка эта знаменитейшая, классическая – «What a Wonderful World». А вот слова написал Журбин. И сам спел.
 

Мы слышим исповедь, отчасти подведение итогов (хотя, ясное дело, до полного подведения их еще далеко): «Я родился на свет много лет назад, в очень бедной семье сразу после войны… Я вгрызался в эту жизнь…» - поет Журбин. Вгрызался – это правда. Максимально раскрывал себя миру. И – ведь достиг, реально достиг. Блистательно прошел свой путь.
 

Сегодня, на юбилейном фестивале мы наблюдаем различные вехи этого пути. Перед нами открывается огромное количество дорог, проложенных композитором. Многие лишь начаты, пройдены далеко не все.
 

И если в предыдущих юбилейных фестивалях (на 60-летие и 65-летие) тон задавала скорее драматическая энергетика, то новый фестиваль, несмотря на привычную и знакомую  яркость, эффектность, неожиданность, разносторонность, окутывает тебя внутренним спокойствием, по нему разливается мягкий свет.
 

Это – равноденствие. Орфей возвращается в свой «город радости» (так называлась одна из известных песен Журбина). И это опять начало чего-то нового. Вечное начало.
 

Здесь перед нами открылось немало этапов этого вечного начала – в первую очередь, в симфониях, большинство из которых было исполнено впервые.
 

…На одном из симфонических фестивальных вечеров рядом со мной сидела пожилая пара – чувствовалось, что люди музыку знают и понимают и пришли сюда не просто ради престижа. После каждой исполненной симфонии они говорили друг другу: «Вот и по такому пути мог пойти Журбин… Да-а, вот и по такому мог пойти»….
 

Мог? Да он и пошел – еще как! Только далеко не все знают те его творения, которые раскрылись по ходу сего движения!

Но здесь прозвучали многие из них. Были открыты заново.
 

Ключом, раскрывающим сегодняшний журбинский город радости, явились две симфонии. Вторая, давняя, написанная в молодом возрасте, и пятая, последняя. Пятая была автопортретом. Но прекрасно Журбин узнавался и во второй.
 

Она, созданная в начале 70-х, погружала тебя в вихрь чувств, эмоций, ассоциаций, изобиловала цитатами из Малера, Шостаковича, Прокофьева… да кого там только не было. А посреди них кружился молодой, смелый и даже чуть нагловатый автор. Нагловатый потому, что чувствовал себя среди мэтров едва ли не равным, а порою даже подшучивал и чуток издевался над ними – во всяком случае, он говорил нам, что тут его дом, здесь ему хорошо, здесь он свой, что он, может, молодой да ранний, но «явно не промах» (как писал о себе в юности Вознесенский) – его дух обрел свою Родину.

А Пятая – да, автопортрет, осмысление своей жизни. В ней тоже чего только не было, даже с перебором, даже порою слегка хаотично – но, друзья мои, тут это возникало абсолютно сознательно. Появлялось ощущение невероятно бурного и стремительного движения, которое не удержать никакой силой – оно захватывает, уносит, его порой разрывает на части, переливает за край… а потом все снова собирается в некую единую форму – и уже вот она начинает диктовать новый код бытия, новый код духа. И над всем этим бродит цитатка для посвященных – и все оттуда, из самого знаменитого произведения Журбина «Орфей и Эвридика», одна строчечка: «Пой нам пой, великий Орфей». Ну… посвященным понятно, о ком это он. Ключ есть, структура задана. И если даже она рискует завернуться в хаос, здесь он опять абсолютно продуман и выверен. Не волнуйтесь, хаотического ощущения и состояния мы отсюда не унесем. А вот сильные чувства – испытаем. И задумаемся.
 

Два месяца нам пел Орфей. Новое и старое переплеталось на этом фестивале, и порой становилось уже невозможно разобрать, где что, ибо у Журбина в загашниках столько еще несыгранного и неизвестного, что оно становится воистину новым. И если песни чаще несут на себе отпечаток все-таки прошлого времени (70-80-х – они оттуда родом, даже только что написанные), то камерные и симфонические произведения поразительно современны.

Да нет – пожалуй, иначе. Вневременны. 
 

Когда идешь на любой концерт Журбина, ты точно знаешь, что обязательно услышишь то, что и не слышал никогда, и даже не представлял, что оно есть на свете (и думаешь про себя: Господи, сколько же еще там у него всего!). И – происходит бесконечное открытие. В Журбине есть какая-то фантастическая неисчерпаемость. Но эта неисчерпаемость – опять-таки и внутренний код почти каждого его крупного произведения.
 

…Вот возникла сценическая кантата «Крысолов» на стихи М.Цветаевой. Когда она написана? А бог знает – может сейчас, может когда-то. Она не времени принадлежит, а скорее вечности – особенно, ее последняя часть, совершенно поразительная… даже не столько по красоте и мелодизму, сколько по состоянию. А состояние это – завораживающее волшебство, пение сирен… и тут не только ангелы, но и какие-то более опасные духи на подмогу приходят, увлекают, завораживают. Но и они будут введены в глубинную, продуманную структуру – наружу не вырвутся никогда. Может, порою и жаль – как, например, в новой опере «Мелкий бес», замечательно острой, яркой и образной – но без выхода в преисподнюю, к которому ты уже внутренне готов. Нет, его не будет, ибо перед нами Журбин. Таков его мир, и если он и привлекает временами на подмогу демонов, они вряд ли загонят мир его произведения в Ад. Взгляд в Бездну непременно возникнет, но Бездна никогда не будет смотреть в тебя.
 

Он здесь. Это дух удивительно земной, и потому Орфей чуть заглянет в Ад, но непременно из него возвратится.

…И снова начнется бесконечное кружение по драматическому карнавалу. И лицедей будет примерять новые маски, создавать новые образы. 
 

Ну кто, например, мог представить себе, что Журбин проявится еще и в джазе? А вот тут взял – и проявился. Кто слышал его сонаты? Да практически никто – а тут будет целый сонатный вечер (где, что забавно, опять будет сыграна лишь малая толика его сонат). Кто мог представить, что он, давно если и пишущий песни, то только для фильмов и спектаклей, возьмет да напишет несколько новых эстрадно-песенных альбомов – в том числе для певцов, открытых на передаче «Голос»? А вот пожалуйста.

Неисчерпаемость. Бесконечность. Вечное начало.
 

Пой, Орфей.