Классный журнал

Игорь
Мартынов

Клятварий

Прежде высоких завесим сперва те материи, коих весь смысл в их весе: металлолом, макулатура. Мертвый металл отольется в убиющие пули, дряхлая бумага обернется «Целиной» — и так до нового ресайклинга, где «Целина» может стать хоть «Гумусом», но только пули всегда будут пули.

Хтонь отсеченной головы на значке останется хтонью, как ни утилизируй.

Теперь о духовном. Тут вроде поживее: вот ночью в 1984 году на гальку пляжа п/л «Ласпи» выбегают пьяные, помятые пионервожатые. Костер, портвейн и Бродский под гитару: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…» Но империя и сюда доползет — по наводкам пионерских костров. И в полной мере прояснится — когда опадут розовые шоры и усохнут суггестивные сопли, — что осталось от несдержанных клятв и механических маршей.

Венок страшилок. Хоррор ночных палат. Лики нежити в мятной пасте.

Синий ноготь, черный плащ, гроб на колесиках.

«В лагере “Гайдар” стояли три статуи. А вообще, это были люди. Три пионера приехали в этот лагерь. И в последний день в три часа ночи в пятницу 13-го они пошли втроем в подвал, чтоб проверить местную историю лагеря. Говорили, что, кто войдет в подвал, тот оттуда не вый-дет, но они пошли. А там была вся нечисть. Два пионера подумали, что это их отряд нарядился в костюмы, и пошли они туда. Одному пионеру нечисть вычистила внутренности, а второму съела мозг. В конце концов и третьего нашли, но не убили. Они решили поиздеваться. Они заточили мертвых пионеров и одного живого в каменные статуи, и с тех пор в три часа ночи у пионера, который остался жив, стучит сердце, если приложить руку к груди».

«Один мальчик долго не хотел вступать в пионеры. Но его уговорили и торжественно повязали ему на шею красный галстук. Мальчик произнес клятву и после церемонии пришел домой. Захотел переодеться, а галстук не развязывается, а, наоборот, затягивается все туже и туже и душит мальчика за шею. Мальчик весь посинел, хрипит, но ничего поделать с галстуком не может. Тогда подоспел папа мальчика и ножом разрезал этот галстук. Потом взял ножницы и порезал его на куски. Из галстука полилась черная кровь, и вдруг он загорелся и сгорел синим пламенем. А мальчик потом долго дергал головой и после этого не вступил ни в комсомол, ни в партию. А потом прочитал про ессеев, что всякое произнесенное ими слово имеет больше веса, чем клятва, которая ими вовсе не употребляется, так как само произнесение клятвы они порицают больше, чем ее нарушение. И больше он никогда не клялся».

Летальность пионерии во всей своей кровавости предстает в «Пищеблоке»: «Вампирская мистика внедряется в мертвые советские ритуалы и переделывает живое и естественное детское поведение» (Алексей Иванов).

И тут вступает пелевинский черный заяц: «Был один пионерлагерь. И там на главном корпусе на стене были нарисованы всякие звери, и один из них был черный заяц с барабаном. У него в лапы почему-то были вбиты два гвоздя. И однажды шла мимо одна девочка — с обеда на тихий час. И ей стало этого зайца жалко. Она подошла и вынула гвозди. И ей вдруг показалось, что черный заяц на нее смотрит, словно он живой. Но она решила, что это ей показалось, и пошла в палату. Начался тихий час. И тогда черный заяц вдруг начал бить в свой барабан. И сразу же все, кто был в этом лагере, заснули. И им стало сниться, что тихий час кончился, что они проснулись и пошли на полдник. Потом они вроде бы стали делать все, как обычно, — играть в пинг-понг, читать и так далее. А это им все снилось. Потом кончилась смена, и они поехали по домам. Потом они все выросли, кончили школу, женились и стали работать и воспитывать детей. А на самом деле они просто спали. И черный заяц все время бил в свой барабан».

Иногда кажется, что и сейчас черный заяц в барабан лупит.

Не кажется. Лупит.