Классный журнал

08 мая 2022 12:00
Читатели «РП» за годы жизни рубрики «Следопыт» привыкли к непобедимости ведущего рубрики следопыта Николая Фохта. Наведет порядок в истории, спасет мир — и возвращается как ни в чем не бывало, готов к новым историческим подвигам. Но как будет на этот раз, найдется ли выход из застенков НКВД? Спасение академика Вавилова. И человечества. От голодной смерти.




Неожиданно, да. Мой собеседник не в мундире, а в роскошном костюме. Темно-синий, тонкая шерсть. Бледно-голубая сорочка с удлиненным воротником, манжеты на запонках — массивные, серебряные, наверное, с коричневой яшмой — в тон галстуку. Все дело портят ботинки — не парадные, разношенные, вычищенные небрежно: так, замазал гуталином потертости, тряпочкой протер.

 

Он сидел не за столом, в центре комнаты. В этой позе… Развалившись, расставив широко ноги. Правая брючина задралась, виден был гартер — подтяжка для носков — и узкая, белая, лысая полоска кожи. Есть такой тип людей — нарочито естественный. Гордящийся своей плотью, демонстрирующий верховенство в конкретной ситуации.

 

— Вот, пригласили на узкий показ. Кинолента «Академики».

 

Он усмехнулся этой шутке, не сводя с меня глаз. Ну понятно, резкая смена тактики. Вчера, на первом допросе, все пошло не по сценарию, который я хорошо знал. После протокольных вопросов и заполнения анкеты он должен был задать вопросы про мое участие в антисоветской вредительской организации и шпионаже в пользу иностранных разведок. Но я опередил.

 

— А вы знаете, что такое генетика, Александр Григорьевич?

 

Он пропустил даже, что я его по имени-отчеству, — он же представился всего лишь «следователь Хват».

 

— Выдумка буржуазной науки и монаха Менделя. Вейсманизм-морганизм.

 

— Ну, это вопрос терминологий. На самом деле генетика позволяет по мелким, незаметным деталям узнать, например, о человеке все. И даже предсказать его будущее.

— Что доказывает ее шельмовитость и лживость.

 

— А хотите, прямо сейчас поставим научный эксперимент. И я докажу, что генетика — это наука правдивая, способная принести огромную пользу советской стране.

 

— Ваша многолетняя деятельность уже нанесла такой вред государству, что только кровью сможете искупить, арестованный.

 

— Вот именно, кровь. Мы же с вами не знакомы? Точнее, я же вас не знаю, не мог знать про вас ничего, верно? Эксперимент такой. Вам надо проколоть булавкой палец, хорошо бы булавку и кожу продезинфицировать чем-нибудь, водка же у вас есть в кабинете? И каплю крови капните в стакан с водой. А я гарантирую, что в общих деталях расскажу вашу биографию. И, может быть, даже будущее. Но для будущего нужен другой стакан и вторая капля. Даю вам слово академика: если где-то совру, признаю сразу все, что захотите. Любую контрреволюционную деятельность и даже шпионаж — если надо.

 

Хват остолбенел. Он не понимал, как с первых же секунд потерял инициативу, дал этому интеллигенту задрипанному, этому слизняку взять ситуацию под контроль. Он готов был ударить меня, но искушение закончить дело в один день, с первого допроса парализовало. Он точно знал, что задержанный даже теоретически не мог вычислить, кто его будет допрашивать, он сам узнал накануне — ночью позвонили.

 

— Вот прям подпишу пустой протокол.

 

Хват молча подошел к сейфу, достал чекушку водки. Вынул из кармана перочинный нож, протер смоченным в водке носовым платком. Затем плеснул из бутылки на мизинец и острием ткнул в подушку пальца. Кровь брызнула, Хват поднес палец к стакану с водой.

 

— Хватит столько?

 

— Вполне. И еще. С вашего позволения, воспользуюсь этой замечательной лупой?

 

Я минуты три смотрел на алую смесь, крутил стакан, встряхивал, стучал ногтем, разглядывал в лупу. Потом поставил на стол и рассказал Хвату его жизнь. Про то, как он родился в седьмом году, двадцать четвертого декаб-ря, в Питере, о его отце, кладбищенском стороже. Как после школы почти семь лет работал в Бологом: чернорабочим, потом обходчиком, затем по пионерской линии, по комсомольской. Все с датами, подробностями, вся его комсомольская карьера вплоть до тридцать восьмого, когда по путевке ВЛКСМ его направили в НКВД. И даже его нынешнюю должность назвал (что, в общем, было довольно секретной информацией) — старший лейтенант государственной безопасности.

 

— Как я сказал, могу и будущее. Но это, конечно, менее проверяемая в данный момент информация. Так что сами решайте.

 

Хват сидел за столом, смотрел поверх моей головы на портрет Сталина. Тишина в кабинете.

 

— Подпишите протокол, допрос окончен.

 

В камере тихо. Соседи на допросе. Мы закончили раньше — первый допрос должен был длиться пять часов, а мы уложились в час.

 

Вообще, на что я надеялся? Ну такой дешевый способ — пересказать садисту статью из Википедии, — так ведь сработало. И мое переодевание в Николая Вавилова тоже прокатило. И, я надеюсь, Николай Иванович сейчас уже в безопасности. Он сможет разобраться, почему пришлось поступить именно так, против его воли. Белый свет от голой лампочки, глухая тишина посреди дня, холодные запахи еды — хуже, чем в больнице. Самое страшное, что могло со мной случиться, — вот, происходит. И абсолютно по собственной воле. Я решил спасти академика Николая Ивановича Вавилова, поменявшись с ним местами.

 

Уже давно, несколько лет, я вглядывался в эту историю, в судьбу гениального ботаника, мужественного, сильного, окрыленного совершенно утопической и прекрасной идеей — накормить мир. Конечно, я знал про Вавилова, кто не знал? И о его чудовищной гибели в тюрьме от голода. Но триггером стало мое невежество. Всю жизнь я жил рядом с улицей Вавилова — тут и Черемушкинский рынок, и больница, в которой приходилось бывать, рядом кинотеатр «Прогресс», был — он входил в сферу моих детских интересов. Дитя в общем-то антисталинского застоя, я был уверен, что улица имени Николая Вавилова, гения, одного из зачинщиков русской генетики, врага придурочного Лысенко. И вот внезапно я узнал, что улица не Николая, а Сергея, брата, имени. Сергей Иванович был тоже замечательным ученым, физиком, нобелевским номинантом (компенсация — четыре Сталинских). Его ассистент Петр Алексеевич Черенков получил Нобелевку за открытие эффекта Вавилова-Черенкова. Сергей Вавилов был назначен президентом советской Академии наук. Он узнал о том, что брат сгинул в саратовской тюрьме, от Сталина, когда тот предложил ему высокую должность. Так рассказывают. «Какого ученого не сберегли!» — Вождь просто негодовал от услышанной по телефону информации. На том конце провода был Лаврентий Берия.

 

Улица его имени, не Николая. Почему-то меня это задело. В нашей стране есть улицы имени Николая Ивановича, память его увековечена. Но «моя» улица Вавилова оказалась неправильной.

 

Я, конечно, сначала обрушился праведным гневом на брата: ну как так? Близкого человека сгноили, великого, при жизни его гением называли. Но потом оставил Сергея Ивановича в покое: наверное, отказаться было равносильно самоубийству.

И ведь ясно, что изувер, изверг задумал этот спецход, чтобы раздавить, с прахом смешать имя Вавилова первого (Николай Иванович — старший). И всему мировому сообществу (на своих наплевать, свои и так любят и боятся) продемонстрировать: я к этому не имею отношения. У нас судебная система независимая: выявили нарушения, вон человек сам и признался. Но, конечно, можно было такого человечка и в живых оставить.

 

Но не мог он оставить Вавилова в живых. И, разумеется, он единолично решил его участь. Доносчики разные, которые лет десять сообщали куда надо о неблагонадежности академика Вавилова, о его неправильном происхождении — отец хоть и из крестьян, но в результате купец-миллионщик, — чепуха. Все научные оппоненты — обычные завистники. Даже милый сердцу Трофим Лысенко, такой Распутин от биологии, который врал, жульничал, клеветал на Вавилова, ни при чем по большому счету. Сталин назначил Вавилова врагом — это важная роль. Испокон враги нужны дес-потам, чтобы свалить на них все свои ошибки. Деспот ведь никогда не признается в ошибке, головокружение от успехов в лучшем случае. А если он не ошибается, а все идет под откос, значит, виноват кто-то еще. Нет хорошего урожая, как бы ни колдовал Трофим Денисович, как бы ни напрягались кубанские казаки; не накормлены рабочие и, разумеется, крестьяне, какой бы правильной ни была политика партии и лично ее вождя, — значит, что? Значит, враг притаился, пригрелся на груди, жирует на кровные трудового народа. Когда закончите заниматься своими пестиками и тычинками, когда будут тучные результаты от вашей генетики и селекции? Об этом спросил Сталин у Вавилова на их последней встрече. Николай Иванович стал объяснять. Кратко, но подробно. Он был ученым, он мыслил стратегически, десятилетиями, это он строил светлое будущее. А отец народов, как всегда, тактик, ему надо поймать на слове, а потом спросить. Вавилова не получилось поймать, зато великий руководитель нашел, на кого свалить не сбывшиеся свои сельскохозяйственные мечты.

 

Плевать, что всемирно известный ученый, на это всегда плевать.

 

Вообще, большевики, включая Ленина, мне кажется, даже не понимали, в какое дело ввязались, как сильно обманули свой народ, какую мечту ему обещали. Ведь в их глазах мировая революция — это просто война за территорию, за контроль над миром — не поход, пусть и крестовый, за мировым счастьем. Равенство и братство — это одинаковое бесправие почти для всех, а не равенство, не братство. С одной стороны, непонятно, как взрослый, состоявшийся ученый с таким энтузиазмом принял новые правила. С другой… Наверное, он решил воспользоваться хорошими лозунгами, кажущейся (всегда всем это кажется) эффективностью диктатуры, чтобы сделать свое грандиозное дело.

 

Он, конечно, творец. Как Микеланджело трудился Вавилов над своей несбыточной фреской. В бесконечных экспедициях, в командировках. Почти без сна — он не только изучал, теоретизировал (в чем его обвиняли), он невероятными темпами разгонял науку. Он собирал зерновой фонд для всего человечества. Сейчас на Шпицбергене зернохранилище «Судного дня» устроено по вавиловскому плану. Если что, если всемирный потоп, астероид врежется или ядерная война — после, когда уляжется пыль и выжившие вынырнут из пепла, человечество заново родится, восстав из мертвых, — вот вам семена. Идите и сейте, жните, пеките хлеб.

 

Николай Иванович был человеком целеустремленным. И моральным. Как я понимаю, он предполагал политические компромиссы (конечно, имеются в виду организационные момен-ты ученого сообщества в СССР), но никаких уступок в профессиональных убеждениях. Его знаменитое «Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся» — так ведь пошел и от убеждений не отказался. Признался в контрреволюционной деятельности, в участии в мифической Трудовой крестьянской партии, признался, что его интенсивные, продуктивные эксперименты с растениями — вредительство, потому что не давали быстрого эффекта. Ну правильно, если вы правду считаете вредительством, а лысенковскую тарабарщину про воспитание у растений определенных качеств, которые потом передадутся по наследству, всю эту лопнувшую, конечно, яровизацию, «закаливание» семян, все это называть заботой о народе, — конечно, Вавилов вредитель и предатель. Четыреста часов изнурительных допросов, унижения, пытки. Даже когда после письма Вавилова с просьбой об отмене ему смертного приговора, заступничества академика Прянишникова (не только его, но Дмитрий Николаевич был локомотивом, он лично мог обратиться к Берии) смертный приговор заменили на двадцать лет лагерей с возможностью работать по специальности и приносить пользу государству, положение заключенного не изменилось. Он перенес дизентерию, воспаление легких и умер от истощения в январе сорок третьего. Ему было пятьдесят шесть, похоронили его в общей могиле в Саратове, где он начинал свою блестящую ученую карьеру.

 

Долго я думал, как спасти Вавилова. Уговорить его остаться в зарубежной командировке не получится, это точно. Повлиять на репрессивную машину невозможно: это надо со Сталиным разговаривать, его убеждать. Бессмысленно. Придумать проект, который бы искупил «грехи» Вавилова, сделать из него другого, грамотного Лысенко, заставить наобещать Сталину с три короба — а там уж трава не расти. Тем более через год война, а она все спишет, не до иммунитета растений будет первое время, все на мирное время останется. Но такое тоже невозможно представить, никаких мифических обещаний Николай Иванович делать не станет, под угрозой смерти даже. Сказано ведь: пойдем на костер.

 

И я решил Вавилова подменить. Его арестуют шестого августа на Западной Украине, в Черновцах. Операцию я представляю себе так: сотрудники НКВД, откомандированные из центра, ориентироваться будут на фотографии Вавилова. Ну еще по документам, конечно. Лично с академиком никто не общался. Думаю, следователь Александр Хват тоже живьем Вавилова не видел. Они вполне могут арестовать меня — если я на Вавилова буду похож. Пока меня везут в Москву, жена Вавилова, Елена Ивановна, переправит его в Румынию. Это еще можно сделать: после присоединения Бессарабии к СССР пограничники вообще сквозь пальцы смотрят на пересечение границы, воссоединению семей пока не препятствуют. Дальше, конечно, я себе смутно представлял план отхода. Идет Вторая мировая, Румыния пока не вовлечена. Теоретически можно добраться до Великобритании, а оттуда в Америку. Но почему-то более рабочим мне представился план бегства в Африку. В какую-нибудь из стран, где Вавилов побывал с экспедициями. Ему знакома практически вся северная Африка. Но не исключено, что он выберет Иран. Мне кажется, из Румынии через Стамбул вполне можно проложить путь в любой из этих регионов. Надо только убедить Николая Ивановича, что речь идет не столько о спасении его жизни, сколько о сохранении дела жизни. Мне кажется, Елена Ивановна справится с задачей.

 

— Ну что, в целом это возможно. — Светлана Гуторова, художник по гриму московского Театра имени Маяковского, ознакомилась с исходным материалом. — Не обязательно менять каждую деталь, важно сделать похожими самые яркие черты — по ним человек узнаёт человека. Для портретного грима Вавилова потребуются изменение формы носа с помощью корректирующих теней либо пластических деталей, коррекция формы бровей графическим приемом с помощью теней и карандашей. Так, теперь нужно будет изготовить постижерские изделия: усы, лобные и височные вчесы — у Вавилова очень выраженные височные взлызы. Ну и небольшая корректировка глаз — глаза у вас в общем похожи.

 

— Сколько времени займет сделать такой грим?

 

— Полчаса.

 

— А сколько он продержится?

 

— Съемочный день. Дальше его нужно заново делать. Ну или подправлять.

 

— А я сам смогу?

 

— Что-то сможешь, наверное. Если потренируешься.

 

И я потренировался.

 

Я стоял перед разодетым следователем, а в голове проносились фрагменты моей операции.

 

Самая трудная часть — уговорить сначала жену Вавилова. Собственно, она и так видела, к чему все идет. Надо было просто решиться. Точнее, нужно было только обозначить ей выход из этой ситуации. План был простой. Пока меня-Вавилова везут в Москву, настоящий академик с семьей переходит румынскую границу. Дальше по загранпаспортам (их я изготовил в Москве по точной копии архивных — сделали так, что не отличишь, я объяснил, что для кино) они мигрируют в Иран или Тунис. Оттуда ищут пути в Соединенные Штаты. Я вручил им и второй, страховочный комплект документов на имя швейцарского дипломата, а также его жены и сына (по легенде, которая была закреплена в бумагах, семья Орсонов прибыла в СССР для укрепления связей между странами с помощью семейной дипломатии — предлагалось оказывать Орсонам всяческую поддержку; подписано Берией). Там уж по обстоятельствам. Возможно, что с нейтральным швейцарским паспортом легче будет добраться до Штатов даже через Европу.

 

Вавилов, разумеется, отказался. План «Б» был неприятным, неэтичным, но тут уж не до сантиментов. Перед сном Елена Ивановна дала мужу вместо пирамидона (он себя неважно чувствовал, да и разволновался после разговора) две растолченные таблетки нитрозепама. Николай Иванович проспит часов шесть-восемь. Подъехала нанятая мной машина. Местный водитель знал безопасный путь — его семья уже обосновалась в Румынии, он подрабатывал тут, перевозя семьи через границу.

 

А утром за мной приехала черная «эмка». Как и было написано, мне предложили проехать в Москву — на какие-то срочные переговоры.

 

Они почти и не смотрели на меня, только документы. Грим выдержал не день, а целых три дня.

 

Модный Хват перебрался за стол.

 

— Ох, гражданин Вавилов, а кто же вас так расписал-то?

 

— Так будто вы не знаете. Охранник, кто еще.

 

— Так ты же сам на него и набро-сился.

 

Это правда. Тушь потекла, мне нужна была другая маскировка.

 

— Так вот, гражданин Вавилов, нам надо делом заниматься. Кино у меня в двадцать ноль-ноль, у нас есть пара часиков, чтобы поработать. Без этого вейсманизма-морганизма. Давайте, а то, неровен час, еще больше придется вас разукрасить. Надоел ты мне.

Кто же ему посоветовал устроить этот спектакль, эту костюмированную спецоперацию? Да нет, сам придумал. Пришел к начальству, мол, с этим надо нестандартно, быстрее выполню задачу. Наверняка, когда его переподготавливали, в методичках был и такой способ. Напомнить академику его прошлую жизнь, пусть ужаснется, что ничего этого больше не будет. Пусть позавидует следователю, который как бы вместо него ходит по театрам-кино, в хорошей одежде, в дорогих часах. Вызвали специалиста, костюмера, взяли вещи из конфискованного подбора. Готов красавчик.

 

— Можно вопрос, не могу удержаться. Обещаю, что потом на все ваши отвечу, я ведь вас не обманул еще ни разу, так ведь?

 

— Ну задавай.

 

— А что это за часики у вас на руке? Я, честно говоря, люблю хорошие часы, слабость моя. А без очков, да и после полученных травм не могу разобрать.

 

Хват уставился на циферблат.

 

— Брегет.

 

— Ах да, точно. Марьяж ведь? Ну, в смысле, переделанные из карманных? Очень ловко, хорошая работа.

 

— Да, переделка. От отца достались. Он подарил, а карманные не по-советски как-то носить. Переделал у часовщика, в прошлом году.

 

Ну вот, что и требовалось доказать. Никакая это не переделка, товарищ лейтенант госбезопасности. Это брегет шестнадцатого года, изначально наручные часы. Прекрасные — с вечным механизмом, в стальном корпусе. Я еще сомневался, когда он про фильм сказал. «Академики», или «Макар Нечай», вышел в сороковом, но официальная дата премьеры — тридцать первое декабря. Скорее всего, в прокате он был уже в сорок первом. Хотя Хват подстраховался, мол, спецпоказ, поэтому все-таки был шанс, что говорит правду. Конечно, он мог назвать любой фильм, но ему было важно именно этот. Собственно, в нем про Вавилова и Лысенко, мелодраматический извод противостояния. Исключительно конструктивные споры, удивительно счастливый конец: академик признает правоту самородка, конфликт исчерпан. Он ведь знал наверняка, что со мной, с Вавиловым консультировались, уточняли всякие детали, ученые словечки, вообще, всю канву истории. Ну или не со мной, с моими сотрудниками. В любом случае я должен был знать об этой прекрасной ленте. Тоже психологическое давление. Как бы он видит меня насквозь, полностью погружен в материал. Вот он сейчас пойдет смотреть на мою выдуманную и такую счастливую жизнь, а я вернусь на нары, в холодную, сырую камеру. Они врут, подлавливают, бьют сзади; они могут расстегнуть ширинку и насс…ть тебе на голову, пока ты лежишь, оглушенный ударом в затылок. Вся их работа основана на лжи и насилии, они, эти офицеры госбезопасности, скорее всего, не люди. Зомби в накинутых на мертвое тело дорогих костюмах, в надетых на запястье ворованных дорогих часах.

В одну секунду я покрылся потом. Я вспомнил, как этот ублюдок в конфискованном брегете, в чужом костюме, в отстиранной от чьей-то крови рубашке уже через пару недель будет выбивать из меня признания в несуществующих преступлениях. «Как зовут?» — «Вавилов». — «Мешок с г… ты». Будет бить по ступням, не давать спать, вызывать на ночные допросы. Замучив Вавилова, Хват переживет войну, выйдет в отставку в звании, разумеется, полковника. И избежит ответственности за доказанные свои зверства — за истечением срока давности.

 

Я мог эвакуироваться из этого далекого, очень теперь понятного времени. В любой момент, еще на Украине, потом тут, в Москве, когда мне разрешили в туалет перед тем, как обыскали, забрали документы и заперли. Но я не мог убежать. Будто под гипнозом, я шел и шел по этому ломкому, темному, острому коридору. Мне страшно, но я не могу не увидеть, не почувствовать, не испытать, что там, в этом аду. Каково было Вавилову умереть от голода? Наверное, этого пути все равно не миновать. Когда сойдет грим, слезет с носа гумоз, когда ты безо всяких ухищрений станешь похожим на приговоренного к смерти, только тогда услышишь последнюю, изначальную мелодию, которая утешит тебя.

 

А пока это:

— Вы арестованы как активный участник антисоветской вредительской организации и шпион иностранных разведок. Признаете себя в этом виновным? Следствию известно, что вы в течение долгого периода времени являлись руководителем антисоветской вредительской организации в области сельского хозяйства и шпионом иностранных разведок. Требуем правдивых показаний. Предлагаем серьезно продумать поставленные следствием вопросы и давать показания по существу предъявленного обвинения.  


Колонка Николая Фохта опубликована в журнале  "Русский пионер" №108Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

108 «Русский пионер» №108
(Апрель ‘2022 — Май 2022)
Тема: Рождение
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям