Классный журнал

Ольга
Ускова

Все начнется потом

Равноденствие. День и ночь. Жизнь и смерть. Война и мир. Любовь равна и дню, и ночи, и жизни, и смерти. Любовь — это запал Большого взрыва.

Лед Пироговки заблестел лужами и ручьями. Солнце шпарит, сразу за всю пасмурную зиму отчитывается. Ворона уже гнездо мастырит, а синицы любовь крутят прямо на оттаявшем крыльце. Добрыня ползет на рыжем животе к синицам. Уши свесил по-манульи. Сейчас случится убийство. Я хватаю его на взлете. Синицы-дуры, стрекоча, сваливают на рябину. Добрыня со мной не разговаривает и отвергает консерву примирения. Я понимаю, что не права. Но…

Сегодня хоронили Гарри-блоху-треногу (дворнягу — закадыку моего Бо). Ушел от нас безвременно. Остановилось сердце у малыша. Сколько ему лет, никто не знает. Но бороденка была уже седая. Церемония — скромная. Я, соседский Вадик (10 лет) и рабочий Анвар (64 года). Гарика уложили в обувную коробку «Chanel». Сверху я прилепила белую розочку от Шанели же. В коробку уложили желтый мячик и курточку, которую я ему купила для холодов этой зимой. И которой он почему-то очень гордился. Не давал снимать, огрызался. Считал особым отличием.

Псу Бо ничего не сказали. Тренога был первым другом в его жизни. Научил многому: и хорошему, и плохому. Они даже упали вместе с причала как-то в далеком теперь детстве. Бо не знает еще толком про смерть. Ну и ладно.

Зато, похоже, он тут узнал кое-что про любовь. Вечером случился скандальчик с соседкой. Неожиданно (для хозяйки) ощенилась симпатичная колли-потаскушка Марфуша. В помете четыре щенка. Два из них черных-пречерных. Нам с Бо предъявили претензии. Я затребовала генетической экспертизы, а Бо удрал за сарай. Ну что ж, если реально будут похожи на папку, заберем и подарим кому-нибудь обоих цыганят. Одного назовем Гарик. Второго Блоха…

…Два года назад в мою очень личную жизнь пришла Смерть. Тяжело, с боями, умер мой папка. Это была моя персональная война. Что-то темное, бессмысленное, жадное протянуло руки к моему отцу.

Это было невыносимо, неприемлемо. Папа не должен был так уходить. Он — абсолютно светлый и добрейший человек. Друг всех людей и зверей. Аристократ духа. Носитель высшего света и правды «советских шестидесятников». Ученый с большой буквы. Бессребреник, считавший все пустое потребление величайшим стыдом, но при этом всегда баловавший своих женщин, потому что «девочкам можно все, они нас рожают». Ни разу в жизни не совравший и не предавший.

Он не должен был так глупо и мучительно уходить в преступно дорогой и фальшивой вип-клинике, куда я сама же его и положила из лучших и глупейших соображений, полагая наивно, что чем дороже, тем лучше.

И я пошла сражаться с самой Смертью. Я билась как львица, и я выторговала у нее полгода для отца и тихий, спокойный уход его от нас. Но когда комок земли стукнулся о крышку гроба, меня накрыла тьма. Со всех сторон добра и зла мне предъявили счета за прошлое. За счастливое детство. За возможность общаться и учиться у такого человека, как мой отец. За его любовь ко мне любой в любое время в любом состоянии: «Дунечка моя!»…

Весь прежний родительский мир с этим глухим стуком о дубовую крышку треснул и раскололся. И я осталась ОДНА! С неоплаченными счетами прошлого счастья. Я думаю — нет, я точно знаю, — что, если бы я тогда задержалась в этом состоянии хотя бы на неделю, я бы начала умирать

Медленно или быстро — неважно. Главное — необратимо.

Но на обломках старого мира всегда возникает рождение нового. Закон непрерывности бытия. Рождаться больно. Очень. Из теплой влажной мглы ты начинаешь движение с нуля, заново. В совершенно новом пространстве. Сначала учишься дышать и принимать пищу, потом ходить и говорить. А потом начинаешь управлять смыслами и Вселенной. Пока что-то или кто-то вновь ее не разрушит.

Через год после смерти папы пришло известие о долгожданной беременности невестки. Это было сюрпризом. Это было невероятно сложно и почти невозможно. Мы боялись дышать и даже думать. На последнем месяце — событие: у будущей мамочки — ковид!

О Господи! Что творилось со всеми нами! Что творилось со мной лично!

Меня редко посещает страх. Но тут меня буквально он начал душить. Душить воспоминаниями о лающем кашле отца. Душить неведением о движении жизни внутри нашей любимой девочки.

Я не спала. Не могла. Забывалась минут на 30 и вскакивала, как офицер в ночь перед дуэлью непонятно с кем неизвестно по какому поводу.

И тут в один из таких коротких снов, больше похожих на обмороки, пришел отец. Мы сидели с ним на нашей старенькой даче. Перед нами стояла «мамина водка» — графинчик специально очищенного и настоянного на лимонных корочках «программистского спирта», который в СССР ВНИИСИ выдавал лабораториям для «протирки оптических осей». И папа там, во сне, начал читать мне стихотворение:

«Все начнется потом,

когда кончится это

бесконечное душное, жаркое лето.

Мы надеемся, ждем, мы мечтаем о том,

чтоб скорее пришло

то, что будет потом…»

Я проснулась как ошпаренная, с мокрыми от слез глазами и с запахом лимонных корочек в спальне. Первая строчка папиным голосом продолжала лупить в мозг. Я не знала этих стихов. Я полезла в Яндекс искать и обнаружила, что такое стихотворение действительно СУЩЕСТВУЕТ. И это совершенно незнакомый мне как поэт Сергей Юрский от 1977 года.

«…Нет, пока настоящее не начиналось.

Может, в детстве…

ну в юности… самую малость…

Может, были минуты… часы…

ну, недели…

Настоящее будет потом!

А на деле

На сегодня, на завтра и на год вперед

столько необходимо-ненужных забот,

столько мелкой работы, которая тоже

никому не нужна.

Нам она не дороже,

чем сиденье за чуждым и скучным столом,

чем свеченье чужих городов под крылом.

Не по мерке пространство

и время кроя,

самолет нас уносит в чужие края.

А когда мы вернемся домой, неужели

не заметим, что близкие все почужели?

Я и сам почужел.

Мне ведь даже не важно,

что шагаю в костюме, неважно отглаженном,

что ботинки не чищены, смято лицо,

и все встречные будто покрыты пыльцой.

Это не земляки, а прохожие люди,

это все к настоящему только прелюдия.

Настоящее будет потом. Вот пройдет

этот суетный мелочный маятный год,

и мы выйдем на волю из мучившей клети.

Вот окончится только тысячелетье…

Ну, потерпим, потрудимся,

близко уже…

В нашей несуществующей сонной душе

все застывшее всхлипнет и с криком проснется.

Вот окончится жизнь…

и тогда уж начнется».

Отец эти стихи при жизни тоже вряд ли знал… Он в принципе поэзию не очень любил и понимал, предпочитая эмоциональные вирши уютным историческим романам и английским детективам. Я растерянно просидела за компьютером до утра. Читая все новые и новые стихи…

…Через несколько дней невестка полностью оправилась от болезни. Еще через две недели родился внук. Врачи поставили оценку состояния новорожденного: 10 из 10.

А недавно малыш научился хохотать. И когда он смеется, он так же, как его прадед, чуть приподнимает правую бровь, как бы приглашая весь мир порадоваться вместе: «Правда, классно? Правда, смешно?»…

Сегодня мы все родились заново. Не все выживут при этом великом обновлении. Но здесь есть место для личной воли, личного выбора. В конечном счете, куда двигаться, в прошлое или в будущее, решать только тебе.


Колонка Ольги Усковой опубликована в журнале  "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".