Классный журнал

Дарья
Белоусова

В комнате с белым потолком

Я открываю глаза. Я вижу белый потолок в своей спальне. На нем есть следы липкой ленты — раньше тут была наклеена карта звездного неба или что-то вроде того. Девять утра. Солнце заливает комнату и мою кровать. Сплю неровно последнее время — стараюсь ложиться не позже двух, а встаю все равно в девять. Голубое небо, много московского солнца — преддверие долгожданной весны.

Когда все случилось, я, никогда не увлекавшаяся историей, получила голову-квадрат вместо своей разумной головы на трое суток. За эти трое суток я не сделала ни одного полезного дела, никому не помогла, только выполняла бытовые потребности — есть, лежать, читать, потом пытаться спать. Мой организм сразу отсек все возможные переговоры и дискуссии, которыми полнились различные виды чатов — от художественных до новостных. Потому что все как с цепи сорвались. Это было похоже на массовое помешательство. Тебе постоянно орали в экран какие-то люди, половину из которых ты не особо и знаешь. Проклинали, прощали, каялись, призывали и воскрешались в долю секунду похлеще, чем в предполагаемом Судном дне.

Мне приходилось в жизни испытывать немало стрессов от людской агрессии, и теперь я уже поняла, что мне нужно просто дышать: вдох-выдох-вдох-выдох — и погружаться в тишину — услышать себя. Только тогда я смогу себя сохранить и не потеряться в общем вое и гуле. Я никогда не любила стадо. Никогда не бежала за мнением и диалогами до тех пор, пока не встану сама.

Бесчисленное количество звонков моих друзей, которые составляют цвет русского ума, людей совершенно разных позиций и взглядов, но все же моих друзей, — я говорила с каждым, и… единственным моим ответом была гармонизация. Будто уже давно я поняла, что гармонизация — это и есть главный диалог. Этому меня учила большая литература, этому меня учила и сама жизнь.

«Издалека долго течет река Волга». Я всегда рыдаю на этой песне. Надо мной все ржут, а я всегда рыдаю. Что-то глубинное поднимается во мне, что-то генетическое и самое важное. Я поставила ее себе на пятый день происходящего. А потом, сразу следом, — «Идут белые снеги» Евтушенко. «Если будет Россия — значит, буду и я». Эти строки всю жизнь меня сопровождают. Моя генетическая память… Наверное, она играет со мной всю жизнь. Я потомок старинного русского дворянского рода. Я плоть от плоти русский человек.

— Я привезу тебя в Канаду с завязанными глазами, и ты не отличишь пейзаж, не отличишь, что это не Россия, — говорил мне давно мой друг.

— Я не была в Канаде… Может, не отличу, но почувствую. Точно почувствую. Волга, понимаешь… Ты выходишь к Волге, и больше можно ни о чем не говорить. Она обнимает тебя всеми историческими слоями, корнями обнимает тебя.

— Ты идиотка.

— Очень может быть. Но я не могу ничего с этим поделать. Это в тебе либо есть, либо нет. Как код. Как любовь. Я люблю русского человека и русский пейзаж.

На четвертый день я пошла делать маникюр. Ну а что… Ногти отросли до невозможных размеров. Выхожу на Бронную, сзади слышу оклик:

— Даш!

— Привет.

Стоит мой товарищ. Я ему улыбаюсь, и вот мы идем с ним уже вдвоем. Молчим. Молчим, потому что я с юности знаю его оголтелость, завязанную, в общем, на очень простых вещах — постоянной потребности быть причастным к какому бы то ни было сообществу и топить за него что есть мочи: сегодня это футбол, завтра это православие, послезавтра католицизм, ну и так далее по кругу. Это похоже на потребность человека, не испытывающего в жизни полноценных эмоций, интересных приключений, жизнь которого не вполне наполнена красками, — на потребность такого человека приложить куда-то свою нерастраченную энергию, свой потенциал и только в этом случае ощутить свою состоятельность, значимость на этой земле.

— Как дела? — спрашиваю.

— Ты смеешься? — Он агрессивно отстраняется от меня. А ведь я ничего не сделала. Я просто иду по Бронной. Я просто улыбаюсь весеннему солнцу. А он переходит на другую сторону улицы.

На пару минут меня охватывает негодование. Я эмпат и, вероятно, как всегда, попалась в эту чертову ловушку. Опять забрала чужую энергию. «Нельзя. Нельзя. Нельзя», — повторяю я про себя. Запускаю трек «Дорогою добра». Детская такая песня. Наивная. Но я часто ее слушаю и представляю почему-то, как буду сниматься в великом трагическом фильме у великого режиссера и в финале, когда моя героиня по сюжету все и вся потеряет, но будет идти на крупном плане и улыбаться, как Джульетта Мазина в «Дороге», и вот как раз перед титрами начнется этот трек. Ну… такая детская фантазия. Я с детства не разучилась играть в эту игру: я в главной роли великого кино или спектакля, зритель рыдает, а на титрах (или поклонах) определенный трек. Каждый раз разный — в зависимости от настроения, но обязательно контрастный.

Захожу в Инсту. Ну, через VPN, понятное дело. Хотя, в принципе, можно и без этого обойтись. Это так, привычка клацать пальцами. Я, если честно, даже радовалась, когда ее, эту Инсту, отключили. Подумала о том, что очень круто это и все наконец начнут читать книги. А не начинают. Пока что. Так вот, захожу в Инсту и тут же опять влипаю в какие-то агрессивные или рыдающие посты, а про себя думаю: какая невероятная пошлость все это. Ну прям дурновкусие какое-то. Ну правда. Куда подевалась способность к диалогу и интересному разговору? А, у нас же Судный день. Ну ок. Выхожу и удаляю VPN. Умер Максим, ну и х… с ним, как говорится.

Как необычайно точно и точечно выход из зоны комфорта и страх выйти из этой зоны обнажают человеческую природу. Я, конечно, всегда это знала. Но, Господи, каким выпуклым и почти пародийным это становится. Тотальное сумасшествие на все лады. Будто в каждом герое в самый короткий срок высвечиваются его главные качества. В добром — доброе. В милосердном — милосердное. В агрессивном — агрессивное. В слабом — слабое. На животном уровне.

Неужели для того, чтобы понять, кто мы, нам всегда нужно выбивающее обстоятельство. Неизвестность.

— Я очень люблю русский народ.

— Да, — говорит мне батюшка.

— Как по-вашему, какая отличительная черта русского народа?

— Ну вот… Думаю, что Запад не может понять и никогда не поймет наш культурный код, а состоит он в том, что нам чем хуже, тем лучше.

У меня впервые за эти дни проявляются слезы. И я не понимаю, от чего — оттого ли, что это правда, а может, от осознания этой правды. Ведь европейцу одно лишь отключение Нетфликса — это ужас, крах, смерть. А нам… да все равно, по большому счету. Это ли важно?

Пришло время, когда каждый проявляет свои главные черты, сбрасывает маски.

Рождается, проявляется человеческая суть. Неужели… неужели, — повторяю я внутри себя вопрос, — для рождения ее, этой сути, человечеству необходима острота внешней среды?

На шестой день я сказала подруге: а вот сейчас в меня более всего попадает еще одна, вновь открывшаяся сегодня мысль. И знаешь, в чем она? В разнице поколений.

В ситуации выхода из зоны комфорта, когда кругом крики, информационный поток, бесконечные вбросы, тебе, как девочке, в первую очередь очень хочется нормального умного диалога. И вот что оказалось: все мои взрослые друзья (а их у меня большинство) — они все в той или иной степени спокойно могут с тобой говорить, думать, успокаивать, обнимать. Я даже как женщина чувствую себя гораздо спокойнее и увереннее. А вот наше поколение — те, кто родился в 80–90-х, — сплошная истерика. Бесконечная рефлексия по поводу и без. Кричалка из «Гарри Поттера». И это, знаешь, прям чертовски несексуально.

— Да. Я вдруг задумалась… Ты права, именно несексуально.

На следующий день я обратила внимание, что в центре Москвы в разных кафе очень много людей, гораздо больше, чем месяц назад. Одни говорят о себе, другие о великом переходе планеты в четвертую эру Водолея и перестройке всех правил, третьи о Всемирном заговоре, четвертые про прокладки и сахар, пятые агрессируют на каждую из этих бесед. А ведь сейчас тот самый момент, в который мы, каждый из нас, рождаемся в очередной раз. Мы ведь много раз рождаемся. Снова и снова. Но сейчас — определенно. Это же очень легко почувствовать, если не мыслить ситуациями, а мыслить масштабами. Может, и правда четвертая эра Водолея или как там ее… Умные дяди рассказывали. Или квантовые физики — не помню точно.

Я вспоминаю, сколько раз я рождалась заново и в чем, собственно, всегда состоял сам факт этого рождения. В физическом смысле все просто. Двое людей делают нового человека в процессе достаточно приятном, а в лучшем смысле — в самом высшем соединении тебя и меня в одно. Но подлинное Рождение — это, конечно, последующая сумма твоих выборов. Сначала маленьких — в школе. Встал в одиночку на защиту друга, которого бьет толпа, — родился, не сдал товарища, ударившего тебя, — родился, написал в сочинении то, что думаешь ты, а не то, что от тебя ждут учитель и родители, — родился еще раз. Потом, дальше, выборы становятся труднее. Но они всегда в личном отношении конкретного тебя к конкретному событию и в конкретном твоем поступке. И чем больше поступков, тем отчетливее твои контуры и легче и спокойнее правда. Полюбил — признался — родился. Я думаю, что те люди, которые плывут по течению, пытаются угадать, где и как им выгоднее, не рождаются никогда. И трусы тоже никогда не рождаются. Они навечно прикандалены к пустому и ординарному ходу событий. И именно из таких вырастают те, кто может предать. Потому что, если не научиться с самого детства что-то очень сильно любить, рождения не произойдет. Хотя можно ли этому научиться?.. Наверное, нельзя. В каждой простой и трудной ситуации ты есть то, что ты выбираешь. Ты есть то, что ты чувствуешь. Ты суть твои идеалы. Я знаю точно, что родилась тогда, когда узнала любовь. Узнала сразу, без увертюры и пролога. Этому предшествовал ряд сложных и простых выборов, но с самого детства они интуитивно были подчинены той мне, которая сейчас. Может быть, тогда все предопределено? Кто совершает выбор? Та я, которая в точке настоящего, или та я, которая действует по своей изначальной базовой настройке? Выбор мне предопределен? А может, во мне его рождает некий сторонний наблюдатель? Сторонний наблюдатель над котом Шрёдингера доказанно диктует его жизнь или смерть. Он верит, что кот жив, — и кот остается жив. Верит, что мертв, — значит, кот умирает. Тогда, может, наши выборы зависят от некоего стороннего наблюдателя? Или от нас? От нас сегодняшних? Или от нас изначальных? Кто их рождает? Кто рождает меня?

Я закрываю глаза. Я вижу белый потолок в своей спальне. Завтра я проснусь, и лето будет еще на один день ближе. И еще на один день ближе будешь ты. И это все, что мне нужно знать перед сном.  


Колонка Дарьи Белоусовой опубликована в журнале  "Русский пионер" №108. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".