Классный журнал

Игорь
Хуциев

Бульварное чтиво

«Здравствуйте, милая Антонина Петровна!

Вот я и нашлась. Я в железнодорожной больнице, на той самой станции, на которой в 41-м году разбомбили эшелон с нашим госпиталем…

У меня было двустороннее воспаление легких и еще много чего, это очень скучно. Было тяжело, теперь легче. Я лежу у окна и смотрю на лужи, рушатся сосульки, и вообще — весна! Врачи здесь очень хорошие, а сама больница… Помните наш госпиталь в Уфе? Курить мне запретили, но я выхожу тайком на крыльцо и курю понемножку. Даже свернула самокрутку, не забыла, как это делается. Курила настоящую моршанскую махорку (выпускается, такая же, как раньше, в Москве ее, конечно, нет, а здесь — есть). Ужасно! Как мы могли это выносить? Ответа у меня нет… Обещают скоро выписать.
 

С.Б.».
 

Письмо пришло в конце апреля. Долго шло: что-то было напутано в адресе. Бабушки не стало в самом начале октября (С.Б., конечно, не знала).

Бабушки не стало — и дома не стало. Так, место жительства, заставленное старой мебелью. Невозможно смот-реть на человека, пересчитывающего и пересчитывающего деньги, мелочь, зная, что не хватает. А он все пересчитывает. Невозможно смотреть на разоренный дом.

Наступало новое время, непонятное еще. Мы уезжали — получили квартиру, проспект Мира, неизвестная местность. Несуразная, ветреная, как была чужой, так и осталась. Было там одно приличное место — Крестовский мост, а так…

Пустая, чужая квартира (поселились какие-то незнакомые люди и тут же уехали на дачу). Уехали на дачу дядька с теткой и двоюродным братом. На меня надвигались экзамены, ждал с ужасом, ходил на консультации, понимая всю беспомощность этого дела.

Девятое мая. В школу решил не ходить — праздник, не заметят. Решил готовиться к переезду, разбираться. Начал с коллекции монет, поглядел — надо почистить. Пошел на кухню за зубным порошком (вообще-то монеты чистить нельзя, это скажет любой коллекционер, но мне нравилось, когда они блестят. Ничего я не понимал, да и коллекция была сильно так себе).

По коридору шел человек в кальсонах и нижней рубахе, шел очень медленно. Худой, большая голова с оттопыренными ушами. Дядя Вася, сосед. Василий Никитич Соломатин. Только сильно изменившийся. На меня внимания он не обратил.

— Дядь Вась!

— А? — отозвался он.

— Я думал, ты в деревне.

— Приехал вот. Я уж два дня здесь.

— А мы не знали.

— Ну и хорошо.

Не рад он был мне.

Друг и наставник, многому он меня научил: как обращаться с инструментами, как чинить ботинки, даже как пол цик-левать. У него была редкая и хорошо оплачиваемая профессия. Он чистил котлы. Его вызывали, он шел и работал (это были какие-то огромные котлы, заводские). Работа была вредная, он имел дело с кислотами. Начал прихварывать. Что с ним — не говорил. Вдруг собрался и уехал к себе в деревню, лечиться. Он верил в народную медицину.

— Дядь Вась, а давай чайку?

— Чайку… К чайку б хлебушка хорошего. — Он любил хороший хлеб, мягкий — зубы у него были вставные.

— Так я схожу?

— Давай. — Он лег на кровать, закрыл глаза. Видно было, совсем нет сил у человека.

Калачи были горячие, пухлые, обсыпанные белой мукой. Сосед, Василий Никитич, жевал равнодушно.

— Ты… Тут у меня дело есть одно… — И стал медленно одеваться. Он одевался, и становилось еще виднее, как же он похудел. Надел свою всегдашнюю серую рубаху — бабушка называла рубахи дядь Васины «замашными». Мне они очень нравились, и никогда у меня такой рубахи не было. Наверное, они были очень дешевыми, и хоть дядя Вася был самым богатым человеком в нашей квартире, он носил только их. И ворот застегивал на последнюю пуговку, под горло.

Долго прокалывал новую дырку в ремне.

— Вот теперь хорошо. — И присел передохнуть. И тут я увидел обрез. Грубо сработанный обрез двустволки.

— Передать просили… Одному человеку…

Идти действительно было всего ничего — дом № 13. Вошли в подъезд. Дядя Вася сел на подоконник у лифта, отдышался.

— Я тут посижу, подожду. А ты вот что… Гостинцы надо в деревню… Шпротов там, колбасы копченой… В общем, чего получше. И четвертинку — продадут тебе? На деньги-то. Купишь и иди домой… Я сам приду.

Я не стал ходить по магазинам, сразу пошел на Покровку в «заказы» к Тамаре. Объяснил, и она все сделала. Тамара была «свой человек в подполье».

— Быстро ты. — Сосед лежал на кровати, лежал не раздевшись, только ботинки снял. — Ну, теперь хорошо… Хорошо… Четвертинку принес? Хорошо… Открывать умеешь? Давай сюда… Рюмки возьми в шкафу. Три штуки.

Рюмки у дяди Васи были особенные. Толстого стекла, кривоватые, с синевой. То ли старинные, то ли кустарные. И не рюмки это были — стаканчики.

— Разлей… Водку-то пьешь? Ну, молодец… Теперь возьми кусок черного хлебушка. Накрой стаканчик… и поставь… вон — к фотографии.

Фотография была сына — Николая Васильевича Соломатина.

— Вот они где! — На пороге стояла Софья Борисовна. Вся какая-то собранная, бодрая, улыбалась (теперь, вставив зубы, она улыбалась с удовольствием).

— А я смотрю, никого нет. Ну, думаю, погода хорошая, все на даче. И Антонина Петровна на даче?

— Нет.

— А… — И С.Б. все поняла. Села на табуретку, заплакала… Я вышел из комнаты.

Коля, сын дяди Васи, был дезертир. После первых боев (в которых участвовал) он дезертировал из армии. Как он добрался до Москвы, этого я не знаю. Знаю, что он ждал немцев. Дядя Вася его прятал. А выдал его одноклассник. Парень только вышел из госпиталя, на костылях, и в проходном они встретились. Одноклассник жил в доме № 13.

Когда немцев отогнали от Москвы, за Колей пришли. Расстреляли его в проходном дворе. Дядя Вася видел. По законам военного времени тогда все делалось быстро. Кто выдал, рассказал спустя много лет теперешний начальник 26-го отделения милиции. Тогда — рядовой сотрудник. Сказал и сам тут же юлить начал: да это не точно, слух такой был, и вообще ничего он не знает. Клялся, что ничего не знает. Дядя Вася поверил?

— У меня тоже был сын. Борис, Боря. Родился в Москве в 19-м году. Голод… Как жить? И забрала его наша кухарка в деревню. В Тамбовскую губернию. Вы же знаете, что там потом началось.

Василий Никитич слушал, кивал, но видно было, что ему все равно.

— Я пыталась найти Борю… Какая страшная жизнь… Вы спите, Василий Никитич?

— Так…

— А после войны уже пришла ко мне в подвал какая-то женщина с мальчиком. Сказала — Борина жена, сказала, что Боря умер. Прожили они у меня несколько дней и ушли. Я им все отдала, что у меня было. Антонина Пет-ровна помогла… У нее тоже… что было-то…

Софья Борисовна больше не плакала, она рассказывала мне, рассказывала и пила водку.

— Теперь все хорошо, — сказал в потолок дядя Вася. — Вот теперь хорошо…

И мы ушли.

— Антонина Петровна была верующая. А я… не знаю… Я лютеранка, а что это такое, тоже не знаю. Я не знаю, как тебе объяснить. Очень много зла, а добра меньше. Я же не слепая, я вижу. Какая жизнь, какая безжалостная…

Больше Софью Борисовну я никогда не видел.

Уже был поздний вечер, когда Василий Никитич Соломатин очнулся.

— Господи, — сказал негромко. — Спасибо, что помог, Господи… Успел…

А потом пришел начальник 26-го отделения, зажег свет, сел к столу.

— Ну, натворил ты делов. Придется поступить по закону.

— Ты сына мово помяни. — Дядя Вася с трудом приподнялся на кровати. — Помяни, помяни, сегодня праздник. Никуда твой закон не денется.

Человека из дома № 13, которого застрелил наш сосед, никто толком не знал. Незаметный был человек, инженер. Но видеть его можно. В фильме «Июльский дождь» в сцене встречи ветеранов у Большого театра он случайно попал в кадр — радостный, с орденами, он стоит рядом с Визбором… А может, это другой человек?

Стали кони, кончилась работа.

Н. Заболоцкий

Наступило время, которого не только не ждали — представить не могли, что может быть такое.

Дом Софьи Борисовны купил (расселил) бывший комсомольский работник. Захотел превратить архитектурную редкость во что-то невероятное. Это было время романтических жуликов. И все уехали. Дом стоял пустой. А С.Б. — отказалась.

Новый хозяин удивился и пошел в подвал знакомиться со строптивой бабкой. И ведь бывает же такое — они подру-жились! Новый хозяин оформил С.Б. консультантом по быту. С.Б. рассказывала, как все было раньше, а бывший комсомольский работник клялся, что все именно так и будет.

Потом он захотел купить единственный подлинный сохранившийся предмет мебели — буфет черного дерева, который стоял в комнате С.Б.

Стали разбирать буфет. Обнаружилось много неожиданного. Коллекция спичечных коробков, которая, когда не стало бабушки, потеряла всякий смысл, битые поповские чашки, пластилиновый человечек…

Мелькнула старая фотография. Мелькнула и завалилась под самый низ, но ее достали.

Две девочки в больших шляпах с большими бантами на берегу то ли реки, то ли озера.

— А это мы с сестрой, а за нами Женевское озеро. Нас папа возил в Швейцарию. Тут и год есть — 14-й.

— А что, С.Б., не отказались бы вы вновь посетить эту замечательную страну?

— Не знаю… Это, наверное, трудно…

— Ну уж…

И бывший комсомольский работник совершил маленькое чудо (романтичный человек!).

Наверное, он был неплохой человек, но он совершил ошибку, и Паша-Ледок (он давно вернулся из Средней Азии) застрелил его в подъезде дома, который является ярким представителем русского модерна, — угол Подсосенского и Казарменного. Но это будет потом…

А пока С.Б. была перевезена в Лозанну, поселена в неплохой пансионат: деньги у нее были, и к тому же она продолжала быть консультантом по быту.

С.Б. каждый день ходила кормить чаек, а потом сидела под ярким хлопающим на ветру тентом, пила кофе, ела мороженое. О чем она думала? Ни о чем. Вспоминала ли? Кто ж знает. Снились ли ей сны, тревожные, тягучие сны из прежней жизни? Нет. Она всегда спала хорошо…

К вискам я прижимаю ваши руки

С остатками вселенского тепла.

И. Сельвинский

«…Что же ты, моя печаль

…моя печаль

…печаль

…печаль».

Октябрь 93-го был в Москве непростым. Но на Чистых прудах было тихо, даже милиции было мало.

— Вот зараза! — Женщина в бывшем ларьке «Союзпечать» била кулаком по маленькому кассетному магнитофону. — Неделя из ремонта, а что вытворяет!

— Печаль… Печаль… Печаль… — проникновенно выговаривал магнитофон. — Печаль… Печаль… Печаль…

— Отключи ты его, — дал совет человек в стеганке и с метлой. — Хорош кишки перематывать!

— Нет, он у меня заработает! — приговаривала Тамара — а это была Тамара, та самая, не имеющая конкуренток первая красавица Покровки от Садового кольца до Армянского переулка… Постарела, подурнела, но это была она.

— Из какого это кино, не помнишь? Ну, его у нас везде крутили, и в «Авроре», и в «Звезде», и во «Встрече». А в «Колизее» — нет. Почему?

Что продавалось в «Союзпечати»?

Коньяк «Белый аист».

Шпроты.

Горбуша в собственном соку.

Тушенка.

Югославская ветчина в высоких банках.

Какие-то иностранные сладости в ярких обертках, календари. Растерянный русоголовый Есенин, Высоцкий с Мариной Влади и Бес… Кажется, генерал Лебедь, он входил в моду. Гора книжек в мягких ярких обложках…

Диалог:

— А бабушкин дом пойдем смотреть?

Ответ:

— А автобус придет?

— А сникерс обещал купить?

Приезжий с тяжелой сумкой подошел к ларьку.

— Выбирай! — сказал девочке.

Был он немолод, случайно и не по росту одет, но, видно, его это не очень занимало. Есть куртка — хорошо, есть штаны — ну и хорошо… И еще шапочка с кисточкой на голове.

Девочка выбрала конфету, развернула, вгрызлась в мешанину орехов и мармелада…

Диалог:

— Приехали — а у вас тут революция.

— А! — сказала Тамара и повела плечом. — А вы откуда?

— Из Подольска.

— За продуктами?

— Да.

— У вас хуже?

— Да.

— Печаль… печаль, — очнулся магнитофончик.

— Сам заработал — прям чудеса. У нас кругом чудеса. Открыли игорный дом «Рог изобилия». Заходит водопроводчик, наш, из дома № 16 — и выигрывает сто миллионов! Или: жила одна старушка, жила, жила, в диетстоловую ходила — р-раз! Оказалась то ли дочкой, то ли племянницей бельгийского принца! Сейчас шлет нам гуманитарную помощь… Ну, конечно, жителям своего дома.

— Печаль… ль… ль… ль…

— Может, порекомендуете, что б в дороге почитать? Вы, наверное, все прочли.

— Ну, все… Была тут одна… про людоедов, — нет, купили. Да берите любую.

Житель Подольска достал кошелек, стал считать мелочь. Было видно, что не хватает. А он все снова и снова считал, считал и считал. Считал и считал. Набрал в конце концов. Протянул Тамаре горсть монеток.

— Может, все-таки посоветуете? На ваш вкус?

Как в былые времена, Тамара повела плечом:

— Да чего тут советовать… Одно слово — бульварное чтиво…