Классный журнал

Александр
Рохлин

В гостях у Петеньки и Катеньки

— Ба! 

Вот так встреча! — воскликнул я. — Это точно он?

— Конечно. Пятый слева. Или третий справа.

— И он меня тоже видит?

— Определенно. Хотя ваша реакция нас немного пугает.

— Мы не виделись тысячу лет.

— Формально — шестьсот.

— Я сам от себя не ожидал… Но сейчас слов не нахожу. Родной ты мой! Какое это, оказывается, счастье — видеть тебя.

— Не рассчитывайте, что он вам ответит в том же духе.

— Я и не рассчитываю. Но посмотрите, как он светится!

— Он всем так светит.

— Так мы же все ему родные.

Я и сам от себя не ожидал. Но когда увидел его, сердце мое словно очнулось от долгого сна и взорвалось радостью. А что же он? Он вел себя более сдержанно, не теряя, как я, берегов, достойно и благородно сиял в ответ.

Да! Это случилось. На пятидесятом году жизни я наконец встретился с рублем. Тем самым — первым, историческим, рубленым, кондовым, русским, серебряным, чистым, свободным, в Новгороде рожденным. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я слегка вышел из себя. Я видел рубль! Рубль видел меня!

Надо все четко зафиксировать. Исторический момент произошел в стенах Петропавловской крепости города Санкт-Петербурга. Никто из нас не томился в темницах, местные равелины и цейхгаузы сегодня место встречи горожан с чудесами города на Неве. И рубль — одно из чудес. (Как сказал, а!)

Нам с рублем не дали обняться, облобызаться, почувствовать тепло друг друга. За нами все время пристально и ревниво наблюдали гражданки Жданкова и Чистикова, экскурсоводы в Музее истории денег АО «Гознак». Но я их ни в чем не виню. Во-первых, таких, как я, много, а рубль у нас один на всех. А во-вторых, если честно, изначально я приехал, чтобы увидеть именно этих двух гражданок, Жданкову Елизавету Александровну и Чистикову Екатерину Александровну. Встречу с рублем никто не планировал. Она сама собой случилась. Я же говорил — чудо сие велико бысть.

А зачем я приехал к Жданковой и Чистиковой?

— Вообще, мы не ожидали, что вид рубленого серебра из Новгорода вызовет у вас такой живой отклик, — заметила Екатерина Александровна. — Наши экскурсанты рефлексируют над более поздними периодами.

— Это мягко сказано, — добавила Елизавета Александровна строгим голосом. — У обычных людей память откликается при виде бумажных банкнот и монет, имевших обращение в 40-х годах 20-го столетия. В лучшем случае. А вы чувствуете живую связь с рублем XIV века?

Я услышал в вопросе саркастические нотки.

— Очевидно, да, — ответил я, преисполняясь гордости. Меня заподозрили в связи с рублем, как Ланселота с Гвинервой! Как честный рыцарь, я не мог отступиться.

— Вы об этом хотели поговорить? — спросила Елизавета Александровна.

Казнить нельзя помиловать! Я пришел поговорить о другом. Я ожидал, что в Музее истории денег меня встретят трехсотлетние «тортиллы», обремененные опытом, знаниями, скрипящие академическими панцирями и знающие про деньги все, что только можно знать. А встретили меня две молодые, чрезвычайно привлекательные, но очень строгие ученые-барышни с одинаковыми инициалами Е.А и Е.А. Они придумали удивительную штуку. И совершили маленький переворот в общественном сознании. Сейчас я все объясню.

В недавно открывшемся Музее истории денег (2016 год) эти петербургские феи проводили обычные тематические экскурсии. И заметили, что самый непосредственный интерес и живой отклик возникают у экспозиции с советскими деньгами 40–60-х годов. Объяснение простое: чьи-то глаза и руки еще помнят их живое обращение. Деньги ходили между людьми, работали платежным средством, соединяли людей в одну общую большую историю с миллионами маленьких историй. До поры до времени маленьким историям не придавали значения. Но деньги незаметно и постепенно обогащали нас еще кое-чем кроме материального достатка, игрушечная «свинья-копилка» имела двойное дно. Настал момент, когда советские рубли-копейки, потеряв свои платежные достоинства, способность к хождению и обращению, вдруг обрели новую, совсем не материальную ценность. После 91-го года содержимое «копилки» разлетелось на миллионы маленьких кусочков — историй повседневности.

У каждого из нас обнаружилась своя личная история денег. История денег нашего детства.

Бабушки с дедушками приводили в музей своих внуков и, дойдя до витрин с желто-белыми рубликами, вдруг вскрикивали, всплескивали руками, ахали-охали, молодели и на глазах изумленных внуков начинали радоваться, как маленькие дети при виде конфет и сладостей. Рублики, трешки, полтинники, червончики одним своим видом, краской, рисунком, портретами и водяными знаками на просвет будили память. И память выдавала на-гора.

— А я помню! — вдруг говорила одна женщина, разглядывая «медно-серебряную» мелочь и словно удивляясь сама себе. — Мама давала мне восемь копеек на проезд в автобусе. Проезд стоил четыре копейки, то есть туда и обратно. В автобусе стоял аппарат: бросаешь копеечки, крутишь колесико, отрываешь билет. И вот я сижу рядом с кассой, еду на изостудию. Тут подходит старшеклассник и спрашивает с улыбкой: «Барышня, у вас есть одна копейка сдачи?» Я таю, как мороженое, и даю ему копейку. Из тех четырех, на обратный проезд! И обратно домой из изостудии я иду пешком, потому что у меня три копейки, а не четыре! Так я прочувствовала цену денег.

— А я собиралась на ноябрьскую демонстрацию, — говорит другая барышня из 60-х, узнавая крупную серебряную монету под стеклом, — и бабушка зовет меня к себе, дает мне вдруг рубль. И не простой, а юбилейный. И я «богачка»! Ведь на этот рубль можно купить «раскидай» (мячик, набитый опилками) на резиночке, воздушный шарик, пирожок с повидлом, флажок, петушка на палочке и еще сходить с по-дружками в мороженку и взять два шарика крем-брюле с двойным сиропом, а если шикануть, то и целый сифон с лимонадом. Еще и сдача останется. Вот это праздник. И все на один рубль!

— А я всегда мечтал о том, чтобы мама имела стиральную машинку, поскольку видел, как она до поздней ночи руками стирает и полощет, — заявлял почтенный гражданин, рожденный еще до первых советских спутников. — И вот в 15 лет я получил свою первую зарплату и помчался в хозяйственный магазин, выбрал машину «Рига», поскольку мама о ней часто говорила. Водрузил ее себе на плечи и понес домой. А мама потом говорила, что это ее самое любимое воспоминание — как весь двор смотрит, как я несу на себе машинку. Машинку для нее.

И так на каждой экскурсии. Обе Е.А. почувствовали, что их профессиональный монолог о деньгах в советском разделе превращается в другой жанр словотворчества — житейские откровения. И уже не они в центре внимания, а люди, рассказывающие вслух свои маленькие истории. Трогательные, безыскусные, ни к чему не обязывающие и невероятно притягательные. Ученые феи умолкали и превращались в слушательниц. Идея витала в воздухе. Феи из скромности уверяют, что одновременно поняли, по какому «золотому» дну они ходят «невлажными стопами». И придумали проект «Деньги нашего детства». И принялись где только можно собирать истории о деньгах. Для создания электронного архива на сайте музея.

(Сразу скажу, сбор историй продолжается и сейчас. Всех, кто прочтет эту пятикопеечную заметку, кураторы просят не стесняться, вспоминать и присылать в музей свои истории, связанные с деньгами. Это очень важно для развития исторической науки.)

— Конечно, для нас это представляло научный интерес, — говорит Елизавета Александровна. — Как музей Гознака, мы рассказываем об истории страны с точки зрения денег — технологий, изменений дизайна, секретов, уникальных проектов и прочего. Это взгляд сверху. Но наши посетители — участники той же самой истории денег, только с другой стороны. Истории бытования денег. И благодаря им мы обогащаем свои экспозиции и экскурсоводческий репертуар.

— В вашем случае, — заметил я, — деньги — это всегда про обогащение.

Но кураторы, конечно, не ограничились сообщением на сайте. И даже рассылкой по дружественным культурным и досуговым центрам они тоже не ограничились. Они пошли в народ. Если точнее, в комплексные центры социального обслуживания населения (КЦСОН) города Санкт-Петербурга и области. Если проще, «кружки» по интересам для взрослых — людей самого разного почтенного возраста. Поскольку богатство воспоминаний находится в прямой зависимости от накопленного жизненного опыта. Они посетили более 20 таких центров. Приезжали в гости «на чай», рассказывали о музее, приносили и показывали монеты из своих личных коллекций, включая «петеньки» и «катеньки» — дореволюционные ассигнации в 100 и 500 рублей. Девушки проводили «выездные» экскурсии, устраивали развлекательные викторины на темы советского быта и тем самым будили ностальгические чувства. Будильник работал безотказно. Кладовые начинали открываться.

В чем красота человека? В его жизненной истории. Например, у Виталия Владимировича Травинского хранится золотой николаевский червонец. Один из 2 760 000 штук, отчеканенных в 1899 году. Этот червонец — семейная реликвия. Как кусочек драгоценного золота он никого не спас в семье Виталия Владимировича, неприкосновенный золотой запас так и остался неприкосновенным. «Крайний случай», ради которого он хранился, так и не наступил. Монета живет в семье Травинских уже более 120 лет. В каком-то смысле она символ продолжения рода. Ниточка, которой связаны судьбы Травинских. И она, несмотря на все бури XX века, до сих пор не порвалась. Даже в самый жуткий и критический момент. Бабушка Травинского Нина Александровна Самойлова получила этот червонец от своей тети. В 41-м году они вместе стояли в запертом амбаре, куда их согнали отступающие фашисты, и ждали смерти в огне, а золотой червонец был зашит в подкладку тетиного пальто.

А Михаил Васильевич Антоненко вспоминал, как он отстоял ровно сутки (!) в очереди не за хлебом, не в Эрмитаж и не в Мавзолей, а за билетами на хоккейный матч суперсерии Канада — Советский Союз осенью 74-го года. Получил два билета на руки по 3 рубля 50 копеек каждый. И кроме ночного бдения в очереди с кострами из опавшей листвы для сугреву он помнит тот жуткий соблазн «толкнуть» один билет по спекулятивной цене. Ажиотаж был настолько велик, что иные граждане готовы были платить за билет от 50 до 100 рублей! А на четвертый матч и все 200 рублей. Стипендия студента за четыре месяца! Не пошел на это Михаил Васильевич. На хоккей пошел.

А девушки, уходя из КЦСОНов, оставляли анкеты, по вопросам которых было легче записывать свои воспоминания. Первый заработок, зарплата или стипендия, первые значимые траты и покупки, копилки и клады, выигрыши в лотереи и денежные реформы. Надо отдать должное, люди нашего старшего поколения — граждане ответственные и дисциплинированные. Письма с воспоминаниями начали приходить на почту музея сразу.
 

И возникали совершенно удивительные коллизии. Так, один почтенный ленинградец написал, что они с родителями нашли клад в стене их собственной ленинградской квартиры. Клад этот поражал воображение. Это был не просто тайничок с монетами. Вся стена 6х3 метра была выложена последними николаевскими ассигнациями. Несколько десятков тысяч рублей были аккуратно, по-хозяйски замурованы в стене. Видимо, еще во время Гражданской вой-ны, прежними жильцами этой квартиры. Клад пролежал нетронутым больше двадцати лет. И открылся в самый неподобающий для клада момент. Шла война, Ленинград в блокаде. Родители не стали сообщать в милицию о найденных «петеньках» и «катеньках». Они сожгли все деньги в буржуйке, чтобы согреться. Жданкова с Чистиковой занялись теперь и расследованием этого «дела». Уж очень хочется выяснить: а кто был хозяином закладки? И какова его судьба?

География респондентов впечатляет: от Санкт-Петербурга до Краснодарского края и Омской области. Надо сказать, что самое чтение эпистолий приносило большое удовольствие. Вот, например, кусочек из письма Галины Анатольевны Антоненко:

«Однажды я решила себе что-то приобрести. Скорее всего, что-то “ненужное”. На “нужное” можно было попросить у родителей. Пересчитав свою наличность, я поняла, что мне не хватает одного рубля. У меня была младшая сестра лет пяти (мне же исполнилось 12), которая тоже копила деньги, и это у нее получалось гораздо лучше, чем у меня, так как с деньгами она расставалась очень неохотно. Учитывая эту ее черту, взять у нее рубль взаймы было крайне проблематично… После нескольких попыток я поняла, что затея провалилась, и отправилась рыдать, закрывшись в ванной комнате, — ну очень мне было нужно это что-то ненужное. Сестра поняла, что перегнула палку, и сказала, что передумала. И в зазор между полом и дверью принялась заталкивать бумажный рубль, уговаривая меня его взять. А я его выталкивала обратно и продолжала обижаться. И толкали мы рубль туда-сюда минут пятнадцать. Я так его и не взяла. Так сестра и рубль мне сэкономила (его же отдавать бы пришлось), и от покупки чего-то ненужного уберегла».

Сегодня в «копилке» проекта 160 вкладов и свидетельств. Многие из них и смешные и горькие. Потери, утраты, обиды, разделения и проч. Очень мне запала история Лидии Иннокентьевны Катуниной о том, как соседка вручила ей 15 рублей и наказала отдать маме: это был долг. А Лидочка немедленно понеслась в магазин игрушек на улицу Ленина и купила самую красивую скакалочку за 12 рублей. Хотела за четыре, да продавщица не поняла. С горя на оставшуюся сдачу купила еще и мороженого. И до вечера прыгала через эту скакалочку с подружками. А потом пришла мама. Короткий допрос, признание и казнь без суда и следствия. Высекла мама Лидочку той самой скакалочкой до фиолетовых синяков на попе…

Мы же знаем, что деньги добром не пахнут. (Если про запах говорить, то пахнут они ужасно, просто несусветно воняют. Краской, железом и человеческим телом, как на вокзале. Это свидетельство моей знакомой журналистки, которая общалась с известным «денежным мешком» господином Мавроди, который хранил сотни тысяч купюр прямо у себя в квартире.) Но «Деньги нашего детства» не про запах и наживу. Они про другое. Чего раньше мы как будто и не знали, не догадывались, не чувствовали. Когда Е.А и Е.А. собрали все истории воедино и опубликовали их, выяснилось, что истории про деньги несут тепло, свет, радость живой памяти. И если не считать деньги, а читать про них, то всем выйдет только хорошо. В радости мы нуждаемся значительно сильнее, чем в золоте и ассигнациях.

Напоследок гражданки Жданкова и Чистикова сделали мне подарок. Под своим пристальным контролем дали подержать в руках… Нет, не тот рубленый рубль. Другой рубль — золотой рубль. Весом в 5 кг. Ценой двадцать пять миллионов руб-лей! Есть такой особенный экспонат в музее Гознака. Монета. Хранится она в стеклянном ящике, пуленепробиваемом, конечно. В ящике есть четыре отверстия, можно засунуть свои дрожащие загребущие ручки и подержать золотую «монетку» и ощутить. Что ощутить? Я вам скажу что. Я словно держал в руках Кольцо Всевластия. Момент обладания невозможно ни с чем спутать, его невозможно профанировать. Я держал в руках сокровище, и в этот момент оно было моим. Только моим. И больше ничьим. Я хотел произнести: «Мое сокровище...» Но сдержался. Феи пристально наблюдали за мной, а процесс обладания чем-либо — в высшей степени интимный процесс. И с той же легкостью и замершим от восторга сердцем я отпустил свое сокровище. Я отказался от него, как Галадриэль, не дрожа. И уходил, не думая о нем. Вот она — свобода. В изменении моего сознания не последнюю роль сыграли (или последнюю каплю добавили) доб-рые феи из музея Гознака с их глазами, строгими улыбками и проектом.

Приложение

Я обещал им написать свою личную историю про деньги. Исполняю обещание.

В 1989 году я учился на втором курсе музыкального училища им. Гнесиных, в Москве. Получал стипендию 37 рублей 50 копеек. Однажды ранней весной я оказался в районе станции метро «Сокольники». С задачей купить детали в велосипедном магазине (запамятовал его имя). У меня была с собой только что полученная стипендия до единой копеечки. Плюс стипендия моего однокурсника Дениса Освера, выданная мне с оказией для покупки чего-то очень важного в том же велосипедном магазине. И вот незадача: повстречались мне недобрые люди, лихоимцы-«наперсточники», «обувавшие» народ прямо на ступеньках магазина. Нет смысла рассказывать, зачем я ступил на скользкий путь легкой наживы. Алчность обернулась решительным позором. Я проиграл обе стипендии — 75 рублей! Но не в этом смысл моей истории. Отойдя от игравших с пустыми карманами и звоном в ушах, раздавленный проигрышем, я позвонил из телефона-автомата домой — маме, папе и младшему брату. И честно признался в содеянном. Странное дело, я не услышал слов утешения в ответ. Наоборот, я услышал от родных массу нелестных отзывов в адрес моего ума, совести и проч. Разговор не сложился, я положил трубку и пошел в буквальном смысле куда глаза глядят, в сторону парка «Сокольники». А там возле входа стоит православный храм с зеленой крышей. И меня словно повлекло туда что-то. К вере я был ни ухом ни рылом. Зашел — пусто. Никого нет, тишина, полутемно. Я постоял немного и вдруг чувствую: меня отпускает. Камень, висевший гирей на сердце, падает. А на его место водворяется какая-то несусветная легкость и радость. Словно все наоборот, ничего плохого я не сделал, и казнить себя не за что. Были деньги, да сплыли. Да и Бог с ними! Я испытал совершенно незнакомую мне, незаконную и весьма противоречивую радость освобождения. Никакого стыда, никакого чувства вины и в помине не было. Куда они делись? Я вышел из храма, оглушенный чувством свободы. Я даже боялся им поделиться с кем-то. Родителям и брату не стал звонить с сообщением о новом опыте, чтобы не услышать в ответ что-нибудь о моем идиотизме. Я скрыл его от всех. С тех пор храм для меня место таинственной радости, место обретения свободы незаслуженно, вопреки здравому смыслу. Но в «наперстки» всех форм и модификаций я больше никогда не играю.  


Очерк Александра Рохлина опубликован  в журнале "Русский пионер" №106. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".