Классный журнал

Андрей
Макаревич (признан в РФ иностранным агентом)

Про модных волосатых чуваков в клешах

Курортный роман в истинном, чеховском понимании, разумеется, был совершенно невозможен — другой мы жили жизнью, другие ветра обдували нам головы. Было, конечно, и море, и дамы, но все это было позже. Сначала был курорт. В первый раз я оказался на курорте в Гурзуфе еще третьеклассником, с родителями, и рыбалка интересовала меня куда больше, чем противоположный пол. Я вскакивал рано утром, пока мама и папа еще спали, копал червей у вонючего ручейка, протекавшего мимо халупы, которую мы снимали, стараясь не думать о том, откуда этот ручеек берет начало, и вприпрыжку, перелетая через трещины в асфальте, бежал на пирс, с которого ловил зеленух. Через час-полтора пляжи заполнялись толстыми тетеньками и кричащими детьми, к пирсу начинали причаливать белые прогулочные пароходики, из колокольчиков на их рубках хрипло неслось: «Вода, вода, кругом вода!» Рыбалка теряла очарование. На пляж к толстым тетенькам не хотелось совсем (до сих пор не могу постичь этого вот лежания). Оставалось сменить закидушку на маску и ласты и отправиться к скале Шаляпина за крабами и рапанами. В общем, романами не пахло.

Через какие-то восемь-девять лет картина сильно изменилась: мы снова оказались в Гурзуфе, но не обремененные родителями, и мы уже были какие-никакие, а битлы: немаловажное обстоятельство. Сегодня этот факт объяснить непросто, но поверьте, это давало нам в глазах девушек колоссальные гандикапы. До узнавания в нас «Машины времени» было еще далеко, но это было совершенно не важно — модные волосатые чуваки в клешах, а вон у того еще электрогитара! Да вы что! Девушки были любопытны, отчаянно порывисты и абсолютно не меркантильны — время было такое. Отношение к деньгам, правда, в корне отличалось от сегодняшнего — может быть, потому, что их просто не было ни у кого: возникший случайно рубль или, не дай бог, трешка сразу становились общими. Лав, пипл! И все же к роману это опять не имело никакого отношения — скорее, эротический сериал, иногда с элементами порно. Впрочем, об одном романе все-таки расскажу.

Когда начинало темнеть и солнце опускалось в море, все приезжее население Гурзуфа вываливало на набережную. Набережная являла собой променад длиной метров двести — от дома творчества имени художника Константина Коровина — его бывшей дачи — до всегда закрытых железных ворот международного студенческого лагеря «Спутник». Имел этот променад замечательное свойство: пройдясь по нему не спеша или просто присев на парапет, вы непременно встречали всех, кого хотели. Старшее поколение в это время отдыхало в ресторанах либо за глухими оградами санаториев. Возможно, именно там и крутились пресловутые курортные романы — откуда мне знать? Мы рассматривали девушек, девушки рассматривали нас. Народ кучковался, ребята бежали за вином, мне совали в руки гитару. Начинался вечер.

Темнело на юге быстро, мы усаживались на скамеечку, укрытую кустами, или шли прямо к морю, откуда ночью нас выгоняли бдительные менты и пограничники. Было нас к этому моменту человек пятнадцать, и мы весело разбегались кто куда.

Однажды в розовом вечернем свете променада (фонари еще не зажгли) я был сражен наповал нестандартной внешностью юной дамы — она не спеша плыла в людском потоке, ни на кого не обращая внимания. Чуть сзади следовала подруга или сестра, не представлявшая никакой художественной ценности. Дама же имела невероятно густые тяжелые каштановые волосы, стекавшие по обе стороны лица чуть не до пояса, благородную осанку и глаза, странно полуприкрытые верхними веками, — она просто сошла с картин малых голландцев. Я и не заметил, как оказался рядом и понес какую-то ерунду (вообще, подобная инициатива мне была совершенно не свойственна — с битлами девушки искали знакомство сами). Даму условно звали Лена, отвечала она как бы в рапиде, и в этом виделась некая загадочность и скрытая сексуальность.

Через минуту меня отозвали в сторону два пацана. В том, что они были местными, не возникало сомнения — вы никогда не перепутаете ковбоя и индейца. В скупых выражениях мне было объяснено, что к этой даме подкатывать не следует, так как она находится под их юрисдикцией и, соответственно, охраной. Интересно, что сама Лена не обратила на пацанов никакого внимания — их для нее не существовало.

Я вежливо дослушал индейцев и тут же вернулся к Лене — она за это время прошла метров десять, не более. Еще через пару минут мне на плечо легла рука и голос одного из индейцев произнес: «Ну, пойдем» — несколько даже печально.

Мы поднялись в горку в сторону танцплощадки, и скоро весь променад скрылся за кустами. Внизу синело море, за спиной высились горы. Картина складывалась почти лермонтовская. Пацаны деловито приблизились один чуть слева, другой чуть справа, после чего один из них похвалил мой ремень. Ремень действительно был роскошный, с разводами, по огромной латунной пряжке скакали наездники. Я вежливо согласился. Мне предложено было снять его, чтобы дать померить. Тут уж я отказался, мотивируя отказ тем, что джинсы, лишенные ремня, непременно упадут. После этого один из ревнивцев несильно въехал мне в челюсть, а второй практически одновременно — под дых. Потом они помогли мне подняться с земли (о времена!) и предложили идти охранять Лену втроем, ибо мужики клевали на нее постоянно. Я вежливо отказался и спустился на набережную. Лены уже не было видно.

Назавтра я уезжал.

Ах да! За три минуты беседы я все-таки успел взять у Лены телефон (она, как и я, оказалась москвичкой). В Москве мы встретились, и она не произвела на меня никакого впечатления. Вообще.

Вы ведь о таком романе услышать хотели?