Классный журнал

Гелприн
Графоходы
Вершина-14
— Готовность одна минута!
Захар Погодин, сухопарый, чернявый, с грубым, будто тесанным из камня лицом, привычно подобрался в кресле первого пилота. По левую руку впился взглядом в пробуждающийся к жизни экран локатора рослый, плечистый, кровь с молоком блондин Хельмут Кёниг. По правую, щуря и без того узкие глаза на смуглом скуластом лице, замер субтильный, тонкий в кости Макото Тагути.
Выход из подпространства в открытый космос — событие неординарное и опасное. Даже если этот выход по счету уже четырнадцатый и опыта команде не занимать. Вершина-3, к примеру, оказалась неподалеку от скопления астероидов, разминуться с которым удалось разве что чудом. Вершина-11 — столь близко от светила, что экипаж едва не поджарился, пока автоматика натужно раскочегаривала охладительные системы.
— Готовность десять секунд! Пять! Три! Одна! Выход!
— С богом, — выдохнул Погодин.
«Леонард Эйлер» вырвался в открытый космос. Вымахнул из коридора в дверной проем, как зачастую шутили в Академии. Выскочил с дуги на вершину, как говорили выпускники этой Академии — безумцы, покинувшие свой дом без шансов когда-либо в него вернуться. Авантюристы, из принципа поставившие жизни на кон. Графоходы. Охотники за надеждой.
Экран локатора полыхнул черным глянцем, замерцал сереб-ристыми блестками, залился оранжевым в правом верхнем углу — там, где отобразилось светило. Дрогнул, завибрировал корпус, принявший на себя яростную отдачу маневровых двигателей, мощь отражательного контура, усилия стабилизирующих и декомпрессионных систем. Десятикратная перегрузка придавила экипаж к креслам, но получасом позже она пошла на убыль, еще через час стала всего лишь двойной и вскоре сошла на нет.
— Все, — смахнул со лба испарину Погодин. — Приехали. Два месяца курорта, если вдруг не свезет.
Тринадцать раз им уже не свезло. Пригодных для колонизации планет в системах чертовой дюжины предыдущих звезд не оказалось.
Когда «Леонард Эйлер» погасил скорость и лег в дрейф, Кёниг подключил систему искусственной гравитации. Через четверть часа экипаж собрался в кают-компании, единственном помещении на борту, которое условно можно было назвать просторным.
— Не вижу энтузиазма на лицах, — вымученно пошутил Погодин.
— В зеркало посмотри, — угрюмо посоветовал Макото Тагути. — Вдруг разглядишь.
— Глядел. Не обнаружил.
Энтузиазм, с которым команда встречала выходы из первых трех межпространственных коридоров, на четвертом пошел на убыль. На восьмом увял, на двенадцатом и вовсе истаял. Сейчас, через три года по бортовому времени со старта, графоходам уже не казалось, что цель близка и будет достигнута если не на этом скачке, то непременно на следующем. Романтика и задор сменились настороженными раздумьями.
Теоретики уверяли, что вероятность достижения цели близка к стопроцентной. Графоходы теоретическим выкладкам верили. Свято. Без этой веры нечего было соваться в граф. Погодин тоже верил. И Кёниг. И Тагути. И трое запасных навигаторов, когда, напоследок обнявшись с основными, ложились в криогенные камеры. И две сотни колонистов, легшие в эти камеры еще до старта.
Теперь вера истончилась, ослабла. Предыдущие переходы полностью подтвердили гипотезу о дискретной структуре Вселенной, прекрасно проиллюстрировали ее многогранность и многообразие форм материи. И явственно опровергли основной постулат. Тот, на который молились, тот, ради которого уходили в граф. Утверждение, что из сотни произвольно взятых небесных тел от пяти до двадцати процентов — пригодные для колонизации планеты земного типа, оказалось несостоятельным.
Газовые, ледяные и пылевые гиганты. Кремниевые и железные карлики. Мегаземли, сверхземли и мини-земли. Миры в лавовой корке, миры-океаны и миры-пустыни. Хтонические, вулканические и демонические миры. Таковых бортовая оптика обнаружила добрых две с половиной сотни. К десятку иных, перспективных по размерам и степени удаленности от светила, были высланы исследовательские зонды и челноки. С негативным результатом. Кислородной атмосферы, предсказанной теоретиками и пригодной для обитания человечества, ни на одной из планет-кандидаток не оказалось.
— Ладно, парни, — хлопнул в ладоши Хельмут Кёниг. — Будет вам энтузиазм. Что скажете насчет шницеля по-баварски? С маринованной капустой и зеленым горошком. Проглотим по двести шнапса или, если угодно, саке? Нечего хандрить раньше времени. У нас резерв в четыре десятка лет и две сотни скачков. Унывать и киснуть после неудач на первых пяти, пусть даже десяти процентах попросту глупо.
— Спасибо, дружище, — улыбнулся Погодин. — Мы распус-тились, надо взять себя в руки. Ты кругом прав. Кроме напитков, пожалуй. Никакого шнапса, никакого саке! Махнем русской водки. Давай изобретай свой шницель.
Ничего, все еще впереди, расслабленно думал Погодин, бредя по корабельному коридору. Не на этом скачке, так на следующем. Или через один. Неважно. Ему, как и напарникам, всего тридцать три. Они найдут, непременно найдут свой мир. Приземлятся. Автоматы разбудят сменщиков и поселенцев. Две сотни человек — число, достаточное для образования жизнеспособной колонии.
Он найдет себе девушку. Выберет из тех, у которых славянские имена. Погодин мысленно перечислил колонисток, имена которых знал на память. Оксана Галицкая, двадцать пять лет, биолог, миниатюрная сероглазая блондинка. Любовь Орехова, двадцать девять, маркшейдер, рослая, атлетически сложенная шатенка. Иванка Стоянова, геолог, двадцать шесть. Нина Звягинцева, океанолог, тридцать один. Мартина Смоляк, социолог, двадцать восемь.
Отчаянные, смелые, гордые девушки. Незамужние и бездетные. Все, как одна, добровольцы. Так же, как и парни. В отличие от экипажа Звездную Академию они не заканчивали. Навыков пилотирования космических кораблей не имели. Не закаливали тело и волю в барокамерах и центрифугах. Но из миллионов и миллионов добровольцев селекционеры отобрали именно их. Надежных. Волевых. Смелых. Согласных рискнуть всем ради принципа, ради идеи. Цвет человечества, его лучшие дочери и сыновья. Его…
— Капитан, — оборвал раздумья голос Макото в динамике наладонника. — Думаю, тебе стоит шлепать в рубку. Да, прямо сейчас. Судя по первым отчетам, пятая от светила планета перспективна.
У Захара Погодина на миг перехватило дыхание. Шибануло о ребра сердце, и потребленная под шницель водка тут была ни при чем.
«Перспективна, — раз за разом твердил на ходу Погодин, пока спешил в носовую часть корабля, к рубке. — Первая за все время. Неужели они у цели? Неужели…»
Под конец он уже едва не бежал. Прыжком замахнул в кресло первого пилота, перевел дух. Напарники были уже на местах. Напряженные, едва сдерживающие волнение лица.
— Докладывайте, — выдохнул Захар.
— Планета земного типа, — скороговоркой зачастил Кёниг. — Размеры и масса сопоставимы с земными, период обращения, напряженность магнитного поля и сила тяжести тоже. Плотная атмосфера, точный состав выясняется. По предварительным данным, возможно наличие органической жизни. Пока все.
— Зонды достигнут орбиты через одиннадцать суток, — добавил Макото. — Тогда будем знать наверняка. Но я предлагаю не ждать.
С минуту Погодин раздумывал. На форсаже «Леонард Эйлер» обгонит маневренные на орбитах и в стратосферах, но не слишком скорые в межпланетных перемещениях зонды. Тогда, однако, полет сожрет массу топлива. Минус два-три скачка от максимального расчетного числа. Столько же на обратный путь к Вершине, если надежда не оправдается. Альтернатива — одиннадцать дней ожидания. Чрезмерно долго, чересчур. К чертям рационализм!
— Курс? — бросил Погодин.
— Уже проложен, — отозвался Кёниг. — При максимальном ускорении полетное время без малого трое суток. Будем там на неделю раньше зондов.
— Хорошо. Стартуем.
— Зима, — заключил Хельмут четырьмя днями позже. — Этот мир стоит назвать Зимой.
Захар удрученно кивнул. «Леонард Эйлер» нарезал по орбите вот уже шестой виток. Запущенные к поверхности планеты челноки вернулись. Данные собраны, обработаны, итоговый отчет готов.
Планета признана пригодной для жизни. Теоретически. В условиях вечного холода, под куполом. На наиболее благоприятном участке суши максимальная температура плюс два по Цельсию, минимальная минус шестьдесят.
Превратить ледник в оазис теоретически возможно. Но на борьбу с холодом уйдут усилия нескольких поколений. Им фактически придется не жить, а существовать. Выживать. И их детям. И детям их детей. Выживать с неизвестными шансами уцелеть.
— Что думаете? — хрипло спросил Погодин.
— Что-что, — проворчал Макото. — Ты капитан, тебе решать.
— Я прошу совета.
Макото Тагути долго не отвечал, думал. Затем сказал глухо:
— Я бы рискнул. Кто знает, будет ли еще шанс.
— Ты? — обернулся капитан к Кёнигу.
— Я не уверен. С одной стороны, цель достигнута. С другой — мы потом не простим себе, что остались здесь. И поселенцы нам не простят. Но дело даже не в этом. Мы пустились в граф не потому, что хотели найти для себя абы что. Мы хотели найти новую Родину, не уступающую прежней. А нашли, по сути, лишь ее полюса. Арктику. Антарктиду.
Захар медленно поднялся с кресла.
— Что? — вскинул на него взгляд Макото. — Что решил?
Секунду-другую Погодин помедлил.
— Нет. Мы не будем здесь жить.
Вершина-42
— Готовность тридцать секунд! Двадцать! Пятнадцать!
Восемь лет, думал Погодин, готовясь принять перегрузку. Восемь лет блужданий по обрывающимся в дверные проемы пустым коридорам. Только вот двери эти от нежилых домов.
Гипотеза о дискретной структуре Вселенной была выдвинута, когда шестилетний Захарка впервые уселся за школьную парту. Появилась гипотеза вскоре после того, как между орбитами Земли и Марса материализовался беспилотный летательный аппарат неземной конструкции. Поблизости от точки его появления был обнаружен участок пространства с особенными, инородными свойствами. Этот участок позднее назвали Вершиной, а сходящиеся к ней десять межпространственных туннелей — дугами графа.
В три туннеля из десяти вход оказался закрыт. В остальные семь год спустя погрузились спешно сконструированные беспилотные разведчики-челноки. Через неделю два из них вернулись, прочие пропали бесследно. Опыт повторили с полсотни раз. Результаты оказались неизменными. Один из двусторонних туннелей вел в систему Беты Треугольника, другой — в систему, идентифицировать которую не удалось. Судя по картам звездного неба, находилась она в иной Галактике. Пять остальных туннелей вели неведомо куда.
Когда двенадцатилетний Захар Погодин перешел из шестого класса средней школы в седьмой, гипотеза о дискретной структуре Вселенной стала уже общепризнанной. На уроках спешно введенной в программу новой дисциплины преподаватели чертили на досках исполинские графы.
— Сотни миллиардов вершин, — комментировали чертежи учителя. — Бесчисленное количество дуг. Часть из них ориентирована и ведет лишь в одном направлении. Часть — в обоих. Там, по другую сторону дуг, новые Вершины. Там иные миры. Возможно, обитаемые. Возможно, пригодные для обитания. Согласно последним исследованиям…
Согласно последним исследованиям, обитаемые и пригодные для обитания миры исчислялись миллиардами. Правда, ни в системе Беты Треугольника, ни в системе внегалактической звезды таковых не оказалось. Но ни ученых, ни грезящих межзвездными перелетами подростков это не обескураживало.
Человечество начало готовиться к расселению. Когда восемнадцатилетний Захар, выдержав немыслимый конкурс, поступил на первый курс Академии, первые межзвездники с поселенцами погрузились в граф. Десять лет спустя их насчитывалось уже под сотню. «Леонард Эйлер» стал по счету девяносто восьмым. Ни один из его предшественников назад не вернулся.
Тридцатилетний Захар Погодин принял капитанскую должность сразу после выпуска, едва оттрубил последнюю практику на марсианской орбитальной станции. Он считался одним из лучших. Диплом навигатора. Диплом бортинженера. Диплом бортврача. За двенадцать лет обучения, каждодневных тренировок, добровольной аскезы Академия превращала романтичных подростков в закаленных, волевых, решительных профессионалов. В графоходов — космических волков, выученных и готовых отдать жизни в обмен на принцип.
— Готовность пять секунд! Три! Одна! Выход!
На этот раз в кают-компании не шутили и энтузиазм не искали.
— Надо что-то решать, — сказал Тагути, едва покончили со съестным. — Нам под сорок… Потом будет поздно.
Погодин медлил с ответом. Пятая часть топливного запаса израсходована. Пятая часть расчетного максимального срока тоже. Восемь лет в космосе. Сорок две неудачных попытки. В среднем по пять с лишним неудач в год.
Можно было разбудить сменщиков и занять в криогенных камерах их места. Тогда, если удача улыбнется Красовскому, Уилсону и Лавуазье, в новый мир нынешний экипаж ступит еще в цвете лет. Если отвернется от них — окончит свои дни в анабиозе, вместе с несостоявшимися колонистами. Когда это произойдет, неизвестно. Автоматика способна поддерживать жизни пассажиров тысячи лет после смерти экипажа. Пока не иссякнет запас энергии на борту или пока лишенное пилотов судно не угодит в катастрофу.
Можно было вместо сменщиков разбудить колонисток. Выбрать три из ста с лишним кандидатур. Этот вариант раз за разом обсуждался на последнем десятке переходов.
— Я не могу на это пойти, — потупившись, пробормотал Погодин. — Ни на первый вариант, ни на второй. Сменщики заступят на вахту лишь в случае нашей преждевременной смерти. Девушки не подписывались на роли наложниц у теряющих адекватность от одиночества и неудач мужиков. Это было бы подлостью по отношению к ним.
— А оставить их подыхать в камерах не подлость? — сердито возразил Хельмут. — Мы исчерпаем топливо и сдохнем от старости. Они умрут молодыми невесть когда. Так и не совершив ничего. Без малейшей пользы для кого бы то ни было.
— Эта проблема этически не решается, — буркнул Тагути. — Термин «подлость» к ней неприменим. Мы говорим о целесообразности. Оба варианта одинаково плохи. Но любой из них лучше нынешнего — когда задарма, так ничего и не совершив, умрем мы.
Захар вскинул на Макото взгляд.
— Я сказал «нет».
А ведь они, возможно, меня убьют, впервые за все время подумал Погодин. Пристрелят, распылят тело в конвертере и спишут на несчастный случай. Тогда мое место займет Януш Красовский, который, вполне возможно, окажется более сговорчивым.
Погодина передернуло. Не хватало только паранойи, раздраженно подумал он. Мании преследования.
— Что ж, нет так нет, — поднялся из-за стола Кёниг. — Но…
Закончить фразу ему не позволила пронзительно взвывшая сирена общей тревоги.
— В рубку! — гаркнул, вскочив на ноги, Погодин.
— Множественные летательные аппараты, — частил, считывая показания локатора, Кёниг. — Запущены с орбиты второй от светила планеты. Расчетное время подлета — четыре с половиной часа. Ракетный удар по нам!
Захар Погодин не успел даже испугаться — включились многократно отработанные на академических тренажерах навыки.
— Курс на разворот, — рявкнул он. — Петлевая траектория!
— Есть! — отозвался Кёниг.
Он, казалось, слился с кораблем воедино. Вздулись жилы на лбу, напряглись погруженные в сенсорные устройства руки.
— Расчетное время маневра — четыре с четвертью часа. Успеем. Впритык.
Выходит, обитаемые миры все-таки существуют, навязчиво думал придавленный перегрузкой к креслу Погодин. По крайней мере, один. Враждебный. Воинственный. Но он есть. А значит, не все потеряно!
Вершина-97
— Половина, — сказал Хельмут Кёниг, когда «Леонард Эйлер» погасил скорость и лег в дрейф. — Выбрана половина ресурсов. Половина срока, половина всего.
— Добавь возраст, — посоветовал Макото Тагути. — Нам за полста. Интересно, сколько времени прошло на Земле.
Погодин смолчал. Ответа на этот вопрос не было. Релятивистский эффект за девяносто шесть переходов мог состарить Землю на тысячелетия. Не исключено, что мог и омолодить.
— По сути, мы играем в бесконечную угадайку, — задумчиво проговорил Кёниг. — Кто знает, сколько раз мы промахнулись. Выбрали не ту дугу. Не тот маршрут. Что ж… Надеюсь, другим повезло.
— Внимание, — будто бросив ответную реплику, подал голос бортовой компьютер. — Сообщение чрезвычайной важности. Искусственный летательный аппарат прямо по курсу.
Графоходы разом вскочили из-за обеденного стола.
— Подробности! — рявкнул Погодин.
— Межзвездный пилотируемый аппарат «Исаак Ньютон», — выдержав, словно живой человек, минутную паузу, отозвался компьютер. — Находится в сутках лета. Экипаж на позывные не отвечает.
— Не отвечает, — будто эхо, повторил Макото. — Я догадываюсь, что это значит.
— Мы все догадываемся, — резко бросил Захар. — Прокладывай курс, — обернулся он к Кёнигу. — Проверим догадки на месте, будь они прокляты.
«Мы, нижеподписавшиеся, — вслух считывал Погодин последнюю запись в электронном бортовом журнале “Исаака Ньютона”, — свидетельствуем нижеследующее.
На сто шестьдесят девятом переходе капитан Гарри Карпентер, штурман Ли Ман Чен и второй пилот Вито Альбертини совершили групповой суицид. По факту гибели основного экипажа сменный экипаж принял вахту. На день замены запас топлива составлял десять процентов от изначального. Сегодня, через тридцать семь лет, пять месяцев и одиннадцать дней со старта по бортовому времени, мы завершили сто восемьдесят шестой переход. Цель не достигнута, запас топлива выбран. Перед тем как расстаться с жизнями, мы отключаем систему жизнеобеспечения в криогенном отсеке. На случай, если наше судно когда-нибудь обнаружат, ставим нашедших в известность: решение лишить колонистов жизней принято нами коллегиально и единогласно как наиболее справедливое и гуманное.
Прощайте!
Капитан Джеральд Мак-Камп, штурман Иван Соколов, второй пилот Мераб Хурцелава».
В рубке «Леонарда Эйлера» долго молчали. Затем Погодин поднялся.
— Мир праху всех шестерых, — сказал он тихо. — И мир праху двухсот невинно убиенных. Пока я жив, ни с кем из нас такого не произойдет.
Вершина-176
— Приехали, — медленно проговорил высохший, седой, морщинистый Захар Погодин, когда «Леонард Эйлер» погасил скорость. — Два месяца каторги. Я понимаю их теперь. Карпентера, Ли, Альбертини.
Хельмут Кёниг согласно кивнул. В нем мало что осталось от атлета-здоровяка, кровь с молоком. В кресле штурмана сидел сутулый, плешивый старик с глубоко запавшими выцветшими глазами.
— Мы не дотянем до последнего перехода, — просипел Кёниг. — Я уже едва прихожу в себя после очередной перегрузки.
Макото Тагути тоскливо хмыкнул. Тощий, с обтянувшей скулы желтоватой кожей и заострившимся лицом, он походил на мумию.
— Сколько нам осталось, — устало выдохнул Макото. — Пять скачков? Шесть?
Кёниг, кряхтя, поднялся.
— Думаю, седьмой станет для нас последним. Если, конечно, дотянем. Пошли. Прием пищи никто не отменял.
Сто семьдесят шесть, думал Погодин, по-стариковски шаркая вслед за Кёнигом к кают-компании. Сто семьдесят шесть коридоров, по которым несешься, будто по аэродинамической трубе, невесть куда, чтобы через пару-тройку бортовых суток вынырнуть невесть где. И сто семьдесят шесть дверных проемов, в которые вылетаешь, словно получив напоследок пинок под зад. И столько же инспекций. Долгих, затяжных, до полной уверенности, что вытянули очередную пустышку.
Сто семьдесят шесть домов, построенных Вселенной для одинарных и двойных супергигантов, гигантов и карликов. Непригодных домов, нежилых, за исключением того, сорок второго по счету, оказавшегося не домом, а вражеской крепостью. Удивительно, что их не вынесло в систему какой-нибудь новой или сверхновой. Хотя… По всей видимости, граф присоединяет к себе Вершину, когда звезда уже стабилизируется, не раньше, иначе «Леонард Эйлер» уже давно бы расщепило на атомы.
— Жалеешь? — спросил Кёниг, когда под недовольное ворчание ставшего на старости лет капризным пищевого процессора уселись за стол. — О той планете? О Зиме?
Погодин вздрогнул. Решение, которое он принял на четырнадцатом скачке, не раз бередило душу и грызло совесть. Прикажи Захар тогда приземляться, и… Они втроем состарились бы в окружении друзей. И семей. Детей. Возможно, внуков. Да, было бы трудно. Чрезвычайно трудно. Немыслимо. Но все лучше, чем сейчас. Шансы, в которые он тогда еще свято верил, истаяли. Да что там — почти иссякли.
— Да, — признался Погодин. — Моя вина. Простите меня, если можете.
— Что уж теперь. — Кёниг махнул старческой венозной рукой. — Ты думал, как лучше. И когда отказался будить запасную смену. И когда девочек. Оно и вышло лучше. Хороши бы мы были рядом с этими девочками сейчас.
— Сменщиков мы все еще можем разбудить, — бесстрастно заметил Тагути. — Только зачем?
— Незачем, — подтвердил Захар. — Дотянем свои лямки сами. Давайте выпьем по рюмке шнапса, что ли. Или саке. Водку я уже не рискну. Мотор что-то, — Погодин растерянно потер грудь, — сбоит. Того и гляди заглохнет.
Вершина-182
— Прощай, дружище.
С минуту Захар Погодин молча стоял у конвертера, куда киберы час назад опустили Хельмута. Тремя переходами раньше по тому же адресу отправился Макото. Будить второго пилота ему на замену они с Кёнигом тогда не стали. Не станет он будить нового штурмана и теперь. Топлива осталось ровно на один переход. Последний. С ним семидесятидвухлетний Захар Погодин как-нибудь справится сам. Ну а если не справится, что ж… Тогда сменщиков пробудит автоматика. Лишь для того, чтобы сообщить им фатальную новость.
Погодин повернулся и, сгорбившись, подволакивая ревматическую правую ногу, побрел от конвертера к рубке. Медленно, в четыре приема, опустился в кресло первого пилота. Щелкнув, затянулись ремни. С полчаса, натужно фокусируя мысли, Захар Погодин считывал показания анализатора. От Вершины отходило шесть дуг. Шесть туннелей к последнему пристанищу. Какой же выбрать? До сих пор этот вопрос решал Хельмут. Теперь Хельмута больше нет.
Любой, мысленно махнул рукой Погодин. Неважно какой. Пусть будет третий по счету. Их, в конце концов, было трое. Три графохода. Три охотника за ускользнувшей, сбежавшей надеждой.
— Дуга номер три, — задал Погодин курс бортовому компьютеру. — Получасовая готовность к старту.
Вершина-183
Вытянувшись в струну, цепляясь левой рукой за переборку, чтобы не упасть, и вскинув к виску правую, пробуждающихся к жизни сменщиков встречал на выходе из криогенного отсека ветхий старик в висящем на нем, как на пугале, парадном мундире.
— Планета земного типа, — доложил старик почтительно склонившему перед ним голову Янушу Красовскому, рослому, кровь с молоком блондину с голубыми глазами. — Я вывел корабль на орбиту, дальше ваша работа, капитан. Планета идеально подходит для колонизации. Она раньше была обитаема, но перенесла экологическую катастрофу около десяти тысяч лет назад по местному времени. Сейчас экология восстановилась. Добро пожаловать!
— А где… — Красовский огляделся по сторонам, — где ваши напарники?
— Штурман и второй пилот отправились в конвертер. Я хотел бы уйти тем же путем, когда настанет мой час. Уже скоро.
Красовский коротко кивнул.
— Ваша воля, капитан. Спасибо вам! Спасибо за все! Какой это переход?
— Сто восемьдесят третий. Последний. Но посадочным модулям топлива хватит.
— Последний… — ахнул Красовский. — Как же…
— Да так, — прервал старик. — Просто напоследок мне повезло.
Януш Красовский подобрался, расправил плечи, щелкнул каблуками.
— Вы не станете возражать, если мы назовем новый мир вашим именем, капитан? — отчеканил он.
Погодин отрицательно покачал головой.
— У него уже есть название.
— Да? Как же вы его окрестили?
Захар Погодин не стал отвечать. Новый капитан вскоре ознакомится с аналитическим отчетом и узнает сам. А вслед за ним и поселенцы. Десяток тысяч локальных лет назад третья от местного светила планета называлась Землей.
Рассказ Майка Гелприна опубликован в журнале "Русский пионер" №99. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
15.02.2025Исход 1
-
14.12.2024Намордник 1
-
10.11.2024Дневник 1
-
14.09.2024Земля, вода и небо 1
-
14.07.2024Мы так живем 1
-
28.04.2024Кабацкая лира 1
-
18.02.2024Никогда тяжелый шар земной 1
-
17.12.2023Там, на юго-востоке 1
-
20.11.2023Миры АБС (продолжение) 0
-
19.11.2023Миры АБС 0
-
17.09.2023Жди меня 0
-
25.06.2023Боженька 1
-
Комментарии (1)
-
26.10.2020 20:34 Я есть ГрутШикарная развязка! Очень грустный рассказ с всё-таки счастливым концом.
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 1317Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 6282Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 8293Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8983Литературный загород -
Андрей
Колесников12699Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям