Классный журнал

— К-7–89–44…

 

— К-7–89–44…

 

— Номер не зарегистрирован…

 

— Номер не зарегистрирован…

 

Первый день август доставил Софье Борисовне хорошую, давно ожидаемую весть. Доставил весть сторож из сада Милютина. Сторож сообщил, что библиотекарша уходит в отпуск, и с завтрашнего дня С.Б. ждут. С.Б. была очень рада. Дело было не в деньгах — какие там деньги? Ее радовала возможность переселиться на месяц в парк, на природу. И хоть был этот парк совсем близко, все равно это было как поездка на дачу. Нужно было собираться. С.Б. взяла листок бумаги и начала составлять список нужных вещей. Она всегда так делала.

 

1. Приемник + батарейки «Крона» (запасные — 4 шт.).

2. Термос.

3. Фонарик.

4. Кружка + ложка.

5. Подушка, одеяло, простыня.

6. Мал. бутылочка коньяка (на случай простуды).

7. Чай — две пачки.

8. Сахар-рафинад — 1 пачка.

9. Сушки с маком.

10. Печенье — две пачки (молочное).

11. Хрустящие хлебцы — ржаные —
1 пачка.

12. Колбаса копченая, если будет хорошая.

— (число 13 С.Б. не любила). Спички.

14. Пастила, «Золотой ключик». М.б., «Сливочная помадка».

 

Получилось четырнадцать пунктов. Четырнадцать — хорошее число, четырнадцатого С.Б. получала пенсию.

 

Ну, вроде все… Нет — и приписала в конце: ингалятор.

 

Что делать — надо. Радоваться тут, конечно, нечему. Но — не забыть!

 

В магазине все складывалось очень складно. Чаю дали индийского, по знакомству. Колбасу — тоже. От «Помадки» отговорили — старая, «Золотого ключика» не было. Зато очень хвалили соевые батончики и недавно появившиеся леденцы «Взлетные».

 

— Случайно к нам завезли. Только в самолетах дают!

 

Понемногу, понемногу, а набралось две сумки. Тут Никита помог.

 

— Уезжаешь, Борисна?

 

— Да, Никитушка. Открываю «бархатный сезон»!

 

— И правильно. Отдохнешь, воздухом там хорошим подышишь, в садике в этом… Я тебя навещать буду. Моя Светлана Павловна тоже вот уехала… к сестре… Местность есть такая — Тучково — не бывала?

 

— Нет.

 

— Леса там богатые… Два часа на электричке…

 

У магазина, как всегда, сидел точильщик.

 

— Погоди, Борисна. — Никита достал из кармана перочинный нож. — Прошу подточить!

 

Точильщик осмотрел нож, поцокал языком:

— Плохо смотришь, хозяин, скоро мыши в твоем складничке заведутся… Какое обращение неаккуратное…

 

— Вот и доведи до ума, мастер!

 

Точильщик действительно был мастер. Быстро привел нож в порядок, достал масленку, капнул на «суставы» (трущиеся части) машинного масла…

 

— Ну, как новый! А железка-то средненькая…

 

— Нам — сойдет. Получите 20 коп.!

 

— По искре видно… — Точильщик хотел поговорить о марках стали, о том, как по искре это можно легко определить, но Никита и С.Б. спешили.

 

— Ладно, поговорим еще. Я тебе топор вот принесу. Старинный.

 

— Неси.

 

— Нашел в подвале… Ну, до следующего раза!

 

Не будет «следующего раза».

 

— А нож, Борисна, — тебе! Мало ли что, порезать там, карандаш зачинить… Не подарок, с отдачей. Этот (точильщик) не понимает, это трофейный нож, фрицевский… Я чего думаю… Пока вы отдыхаете, я тут ремонтик организую: побелочка, то, се… Вот Светлане Павловне обои разонравились… С утра двинем, Борисна?

 

…Очень много солнца, все окна настежь, ветер поигрывает шторами… Комната очень большая. Даже не комната — зал… Сверкает паркет, цветы в вазах… Камин. Часы на камине… Бьют часы. Двери открываются. Входит человек во фраке. Отец. Он улыбается, он слегка наклонил голову, кланяется… Пробор его безукоризнен.

 

— Поздравляю, моя милая! С сегодняшнего дня ты владеешь этим домом. Все бумаги подписаны. Ты рада? Это мой подарок и часть твоего приданого, — говорит он по-немецки. Подает руку: — Прошу!

 

Часы на камине играют вальс…

 

Вальс… вальс… вальс…

 

Отец что-то говорит, но уже не улыбается. У него злые глаза, он щурится. И вдруг кусает ее…

 

С.Б. просыпается. Ужас — нет, это слово не подходит. Куда-то все движется с невероятной скоростью, опережая маятник сердца. Стоп — дыхание… И только одно бухает в голове: ИНГАЛЯТОР. Если на подоконнике — можно попробовать дотянуться. А если на столе… Шарит по подоконнику… ухватили пальцы… Если упадет на пол…

 

Пять вдохов подряд — непозволительно много, но она делает это. И — ничего. Но что-то, что-то все-таки происходит. Замедляется это сумасшедшее движение. Движение — куда? Невозможно понять, но тише, тише… уже тише…

 

В комнате светло. Наверное, очень рано, но там, на улице, уже солнце. Окна дома напротив уже чуть захватили… Будет хороший день…

 

С.Б. садится на кровати. Сидит неподвижно. Самое главное сейчас — не думать, не вспоминать «этот» сон. Она встает, идет к буфету, роется в ящиках, достает пачку папирос. Она не курит больше года, но сейчас все делается как бы помимо нее… Распечатывается «Беломор», зажигается спичка, двойной желто-синий огонек, первая затяжка…

 

С.Б. курит, успокаивается. Этот сон снился ей… в январе, не совсем такой, неважно. А сейчас — август. Второе августа. С.Б. глубоко, по старой привычке затягивается… Второе августа. Да, второе… Ее день рождения. С.Б. не любит, никогда не любила этот день.

 

За ящиками, в самом конце проходного двора, сидел точильщик. Перед ним, у самого точильного станка, сидела крыса с перебитой лапкой. Крыса понимала, что человек мертв. Это был тот самый человек, зачем-то кинувший в нее пивной бутылкой, сделавший ее калекой. Крыса шмыгнула носом — может быть, она радовалась? Крыса не очень ловко, но взобралась по неподвижному человеку, уселась на плечо. Человек очень плохо пах — табаком, железом, давно не мытым телом. Еще — пивом. Крыса шевельнулась, и, наверное, от этого с носа человека слетели очки, звякнув об асфальт… Крыса испугалась — но человек действительно был мертв и совершенно безвреден. Тогда крыса, чуть привстав, вцепилась своими острыми зубками в волосатую мочку уха. Прикусила посильнее и, урвав свою капельку крови, скатилась на землю и заковыляла прочь. Больше здесь делать было нечего…

 

Везде волненья, забастовки. Ну а я чем хуже? У меня — забастовка слов. Как-то плоховато строятся фразы, и бесперебойная отгрузка фантазии ведет только к затариванию, затовариванию, и вот уже поток сносит плотину (все же есть какие-то рамки — сюжет, смысл), и все плывет, и сам плывешь, — плывут обрывки фраз, старые черновики, новые черновики, плывет воздушный змей, так никогда и не взлетевший, грубовато выструганные парусники с обгорелым такелажем, плывут блокноты — безнадежная попытка что-то упорядочить, плывет диалог, плывут монологи, выносит на мелководье размокшее описание чего-то, чего и разобрать-то нельзя, — нагибаешься и видишь на дне тот самый пестрый камешек, который пророс из серого бордюрного камня, как раз напротив одиннадцатого дома по Подсосенскому переулку. Да он и сейчас там, никуда не делся. Ну и что?

 

Похоже — тупик.

 

Но выручил Вага, беспечный армянский сапожник, решивший (а почему бы нет?) стать писателем. Позвонил:

— Здорово. Как дела?

 

— Так, ничего…

 

— А-а! Голос невеселый, меня не обманешь! Что такое?

 

— Да… забуксовал что-то…

 

— Я тоже. Половину написал, а дальше — стоп машина. Перечитал… Как говорится у нас, нужно каблуки менять…

 

— Не понимаю.

 

— А, чего не понимаешь! Стоять можно, ходить нельзя — переделывать надо. А меня издатель торопит!

 

— Даже так?

 

— А чего такого? Издатель — друг моего спонсора. Почитал — понравилось. Ну, есть у него замечания… Это мелочь… Кстати, он тебя знает.

 

— Издатель?

 

— Спонсор.

 

— А ковчег-то нашли?

 

— Конечно. Сохранился, конечно, не очень — лет-то сколько прошло! Окаменел весь — ну, было дерево, стало каменное дерево… Я тебе щепочку пришлю, каменную, сувенир. Дело не в этом — книги, дерево, — мы со спонсором такой бизнес придумали!

 

— Ты откуда звонишь-то?

 

— Из «Арарата». Отель так называется! Пять звезд! У нас тут офис. Даю спонсора.

 

— Привет, — сказал спонсор. — Меня Тигран зовут, помнишь меня?

 

— Нет. Мы знакомы?

 

— Садик помнишь? Группу для гуляния помнишь? Берту Михалну помнишь?

 

— Конечно.

 

— Я — Тигран. Вспомнил?

 

— Теперь да!

 

— Ну, здорово!

 

— Здорово, как ты?

 

— Хорошо. Мне Вага все рассказал. Значит, так, книгу издаем, не хуже, чем у Ваги? (Голос Ваги: «Лучше».) С этим решили. А приезжай к нам, будешь здесь писать…

 

— Куда к вам?

 

— Ну, пока в Турцию. Но скоро в Норвегию поедем.

 

— Зачем в Норвегию?

 

— Там верфи. Извини, тут ко мне пришли из совета директоров… Вагу даю, жму руку!

 

Конечно, я его помнил. А еще лучше помнил его сапоги, темно-красные с кисточками. Мы две зимы гуляли у Берты Михайловны в группе, в саду Милютина. Были такие предприимчивые дамы, которые набирали группу для гуляния детей дошкольного возраста и даже обучали иностранным языкам. Ну, это уж как могли… Ходить в «группу» считалось хорошим тоном.

 

Тигран был плотным мальчиком, очень солидным и молчаливым. Он плохо говорил по-русски, стеснялся. Но быстро научился. Фамилия его была Гарибян. Представлялся он так:

— Тигран. Гарибян. Армян.

 

У него была мама, шумная, колоритная женщина, она каждое утро приводила Тиграна в «группу» Берты Михайловны и долго разговаривала с ней о Тигранчике, какой он застенчивый, какой он добрый и стоит ли его отдавать учиться в художественную школу, ведь он хорошо рисует… Звали маму Амалия Агабековна.

 

— Куда пропал? — Это был Вага.

 

— Тут я…

 

— Со связью чего-то… Ну, как тебе?

 

— Чего-то я не очень понял…

 

— Слушай, повторяю. Мы строим Ковчег. По научным чертежам. Из того же дерева. Только с моторами. Собираем самых редких зверей: белых слонов, белых носорогов, белых крокодилов… Ну, всех, по списку Ноя. И плывем вокруг света с заходом в порты…

— Такой плавучий зоопарк? А что, неплохо.

 

— Это не все. Еще устраиваем кругосветный кинофестиваль, международный. Название — «Золотой голубь». Тигр уже и приз нарисовал — золотой голубь, в золотом клюве золотая ветка.

 

— Интересно.

 

— Потрясающе! Весь Голливуд заберем! Тут и реклма, и… все, что хочешь! Какой бизнес! Тигр придумал.

 

— Сильный бизнес.

 

— Ха! Какие Канны? Какая Венеция с «Оскаром» ихним? Старье! А тут сплошные новейшие технологии! Ты — в совете директоров!

 

 

— Что я там буду делать?

 

— Ничего. Получать удовольствие от жизни. У вас в Москве у Тигра охранное агентство. Ну, ты понимаешь… Офис, машины — все как надо… В общем, ребята свяжутся с тобой. Если надо чего — они все сделают. Ну, еще позвоню.

Ребята действительно появились. Они были хорошо вымуштрованы, улыбчивы, доброжелательны. Привезли зелени, фруктов, вина, горячего хлеба. Видно, им было приказано поднимать мне настроение, и они старались. Привезли и коробку красного дерева, в которой на бархате лежал обломок белесого камня. К камню была привинчена пластина, и на трех языках: «Это окаменелое дерево является подлинной щепой Ковчега». И сертификат, подлинность многократно подтверждающий.

 

Еще передали диск, мгновенно наладили аппаратуру, и я увидел на телевизионном экране комнату с золотыми обоями, тесно заставленную позолоченной мебелью, сильно немолодая женщина сидела в кресле. Она была в черном парике и улыбалась. Все это походило на сцену из оперы «Аида».

 

— Дорогой мой, как я рада, что ты нашелся! Слушай, что ты там делаешь в Москве? Приезжай к нам, в Париж, у нас хорошо. Не так хорошо, как было, но хорошо! Ты говорил с Тигранчиком? Ну и как тебе этот бизнес? Бизнес, бизнес… Я ничего не понимаю… Тигранчик говорит: мама, не волнуйся! Как не волноваться, скажи мне? У Тигранчика столько этих бизнесов… Я ничего не понимаю… А этот Вага! Нет, он хороший мальчик, я знаю его семью… Но, по-моему, он авантюрист… Тигранчик говорит, что он писатель. Сапожник может быть писателем? Ты разумный мальчик, объясни мне! Ну ладно, жду тебя. Если тебе что надо — скажи ребятам, они все сделают. — И она помахала мне рукой…

 

— Скучает мама, — сказал один из «ребят», что постарше. — Если б не скачки, не знаю, что б мы делали…

 

— Какие скачки?

 

— Обыкновенные. У Тигра та-акая конюшня! Мама этим только и живет. На днях та-акого араба перекупила, как его, шейха этого? Я забыл…

 

— Араба у чеченцев перекупили.

 

— А у шейха чего?

 

— У шейха — англо-араба.

 

— Ну да, ну да…

 

Что тут скажешь? Фантастика!

 

Но это было только начало.

 

Я понял: я пишу бульварный роман. А что тут плохого? И народ развлеку, и мне не скучно. А может быть, так и назвать?

 

У Кости-Бернеса в этот день был отгул, но он появился в гастрономе. Дело было в том, что он купил на Покровке новые туфли — «мокасы», как их называли. Остроносые, темно-коричневые, именно такие, как хотел, — «Восход». Вообще-то он хотел «Цебо», но «Цебо» были только светлые, а куда светлые — лето кончилось!

 

Покупку одобрили, одобрили и фасон, и добротность, и цену — народ был знающий. Покупку тут же обмыли. Костя обулся в новое, походка его стала легкой и скользящей, хотелось делать и говорить людям только приятное. Он ущипнул Элеонору Малинину из «Колбас», позвал ее в кино. Элеонора поиграла глазами и сказала:

— Ха-ха!

 

Он обещал Мухе из молочного книжку про любовь, модную книгу «Далекий берег». Сам он ее не читал…

 

— Все обещаешь. — Муха облизнула губы, она считала, что у нее это выходит очень кокетливо. — Обещаешь все!

 

Потом Костя помог Никите и С.Б. донести вещи до садика «М» (так они называли сад Милютина). Потом выпил пива на Хохловской площади под тентом.

 

— Погодка-то, а? Бархатный сезон! — И ладный, легкий, улыбчивый, двинул по Чистопрудному бульвару к Кировской. Спустился и на платформе увидел, как два кавказских юноши лениво пристают к маловыразительной барышне в светлом платье. Конечно, он вступился и получил в живот дрянной, самодельной выкидухой. Поезд подошел, кавказцы и барышня вошли в вагон…

 

— Все нормально, — сказал он подбежавшему милиционеру. — Все нормально…

 

Он был уверен в этом, но он ошибся. Ему вдруг стало холодно, и больше он ничего не помнил: как клали на носилки, как с воем неслась скорая… Ему казалось, вот он идет по улице и ловит руками ветер. И он удивляется пустоте вокруг и пустоте в руках…

 

Софье Борисовне жилось хорошо. Она сидела в читальне, слушала радио, пила чай с печеньем. Книг никто не просил, так что работа была нетрудная. Вечером она пила чай со сторожем, Михал Михалычем, краеведом и патриотом сада Милютина. Он знал все про этот сад, сколько ручьев и речек протекает здесь под землей, сколько лет дубу в боковой аллейке, что за травы растут в саду и какие целебные, что за валун лежит у конторы… Это был непростой валун: тут прошел ледник, и это был его след. Был август, и птицы уже не пели, что было очень жалко. Зато по вечерам на небе появлялись яркие звезды, и вместе с мальчишками — с одним С.Б. время от времени занималась немецким языком — можно было разглядывать их в телескоп. Телескоп был старинный, но действовал исправно.

 

— Разрешите? — На пороге читальни стоял загорелый человек в легком блестящем костюме, очень модном. В руках он держал пестрые пакеты.

 

— Мишенька! — Это был сосед-геолог, которого никогда не было дома, а точнее, одиннадцать месяцев в году. Он приезжал на месяц, в отпуск, но и тогда не жил в своей комнате, на этот месяц он снимал номер в «Национале». Ну, ему так нравилось…

 

— Подарки, подарки! — Геолог выкладывал на библиотечный столик завлекательную заморскую невидаль: большую банку растворимого кофе, еще не прижившегося широко на 1/6 суши, английский чай в железной коробке, терпкий, непривычного вкуса, со сложно произносимым названием, ликер финский, арманьяк с силуэтом Наполеона, разнообразные сыры и печенья, маленький приемничек Sony, несколько желтых папиросных коробок и еще одну бутылку корейской водки со змеей. И под конец — обыкновенный спичечный коробок.

 

— У меня нет такой этикетки!

 

— Ты открой, теть Сонь…

 

В коробке лежал, матово поблескивая, брусочек желтого металла.

 

— Это… что? Золото?

 

— Да. На зубы.

 

Давно уже надо было объяснить, почему С.Б. никогда не улыбалась. Она стеснялась своих железных челюстей.

 

— А эт-то все откуда?

 

— Частично из валютного, частично контрабанда. Да я не все принес, дома осталось… Холодно тут? Я тебе, теть Сонь, меховые монгольские тапочки привез. А вот папироски — того, с опиумом… Не боишься?

 

— Не боюсь. Я в девятнадцатом году кокаин нюхала… После не так есть хочется…

 

…— Подружились мы с монголами. А монголы, надо тебе сказать, не такие простые ребята. Приглядывались к нам… Ну, мы с ними как с людьми: лекарствами делились, патронами… Ну, показали они места… Там в основном песок. Но самородки тоже попадаются. Погляди… Ну, мы песок частично китайцам продали — отсюда и доллары. Грамм триста привез. Мыльников переплавит. А чего мы сидим? Давай, теть Сонь, со свиданьицем… Я, теть Сонь, тут в одну авантюру влез. Ты про Унтерна слыхала?

 

— Мишенька, я с ним знакома была. В каком же это году было? Мы с сестрой гостили в Ревеле, у родственников. Он к моей сестре старшей сватался…

 

— Ну?

 

— Да.

 

— Понимаешь, какое дело… Я из Монголии сына его привез. Не веришь? В комнате моей сидит…

 

— И что теперь? — С.Б. и не удивилась, и не испугалась.

 

— В Эстонию поедет. У нас в партии эстонец один был. Узнал — загорелся парень: это наш национальный герой! А он, сын Романа Федоровича-то, по монастырям скрывался — монголы его очень уважали, — то у наших, у староверов… И стали к нему подбираться…

 

— Кто?

 

— Ну кто? Ты, теть Сонь, совсем прямо…

 

— Пшик-пшик, — послышалось на крыльце.

 

— Мишенька, после поговорим…

 

А в читальню уже входил Павел Федорович, тот самый загадочный человек…

 

— Миша, сосед мой. Геолог. Павел Федорович.

 

— Федор Павлович. Очень приятно! У-у, как тут у вас все отлично обустроено…

 

— Просим к столу, — улыбнулся геолог.

 

— Меня два раза просить не нужно… Только тут все для меня абсолютно под запретом… Буду пожирать глазами… А от чаю не откажусь. Что, Софья Борисовна, на вас книжная пыль не действует?

 

— Да нет как-то.

 

— Я — погибаю! И чаю пить не буду — на воздух, на воздух!

 

— Я тоже пойду. — Геолог поднялся. — Дела… Приятно было познакомиться…

 

— Взаимно.

 

День кончался. В саду было сыро: сторож только-только закончил полив, сматывал шланг.

 

— А я не знал, что вы курите.

 

— Мешает вам?

 

— Нет-нет… Табак не пыль… А табачок-то непростой… Что-то знакомое.

 

— Это китайские папиросы. С опиумом…

 

— Да-да, замечательно приятный запах… Не боитесь?

 

— Да нет, знаете…

 

— Ну и хорошо. А вы разговор наш помните?

 

— Помню, Федор Павлович.

 

— Не придавайте значения. Захотелось дурака повалять. Бывает такое настроение…

 

— Конечно. Я понимаю.

 

— Прекрасно. И это тоже — Павел Федорыч, Федор Палыч — не имеет значения. Хорошо. Очень хорошо. Как там у Чехова? «Чаю не дают, будем философствовать!»

 

— Чаю дают.

 

— С книжной пылью? Ха-ха! Видите — никак не отдышусь. Давайте просто философствовать. Гриць! Подожди меня в машине… Значит, философия… Вы в добро верите?

 

— Вы странный человек…

 

— Не без этого. Как и вы. Ну так как же, с добром?

 

— Временами.

 

— Ответ на троечку. А как со злом?

 

— Верю.

 

— Вот! Вот это я и хотел услышать. Знаете, люди любят навешивать бирки: Сатана, Дьявол, черта поминают… Это все слова, слова размывают суть. Знаете такой стишок:

Речь черта

Черным по черному.

На воздушном шаре черном

Посланная к черту… — 

 

Немец какой-то сочинил. Я когда служил в управлении по делам религии, много сектами занимался. Ох, какие страшные есть! И с философией… Ну, конечно, уголовщины много… Просто больных людей… Я не люблю эту аббревиатуру — Дьявол, — но ведь что-то тут есть… А до сути докопаться не выходит. Лаврентий Павлович пытался — не вышло. Это с его-то возможностями! Поможете мне?

 

— Чем я могу помочь?

 

— Да появилась тут одна организация. Подобраться к ней практически невозможно. Один мой помощник рискнул… Нету его, сгинул… Такие дела… А скажите, ведь вам терять нечего?

 

— Нечего.

 

— Знаете, мне тоже. Я ведь давно за вами наблюдаю… Рискнем?

 

— А ведь вы сумасшедший.

 

— Ну-у, в какой-то степени… Слишком много видел, слишком много знаю… Может, это чудовищная, убежденная уголовщина, с философией. А может, что-то есть, что-то есть…

 

— Хочу спросить: что это за, как вы говорите, организация?

 

— Страшненькая. Я сам не много знаю. Хотя как посмотреть… — И Павел Федорович, или Федор Павлович, замолчал, задумался. Молчал долго…

 

— Вдовы. Вдовы и брошенные жены. Это страшная сила. Подумайте. Я сказал вам слишком много…

 

Не прощаясь, поднялся и пошел к чугунным воротам. Мигнули фары: его ждала машина. Остановился, вернулся.

 

— Подумайте. Я тоже подумаю. Дело, конечно, безнадежное. Но какой-то крысиный хвост тут маячит. Мне так кажется…

 

Голова у Софьи Борисовны приятно кружилась от опиума. Ей было весело: конечно, сумасшедший. Но, но, но… Интересно. Очень интересно…

 

С.Б. вернулась в читальню и с такой силой шваркнула дверью, что лампочка под потолком замигала, замигала, затрещала, загорелась тусклым светом, а самый жалкий, самого нищенского разряда призрак, вьющийся у порога в виде неизвестного науке растения или слишком известного сорняка, так впечатался в дверной косяк, что на какое-то время вовсе перестал существовать…

 

После опиума всегда хочется есть. С.Б. ела без разбора и не чувствуя вкуса. Наевшись, она принялась хохотать. Заглянул сторож.

 

— А, Михал Михалыч! Заходите, чай будем пить… Кстати, автомат у ворот исправен?

 

— Зачем автомат? Мы из директорского кабинет позвоним. Откроем кабинет и позвоним…

 

С.Б. набрала номер К-7-89-44. Подошел мой дядя. С.Б. попросила его передать моей бабушке, что она присматривала за мной, так, ненавязчиво, и что я вел себя вполне достойно, по деревьям не лазил, мороженого сверх меры не ел, что морской бой в недостроенном бассейне был великолепен. Не сказала она только, что пушки заряжались настоящим порохом (а как же б они могли стрелять?). С.Б. не хотела волновать бабушку.

 

— Вы заметили человека, который приходил ко мне? Да-да, пожилой. Он еще придет. Не обращайте на него внимания, Михал Михалыч. Он сумасшедший.

 

Сторож взял третье печенье и обещал внимания не обращать. Но подумал: «А интересные у С.Б. знакомые… Очень интересные…» 

 

Конец первой части 

Колонка Игоря Хуциева опубликована в журнале "Русский пионер" №98. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".