Классный журнал

Иосиф
Райхельгауз

Роза с корнями

Термин этот — «бархатный сезон» — чисто русский. И родился он в Крыму. Может быть, я бы и не знал об этом, если бы не любил писателя Александра Куприна. Есть у него рассказ, в котором раскрывается значение этого понятия. Значение, далекое от сегодняшней трактовки, но зато близкое тому смыслу, который придаю ему я.

А. Куприн. «Винная бочка», 1914 год:

«…в Ялте существует не один сезон, а целых три: ситцевый, шелковый и бархатный. Ситцевый — самый продолжительный, самый неинтересный и самый тихий. Делают его обыкновенно приезжие студенты, курсистки, средней руки чиновники и, главным образом, больные… Само собою разумеется, что шелковый сезон — более нарядный и богатый. Публику этого сезона составляют: купечество выше чем среднего разбора, провинциальное дворянство, чиновники покрупнее и так далее… Но бархатный сезон! Это золотые дни для Ялты, да, пожалуй, и для всего крымского побережья. Он продолжается не более месяца и обыкновенно совпадает с последней неделей великого поста, с пасхой и фоминой неделей. Одни приезжают для того, чтобы избавиться от печальной необходимости делать визиты; другие — в качестве молодоженов, совершающих свадебную поездку; а третьи — их большинство — потому, что это модно, что в это время собирается в Ялте все знатное и богатое, что можно блеснуть туалетами и красотой, завязать выгодные знакомства. Природы, конечно, никто не замечает. А надо сказать, что именно в это раннее весеннее время Крым, весь в бело-розовой рамке цветущих яблонь, миндаля, груш, персиков и абрикосов, еще не пыльный, не зловонный, освеженный волшебным морским воздухом, — поистине прекрасен».

Удивительно, не правда ли? Весна!!! Вовсе не осень, как это принято считать в наши дни! Весна, которая безусловный антагонист осени. Как, когда, по чьей воле «бархатным сезоном» стали считать сентябрь и октябрь — загадка. Хорошая тема для культурологического исследования. Но мне важно другое: эта самая ялтинская весна считалась пиком сезона. Его кульминацией, высшей точкой, максимальным воплощением его возможностей. Той точкой, за которой неизбежен спад. Точкой, известной как «золотое сечение».

Я — агностик. Все свои знания о религии черпаю из известных великих книг — Библии, Талмуда, Корана. Не так давно с огромным интересом прочитал работу Берла Лазара «Еврейская Россия». Ищу ответы у представителей разных конфессий в открытых беседах с ними, задаю прямые вопросы и никогда не получаю прямых ответов. Все время ощущение, что врут, хитрят. Что церковь (мечеть, синагога, молельный дом, храм) — просто место их работы, которую кто-то любит больше, а кто-то — постольку-поскольку. И вот несколько лет назад познакомился с отцом Николаем, настоятелем крупного подмосковного храма, человеком молодым и веселым. Мы гостим друг у друга, выпиваем, беседуем. Он уже почти уговорил меня креститься в моем же бассейне. Пока остановились на том, что я предлагаю ему в ответ на мое крещение пройти процедуру обрезания. Мы шутим. Без всякого цинизма. Разговоры наши — интереснейшие. Потому что он удивительным образом объясняет… нет, не небо, а землю. Не тот свет, а этот. Не загробную жизнь, а жизнь земную.

Недавно принес петуха и курицу. Мы упали: в нашем загородном поселке никто «скотину» не держит. «Зачем нам этот птичий двор?» — «А посмотрите, как вылупятся цыплята. Пусть Соня увидит — и вам будет интересно». Оказалось, интересно. И шестилетней Соне, и нам, взрослым, в трепете стоявшим над этими куриными яйцами, в которых на наших глазах зарождалась жизнь.

На подворье храма отец Николай разводит сад. Каждое воскресенье у него трапеза, на которую собирается огромное количество людей. Все в масках, а он без. Бог хранит его. В это я поверил при всем своем атеизме.

Мне на день рождения он подарил фантастической красоты розу в земле с корнями. Я даже стал ее трогать, проверять — показалась искусственной. Мы эту розу посадили, поливали. Два-три дня она была божественной. А дальше стала жухнуть и осыпаться. Когда отец Николай позвонил, я пожаловался: «Эх, ваша роза осыпается!»

 
Он отвечает: «Это нормально, пришло время. Рекомендую срезать ее и выбросить».

Через несколько дней на этом кусте появились шесть розочек. Они тоже доживут до расцвета, до вершины, до золотого сечения, до своего бархатного сезона. В зените аромата, жизни, красоты наступает этот проклятый или прекрасный бархатный сезон. Когда любуешься розой и понимаешь, что она достигла своего максимума и должна уйти.

Моя юность прошла в Одессе. Лето для одесского мальчика — море, лодка, солнце. Каждое лето все пляжи забиты курортниками. Шезлонгов нет. Подстилки, циновки лежат одна на другой. К воде невозможно пройти. Мы, местные, знали малодоступные пляжи — купались там. Для мальчиков и девочек лето — это счастье, перспектива, море, в котором ты можешь нарвать мидии, поймать рыбу. Время, когда не надо делать уроки, а можно купить пирожок за четыре копейки и еще на копейку стакан газированной воды. Желание постигать мир было вытеснено простыми летними удовольствиями. На философию не было времени — горячее солнце, теплая вода, копеечные фрукты, эйфория безделья перекрывали всякую рефлексию. Но вот наступал сентябрь… И я приходил к морю уже с совершенно иным настроением — с фотоаппаратом, один. Поражало, что пляж, только что переполненный телами и голосами, теперь пуст и бесшумен. Ветер гоняет остатки уходящего лета. Летают обрывки газет, в которые тогда заворачивали все подряд. Пустые бутылки из-под пива, вина, водки. Ходили какие-то люди и эти бутылки собирали. Состояние было щемящее, тревожное, но не тупиковое, а перспективное. Ты идешь вперед — в следующий класс, что-то за лето узнал, понял, что-то наступит новое.

Нашел одну из своих записей тех времен — полувековой давности:

«…При фотосъемке важно выбрать точку.

Можно снимать проспекты.

Можно снимать задворки

при фотосъемке…

Пляж в июне —

беспечность, надежды, покой.

Тот же пляж в октябре —

инвалид и старуха допивают бутылку

и хлеб вынимают из старой газеты.

А газета по ветру,

по пляжу,

от волн,

по песку.

По июлю…

Нужно точку найти

И снимать в октябре объективом июля».

Наш театр много гастролировал и гастролирует по всему миру. Бывал в весьма экзотических странах — вроде Индии, Ирана, Кореи. Тем не менее случается, что не могу вспомнить детали какой-то нетривиальной поездки. А вот в Прибалтике мы играли часто. И, казалось бы, ничего необычного очередные гастроли в Латвию не сулили. Однако эта поездка — пришедшаяся как раз на бархатный сезон — врезалась в память на всю жизнь.

Нас поселили не в Риге, а в Юрмале. Пансионат пустовал — осенью прохладная Балтика была не так популярна, как южные курорты. Стояла середина сентября.

С утра артисты шли на пляж. И я как-то вышел рано и увидел, что из воды навстречу в мокрых трусах идет Михаил Андреевич Глузский. Ему было тогда за восемьдесят. Тем не менее он был в отличной форме — прямой, подтянутый, крепкий. Пока мы разговаривали, на балконе своего номера на третьем этаже появилась в белой ночной сорочке Мария Владимировна Миронова. Я сказал Глузскому: «Наша Джульетта на балконе». Он без малейшей паузы принял игру. И зазвучал текст:

«Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!

Стань у окна, убей луну соседством;

Она и так от зависти больна,

Что ты ее затмила белизною».

Миронова тут же включилась и стала подавать ему ответные реплики. Может быть, неточно — но импровизировала она прекрасно. Обоим шел девятый десяток. И жить им оставалось не так много. Но бархатный сезон этих красивых людей оказался прекрасным.

Я нахожусь сейчас в возрасте бархатного сезона. И вот только теперь стал до конца понимать гениальный фильм Марлена Хуциева «Бесконечность», где герой соотносит себя с собой же молодым. Фильм, который Марлен Мартынович снимал в возрасте бархатного сезона, о том, что жизнь одного человека конечна. Но это не трагедия, а всего лишь данность. Потому что сама жизнь — бесконечна.

Одну из главных лирических героинь в этой картине сыграла моя жена — вот такие рифмы подбрасывает эта самая бесконечная жизнь. Если бы спросили, хотел бы я вернуться в молодость, выглядеть как полвека назад, иметь столько сил и энергии, но за все это отдать опыт всей жизни, я бы отказался. Выбираю свою прожитую огромную счастливую жизнь. И бархатный сезон должен быть так же принят и прожит, как сезон надежды — весна, как сезон счастья — лето, и финальный сезон — зима.

Мне кажется, что наша любимая великая страна, а быть может, и весь мир сейчас переживает бархатный сезон. Вслед за ним наступит тяжелая зима, и ее придется пережить. Что удастся не всем. Созревшие розы опадут. Но прорастут новые. Надеюсь…  


Колонка Иосифа Райхельгауза опубликована в журнале "Русский пионер" №98. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".