Классный журнал

Григорий
Служитель

Чистилище и Николаевны

1. Лень

В «Божественной комедии» у меня есть любимый персонаж, его зовут Белаква. В земной жизни он дружил с Данте и был мастером по изготовлению грифов для лютней. Данте встречает его в Чистилище. Белаква сидит у подножья горы, свесив голову на грудь, обняв колени и не в силах из-за врожденной лени решиться на восхождение к райским вратам. Данте говорит ему:

Поистине улыбки был достоин

Его ленивый вид и вялый слог.

Я начал так: «Белаква, я спокоен

За твой удел; но что тебе за прок

Сидеть вот тут? Ты ждешь еще народа

Иль просто впал в обычный свой порок?»

И он мне: «Брат, что толку от похода?

Меня не пустит к мытарствам сейчас

Господня птица, что сидит у входа,

Пока вокруг меня не меньше раз,

Чем в жизни, эта твердь свой круг опишет,

Затем что поздний вздох мне душу спас;

И лишь сердца, где милость божья дышит,

Могли бы мне молитвами помочь.

В других — что пользы?
Небо их не слышит».

Никого не напоминает? Это же литературный пращур нашего Обломова. Тут можно рассказать про одно совпадение. У Сэмюэла Беккета, который покидал этот мир, держа в руках томик «Божественной комедии», сразу в нескольких романах встречаются герои по имени Белаква. Да и сам Беккет был так ленив, что его невеста дала ему прозвище Oblomoff. И, кстати, словно в подражание Илье Ильичу, Беккет так и не женился на своей невесте. Белаква, несмотря на то что Данте отводит ему всего несколько строчек, действительно очень интересный персонаж. Ведь, по существу, он отказывается от счастья, довольствуясь тем, что имеет. Он, как и его русский потомок Обломов, исповедует только одну философию — философию минимальных усилий. Карантин обрек и нас на бездействие, праздность стала вынужденной. Высвободившееся время — лучшее топливо для фантазии, которая, как известно, главный источник творчества. Но, странное дело, коронавирус, которым я и сам, к слову, переболел, обратил мое внимание на другую вещь. «Божественная комедия», как и все искусство в целом, — попытка нарушить естественный ход вещей. Обмануть явления природы. Самоизоляция, в которой оказалась вся планета, к сожалению, никакого очищающего эффекта на человечество не оказала (да и могла ли?). Судя по новостям, даже наоборот. Вместо консолидации, вместо эмпатии и сплоченности мы имеем разобщение и тотальное недоверие как друг к другу, так и к себе самим. Карантин как будто отрицает привычки памяти. Опровергает события прошлого. Он как будто перезавел часы, если не сказать — перетасовал устоявшиеся факты прошлого. Вот, например, со мной недавно такой случай произошел.

2. Николаевны

Когда я учился в ГИТИСе, в нашей столовой, известной как «Анчар», работали две буфетчицы. Людмила и Алла. Обе Николаевны. Как их описать? Если бы я решил изобразить все творчество Пугачевой в виде герба, то по бокам от него я бы поместил наших буфетчиц. Две хранительницы в белых фартучках, с гофрированными чепцами опираются о медальон с портретом примадонны. У одной в руке наотмашь кетчуп, у другой вилка с сосиской. Потому что Алла и Людмила Николаевны — такие вот типичные героини (да и слушательницы) песен Пугачевой. Вроде бы узнаваемые, тихие и неприметные, но с какими-то своими тайнами внутри, о которых они и сами не догадываются. Так какой-нибудь фермер знать не знает, что под его сараем скрывается нефтяной источник. Пейзаж их жизни больше тяготел к голой равнине, чем к норвежским фьордам. Очень похожие, но не сестры. Думаю, если у них были мужья, то и они походили друг на друга, как Добчинский с Бобчинским. Но, скорее всего, мужей у них не было. Так они и стояли за прилавком, как будто соединенные невидимым вишневым черенком. Творческий вуз — паноптикум фриков и маргиналов. ГИТИС напоминал журнал про динозавров, восстающих на каждой странице объемной проекцией из картона. Хищные или травоядные, все были ярко раскрашены, имели шипы на спине, перепонки, бивни и рога. На этом фоне Николаевны сильно выделялись — они были обычные и совершенно этого не стеснялись. Все четыре года каждый день я встречал их в буфете. Заказывал сосиску с кетчупом и чай. ГИТИС я давно закончил и о буфетчицах, кажется, с тех пор ни разу не вспоминал. Но лет пять назад прочитал у кого-то в Фейсбуке, что после продолжительной болезни скончалась Алла Николаевна. Земля пухом, царствие небесное. Я поставил грустный лайк, отвел глаза от айфона и даже, кажется, перекрестился. Знаете, бывает, что уходят далекие, малознакомые тебе люди, но все равно чувствуешь к их судьбе особую сопричастность. Нет, на похороны не идешь, родственникам не помогаешь. В их жизни ты никакого участия не принимал, тремя словами в день в лучшем случае перекидывались. Тем не менее эта новость меня поразила. Я представил ее хождения по больницам, все это муторное и безнадежное. Ложное и искреннее сочувствие в глазах близких и смирение с судьбой, покорное следование за днями. Или несмирение и неследование. Откуда-то приходилось доставать деньги. Брать кредиты. Или, может, до них и дело даже не дошло. Все произошло быстро. Потом подумал о ее подруге Людмиле. Вот кому сейчас хуже всех. Как Людмила смогла работать дальше? И смогла ли? Или ей представили новую сотрудницу, например киргизку, и она к ней скоро привыкла, а Аллу вспоминала пару раз в месяц? Или ее случайно настигало какое-нибудь незначительное воспоминание, когда она ехала в метро. И пассажиры отрывались от гаджетов, бросали взгляд на плачущую тетку и снова таращились в экраны. Прошло время, и я перестал об этом думать.

И вот недавно я захожу в продуктовый, ставлю корзину на кассу и узнаю в продавщице Людмилу Николаевну: жилетка, фирменный козырек, на лице защитный экран (в маске, может быть, и не приметил бы). Преддверие старости. Но мне показалось, что в ней за эти годы даже прибавилось витальности. Может, она таким образом отрабатывала за Аллу? Яблоки не пробились по штрихкоду. Она ввела их номер, не заглядывая в прейскурант. Помнит наизусть. Давно работает.

— А вы меня не помните, Людмила Николаевна?

— Масочку с перчаточками наденьте, пожалуйста. Нет, не помню. В ГИТИСе учились?

— Да, точно. Это давно было. Очень рад вас встретить. — Я как-то даже разволновался, полез за маской с перчатками.

— Я сама в ГИТИСе сто лет уже не работаю. Тут тоже парень один недавно заходил, из ваших, узнал меня.

Она мне говорит про какого-то парня, а я только думаю: надо что-то все-таки сказать про Аллу или что-то спросить, но что? И зачем?

— Простите, а у вас только одна касса работает? — Сзади меня, оказывается, уже выросла очередь. Людмила кричит в дверь подсобки:

— Девочки, на кассу подойдите кто-нибудь.

Я пошел с пакетом на выход. Напоследок обернулся и за соседней кассой увидел подошедшую из подсобки Аллу. Николаевну. Живую и здоровую. С той же стрижкой, как у Мартина Гора из группы «Депеш Мод», с теми же синими тенями на глазах. И сережками в виде золотых кругов. Только, кажется, пополневшую.

Охранник помог мне собрать с пола рассыпанные яблоки, и я вышел из магазина.

Я еще подумал: может, ничего такого никто в Фейсбуке не писал? Может, мне приснилось, что Алла Николаевна умерла? Да нет. Точно читал. Просто они ошиблись. Бывает. Бывает. Очищение.   


Колонка Григория Служителя опубликована в журнале "Русский пионер" №97. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".