Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Сьюзан Зонтаг как метафора

Я люблю женские лица. К мужским отношусь с пониманием, но, скорее всего, равнодушно. А женские лица привлекают меня, молодые, старые, разные. И верхние лица привлекают меня, и нижние. Даже не могу сказать, какие больше. Это, видимо, зависит от человека и моего настроения.

Многие люди очень долго, столетиями обижали нижнее женское лицо. А между тем оно не менее выразительное, чем первое, верхнее, более открытое. Чего стоит один только небольшой рычаг удовольствия, которым не обладает верхнее лицо, довольствуясь носом! А эти губы, с которых началось искусство цветников? И эти стриженые кусты будущей парковой архитектуры?

Нижнее женское лицо напоминает мне чистилище.

Оно очищает организм от шлаков, все выносит вон, на ветер. Оно — между адом и раем. Адом грязи, крови, помойки, зловония, странных звуков, спутанных волос. И — раем немыслимых удовольствий, криков, отпечатков ребер на коже в момент содрогания, наконец, мученическим раем деторождения.

Вы когда-нибудь видели, как выходит младенец головой вниз через туннель нижнего тела с какой-то метафизической покорностью, как разведчик или снаряд?

А когда нет ни ада, ни рая, когда возникает междуречье покоя, нижнее лицо возвращается в зону чистилища, направляется к заслуженному отдыху.

Сколько мы знаем красоток нижнего этажа, с розовым орнаментом губ! А что наверху? Встречай носатых, без подбородка созданий.

Нижнее лицо — красота! А верхнее — о ужас!

Нижнее — персидское зодчество, верхнее — христианское распятье.

Верхнее — животная непроходимость, нижнее — исландские саги и гейзеры.

Когда-нибудь эти лица перестанут враждовать. Верхнее лицо и нижнее обнимутся и признаются друг другу в любви. Мы все — утописты. А пока бытует мнение, что нижнее лицо у всех женщин одинаково, ничего хорошего не будет.

Ну ладно, а есть ли у мужского пола различие верхнего и нижнего лица? Будем ли мы об этом говорить или свернем на другую тему? А если все-таки будем говорить, то, конечно, нижнее лицо мужчины не похоже на чистилище.

Женское похоже, а мужское — нет.

Но это еще ничего не значит. У мужчины тоже есть что показать.

Однажды в Нью-Йорке я встретился с легендарной феминисткой, писательницей, культовой женщиной американской цивилизации конца ХХ века. Она была театральным режиссером, президентом американского ПЕН клуба, лесбиянкой, подругой Бродского, либералкой с коммунистическими корнями, потомком еврейской семьи из близкой к нам Восточной Европы.

Я уже не помню, как так случилось, кто нас свел, но мы договорились встретиться в каком-то, кажется, совсем не пафосном баре на Манхэттене.

Я опоздал. Прошу иметь в виду, что к встречам с женщинами надо готовиться. А я явился равнодушно-наплевательским молодым писателем. Все ей пели комплименты. Я что-то слышал о ней, но вполуха, и простодушно опоздал.

Сьюзан Зонтаг встретила меня в шумном, узком, тесном баре словами гневной претензии и удивления:

— Я ни разу в жизни не ждала мужчину целых 20 минут!

«Рекорд Гиннесса», — подумал я и, мило улыбаясь, сказал, что я ехал из Вермонта или еще откуда-то, издалека в общем, откуда-то ехал и приехал.

Это был февраль 1990 года. Я точно знаю, потому что она в конечном счете подарила мне свою книгу и подписала:

Виктору в середине наших поразительных времен — дружески, Сьюзан. Нью-Йорк Февр. 1990

For Victor, In the middle of our astonishing times — with friendship, Susan. New York Febr. 1990

Это была ее известнейшая книга «Болезнь как метафора», которая включала в себя и особый раздел «СПИД и его метафоры».

Замечательная книга! Но что-то пошло не так. Я ее раскрыл, летя в Москву, оценил и… никогда до конца не прочел. Сьюзан писала очень смело про трусливое социальное табуирование туберкулеза и рака. А сегодня я взглянул на посвящение и подумал: что еще я делал в Нью-Йорке в феврале 1990 года? И что значили те поразительные времена по сравнению с эпохой нашей с вами эпидемии глупости? Они еще были овечкиным пастбищем. Однако время — самое мощное чистилище в мире. Вот почему любая пора выглядит astonishing, то есть поразительно.

С другой стороны, чистилище и есть источник времени в вечной жизни, чистилище творит время и наглядно зависает в нем, в отличие от безвременных субстанций ада и рая. И те народы, у которых нет чистилища, имеют смутное представление о времени. Например, мы. Мы, которым так не хватает волшебного транквилизатора из лекарственного сбора чистилища.

Но, возвращаясь к женским прелестям, скажу, что мы выдумываем на 100% верхние и нижние тела женщин. Рисуем их всеми своими членами. Если бы я предварительно, перед встречей, вооружился бешеным почтением к Сьюзан, надрочился бы ахами и охами, то я бы увидел перед собой статую Свободы конца ХХ века.

А так — я даже почти не помню, о чем мы, собственно, говорили.

Передо мной сидела довольно грузная женщина на закате своей иудейской красоты, наэлектризованная нью-йоркской суетой, с седой прядью в черной прическе, и мне не хотелось ни ее верха, ни ее низа. Как я был не прав! Но я еще не владел законами чистилища. Впрочем, одна ее мысль мне запомнилась навсегда.

Я часто тогда читал лекции в американских университетах и даже раздумывал устроить себе профессорский tenure, катиться вдаль по академическим рельсам и жить припеваючи до конца своих дней.

Но Сьюзан мне сказала неожиданно категорично:

— Держитесь подальше от американских университетов.

— Почему? — удивился я.

— Потому что они выхолащивают писателя.

По большому счету она была права. Я последовал ее совету. И больше не ездил преподавать.

Наконец она перестала дуться, и мы пили уже по второму кругу не помню, правда, чего именно, разговор становился теплым и откровенным… Вдруг она сказала:

— Тише!

— Что тише?

Она испуганно оглянулась. В вечернем баре на Манхэттене стоял галдеж. Вокруг нас сидели пестрые, размахивающие руками невинные американцы.

— Нас могут подслушивать.

А у нас тогда все еще дымился огарок Советского Союза.

«Постой, Сьюзан, — подумал я. — Ты же свободнейшая женщина с освобожденным нижним лицом. У тебя архикрутая любовница Энни Лейбовиц с далекими российскими корнями. Та самая, что обснимала весь Голливуд, сделала обнаженную фотографию Леннона с Йоко Оно за несколько часов до убийства Леннона… Сьюзан! Ты же еще и подруга Энди Уорхола, если не ворошить и дальше колоду знаменитостей, с которыми ты вась-вась… А мы проваливаемся с тобой в бред маккартистской Америки — никто никогда при мне в Штатах не оглядывался с испугом и не говорил “тише!” — только ты, статуя Свободы!»

В конце встречи Сьюзан заговорила о Бродском. Мы с ним, сказала она довольно восторженно, работаем над проектом homo legens. Что скажешь? Я ответил без особого обожания о маршальских наклонностях бывшего ссыльного пиита.

Мы вышли в ночной дождливый Нью-Йорк, и я очень смутно помню, что мы договорились встретиться в следующий раз в нашем отвратительно прекрасном Париже, но вместо этого расстались навсегда.

Но о чем-то, однако, поговорили. Я теперь могу прятаться за ее культовую спину и хлопать легенду по ж…е, используя как метафору.

Чистилище так чистилище!

Зачистимся в этом махровом синониме карантина!

Искусство будущего будет в чем-то напоминать еду. Оно станет полезным, вкусным и результативным. Режиссеры все больше будут напоминать поваров, актрисы превратятся в королевских креветок.

Самым долгим предметом цензуры являлся анус. Только сейчас наши подруги осмеливаются пускать его в игру. И вот эти раздвигающиеся кулисы — это все равно как раздвинуть можжевельник и увидеть ночной небосклон.

Здравствуй, анус — ты звездное небо.

Остальное только подступы к тебе.

Не зря сами женщины, увидев в любовной буре женский анус, раскрывают рот.

— А вот это вы говорите интересно, — молвила моя лесбийская спутница.

— Потому что, — продолжал я сквозь шум времени в кавычках, — женщины видят перед собой своими глазами чистилище — the purgatory is open — тайну вселенной. Мужчины же на женский анус реагируют гораздо более спокойно.

— А что с мужчин взять? — пожала плечами статуя Свободы.

— Они реагируют на него как на трофей, на обретенную силой собственность. А это не повод раскрывать рот.

Я прав, моя метафора? Ты для меня совсем незаметно ушла из жизни от лейкемии в 2004 году и похоронена на Монпарнасском кладбище в Париже. Но что же нам делать, если у нас обоих нет и не будет чистилища?


Колонка Виктора Ерофеева опубликована в журнале "Русский пионер" №97. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".