Классный журнал

Дымка. Озерки

26 октября 2019 10:39

Глава группы компаний «Меркатор» Станислав Николаев исследует тему «Дым» в писательском ключе. В его дыму — похмелье и русалка, оказывающаяся продуктом не его даже воображения, а ренуаровского. И не перепутать бы дым с туманом. А реальность с чем‑то еще.

Тяжелое похмелье. Ад или чистилище? Паша Платов осознал, что поиск нужного определения не поможет решить главной задачи — как в таком состоянии оторвать голову от подушки. Попробовал открыть левый глаз. Неудачно. Сентябрьское солнце стояло уже высоко и бритвой резануло прямо в зрачок пробивающегося Пашиного сознания. Задвигались мысли. Похмелиться, душ, кофе? Не пойдет. Душ, кофе, похмелиться? Так выходило получше. До душа еще надо дойти. Полегчало. Но не сильно. Невесть почему в голове промелькнула картежная присказка: «Нет масти — иди к Насте!». Баба Настя! В сознании забрезжил луч надежды. Единственная и неповторимая, понимающий друг и покровитель мающихся похмельных душ, баба Настя всегда приходит на помощь. Путь к угловому отделу «Вино. Соки. Воды» придомового гастронома отнял последние силы. Надо сказать, что и сам дом, и район считались по советским меркам престижными, элитными. Квартиры большие, публика интеллигентная. Паша оперся о прилавок и, стараясь сохранить остатки сознания, громко выдохнул: «Труба!» Баба Настя, ведя какой-то серьезный подсчет, сосредоточенно загибала пальцы левой руки. Буркнула не отрываясь:

— Вижу. Заходи в подсобку. Справа за занавеской — початая портвейна. Прими полстакана, не больше. Сейчас приду.

И продолжила высчитывать, сколько лет ей осталось до пенсии с учетом трех северных и каких-то ветеранских. Получив результат в виде своего 1973 пенсионного года, она сурово занялась мучеником.

— Ну?! Сколько вчера взял на грудь? Когда закончил? Можешь не отвечать! Я и так все вижу! Прими еще полстакана, остатки возьми с собой. И спать. Проспишься — буду выводить. А сейчас бесполезно — опять напьешься.

— Не-е-е. — Паша замотал головой. — Мне ехать надо.

— Куда ехать? — вскрикнула похмельный спаситель из-за прилавка и возмущенно замахала руками. — Тебе б до квартиры добрести. Ники Лауда нашелся. Марш спать! А потом подумаем.

Мысль уехать из города пришла Паше Платову во время серьезных пенсионных подсчетов бабы Насти, когда чуть подотпустило похмелье. В такт Бабнастиному вычислительному монологу он ударил себя кулаком в колено: так больше нельзя! Друзья-подруги-карты-водка — дорога в никуда. Срочно в Остёр! Вот там встанет все на свои места. А дальше поглядим.

Через пару часов Паша был гладко выбрит, одет в новые джинсы и белую футболку с изображением ковбоя Мальборо и надписью «Don’t Let Me Down» на спине. Раскиданные по плечам блестящие светлые волосы всегда были предметом восхищения даже самых надменных красоток. И почти беспроигрышным вариантом, когда нужно было произвести впечатление. Он держал совет с бабой Настей, как в таком состоянии похмелья преодолеть 70 км. Обычно твердая и строгая, сейчас она по-бабски причитала:

— Куда ж я тебя отпущу такого, а? Да ты ж у меня еще в пионерском галстуке томатный сок попивал. А вдруг, не дай бог, случится что? Тьфу-тьфу-тьфу! — поплевала она через левое плечо. — Что родителям скажу, когда вернутся из этой заграницы?

Паша, опустив голову, крутил в руках ключи от машины.

— Баб Насть! Ну ты чего? Я думал, ты поймешь. Останусь — ну конец мне. Месяц-другой, и уже не выпрыгну. Ты посмотри, кто валяется на скамейках. Витька Чарушников, сын академика, между прочим. Про него все говорили — перспективный малый. Сашка Руденко. Отец вообще известный народный художник. И прочие дети профессуры и киевской интеллигенции. Все конченые. А ведь ты их тоже с детства знаешь.

Лицо бабы Насти посуровело.

— Может, ты и прав. Отложишь на завтра — не уедешь никогда. Тогда слушай и запоминай. Вот бутылка армянского коньяка. Для своего припрятала, ну да раз такое дело, он и водки тяпнет. Когда сядешь за руль, выпей грамм 50–70. Подожди минут 10, пусть приживется. Закусывай только яблоками. Как начнет отпускать, повтори, но не части. Даст бог, доедешь.

Паша взял ключи от отцовской черной «Волги» со спецномерами — такую вряд ли остановят, — сел в машину и нажал на газ. Вперед!

В междуречье полноводной Десны и неглубокой речушки Остёрки приютилось редкое по красоте и благополучию местечко — Остёр. Своей уютной благовидностью городок обязан географическому положению: глубокий благодатный чернозем, в котором любая палка цветет и плодоносит; мягкий климат без удушающей жары и суровых холодов; обилие пресной воды вперемежку с лесными массивами. А благополучие населения было результатом не добровольно-принудительного, а реального советского интернационала. Половина жителей — украинцы, вторая половина — евреи. Первые умело выращивали богатые урожаи, птицу и скот. Вторые по договорным ценам (в отличие от других колхозов, где порой рассчитывались трудоднями) скупали всю сельхозпродукцию своих соседей. И далее, не без пользы для себя, сдавали в местный Райпотребсоюз, которым сами же и руководили. Жили зажиточно и дружно. Живописное для глаза и благодатное для души место утопало в садах, сквозь которые едва просматривались, как с картинки из детских книжек, белые с красными крышами добротные домики высокого правобережья. Левый же берег Десны открывал дивный красоты песчаные пляжи, окруженные буйным лесом и заливными лугами. Именно здесь, среди лесных чащ, будто разбросанные небрежной рукой жемчужины на зеленом сукне ломберного стола, поблескивали маленькие озера. Весной, во время разлива Десны, они становились частью реки. Но к середине июня каналы пересыхали, оставляя в озерах чистейшую голубую воду с непременными ренуаровскими лилиями. Тожественная реплика природы. Озерки.

К Озеркам Паша подъехал, когда начало смеркаться. Наскоро заскочив на дачу, он бросил в багажник палатку, выгреб все съестное из холодильника и прихватил на всякий случай бутылку отцовского бренди (вдруг тряханет ночью). Подъехав к переправе, растолкал прикорнувшего в будке паромщика Толька. Обнялись.

— По маленькой? — быстрым движением Толек достал из-за лавки мутную бутыль самогона.

— Не, я в завязке, — буркнул Паша. — Поднимай шлагбаум мне в Озерки.

Ну наконец-то! Мое Озерцо. Паша сидел у палатки чуть вдалеке от озера и смотрел, как вечерняя дымка проплывает над водой, заволакивая легким седеющим флером белые и желтые пятна лилий. Лениво думалось о том, что лучшее в его жизни проходило именно в этом месте. Еще совсем мальчишкой он переживал у Озерка детские обиды, в первый раз поцеловал девушку. Эти березки часто слышали бесконечные ссоры его первой безалаберной любви. Он тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания. Искупаться и спать. Завтра есть о чем подумать. Сбросив с себя всю одежду, медленно, стараясь не наступить на коряги, Паша направился к воде. У самого берега поднял голову. Вздрогнул. Икнул.

«Ну, здравствуй, белая горячка, — мысленно сказал он себе. — По имени Белка».

Прямо напротив на другом берегу озера стояла обнаженная русалка с длинными смоляными волосами.

— Допился, — уныло констатировал Паша. Потер глаза и снова посмотрел на противоположный берег. Видение не исчезло. А наоборот, приобрело вполне земные житейские оттенки. Русалка тщательно заправляла волосы в резиновую шапочку, одной ногой пробуя воду. Осознав всю нелепость ситуации, Паша начал медленно отходить, дабы не напугать девушку. Ему совсем не хотелось нарушать благодатную лесную тишину женскими истеричными криками. Но если хочешь рассмешить Бога… Громко хрустнула под ногой сухая ветка, больно уколов голую ступню. Девушка подняла голову. Удивительно — она даже не испугалась. Спокойно и внимательно рассматривала его, как будто на другом берегу стоял не голый мужчина, а какой-нибудь музейный экспонат. От этого взгляда Паша еще больше впал в ступор и невпопад брякнул:
— Вы откуда?

— Из Ленинграда. — Голос ее звучал дружелюбно, без тени кокетства. — Я искусствовед. Приехала писать диссертацию. А вы, видимо, местный?

— Почти. — От ее спокойного теплого голоса Паша начал успокаиваться. — Из Киева.

Они еще постояли, глядя друг на друга в надвигающихся сумерках. Девушка была тех мягких форм, которые так любили писать импрессионисты.

Окончательно взяв себя в руки, Паша улыбнулся:
— У нас с вами три варианта. Первый — искупаться по очереди. Второй — вернуться к палаткам, надеть купальные костюмы и поплавать.

Девушка сделала вид, что задумалась.

— А третий?

— Третий — немедленно обоим прыгнуть в озеро.

— Выбираю третий! — крикнула она. И два гибких тела, описав дугу, скрылись под водой.

В палатке витал еле уловимый запах женского тела. За край подушки змейкой убегал смоляной женский волос. Первые лучи солнца еще не прогрели палатку, и Паша, зябко потянувшись, сбросил остатки сна. Выбрался, осмотрелся вокруг. И с невесть откуда взявшейся нежностью зажмурился и томно промурлыкал: «Ушла к себе». Наскоро умываясь и одеваясь, он наслаждался негой предвкушения. Перебирая в уме варианты галантного приглашения к завтраку, направился на другую сторону Озерка. Через несколько минут он в который раз за прошедшие сутки стоял в ступоре и таращился на примятую траву на месте палатки. Тупо оглядел прикрытый дерном костерок и уходящие к просеке следы «жигуленка».

— Да-а-а, настоящее счастье долгим не бывает, — процедил он сквозь зубы и вдруг заметил что-то у самой воды. Почти на том месте, где вчера стояла Русалка, на ветку старого дуба был наколот бумажный лист. Это была вырванная из студенческого альбома репродукция ренуаровской «Обнаженной». На белых полях четким, почти мужским почерком была надпись: «Хороший ты парень, Павлик! Могла влюбиться, но сейчас не имею права. Прощай. “Обнаженная”».

— Ирина Александровна, добрый день! Это беспокоит… Узнали? Очень приятно. Рад слышать ваш бодрый голос. За что? Щукинская телеграмма Матиссу? Да не стоит благодарности… Я и наткнулся-то на нее случайно, когда в Бахрушинском архиве собирал материалы для эссе «О чести российского купечества». Что, простите? Связь гуляет… А, да и за Глущенко тоже не стоит. Мне Николай Петрович лет пятьдесят назад ее подарил. Себе не оставил, да. Ну знаете, как там в Евангелии: «Даром досталось, даром отдай». Ну что вы! Уверен, лучше вас никто не знает, куда ее повесить. Можно в зал импрессионистов… Ирина Александровна, уж извините, я, как всегда, с просьбой. Нельзя ли сделать постоянный пропуск на все время щукинской экспозиции? Хочется все спокойно осмотреть, как говорится, «с чувством, с толком, с расстановкой», а со временем, сами знаете… Прекрасно, спасибо! Ах да, приглашение на открытие получил, за что премного благодарен. Только ведь я не любитель этих фуршетно-официозных пати. Кто-кто будет вести эрмитажную экспозицию? Кто такая Маша Кирова? Ха, не того ли это Кирова… Ах, еще и внучатая племянница!? Хм, Кирова-Вуазье… жена того самого магната и коллекционера. Тогда приду обязательно. После фуршета, часам к восьми.

Немного припозднившись, Павел Николаевич Платов вошел в Пушкинский музей в день открытия экспозиции собрания братьев Щукиных. Чуть остановился у «Танца» Матисса и в следующем зале присоединился к вип-экскурсии основной экспозиции. В зале Петра Щукина была всего лишь одна картина любимых им импрессионистов — «Обнаженная» Пьера Огюста Ренуара. Экскурс вела женщина лет семидесяти из той редкой породы красиво стареющих леди, которые даже в глубоко преклонные годы привлекают взгляды мужчин. Высокая, стройная, с длинными черными с проседью волосами, она производила прямо-таки магическое впечатление. Безупречные манеры и небрежная элегантность наряда выдавали подлинный аристократизм, немного не вязавшийся с образом ее предка — пламенного революционера Сергея Мироновича Кирова. Историю и описание картины она излагала на французском с переводчиком-синхронистом. Экскурсанты после велком-фуршета слушали рассеянно и реагировали вяло. А потом случилось то, что должно было случиться в такой компании. Стоявший перед Платовым чиновничьего вида толстячок зычно икнул и командным, призывающим к построению баритоном выдал: «Эх, смотреть приятно, а где б с такой познакомиться?» И, чуть хохотнув, заверил миролюбиво: «Шучу-шучу». Всемирно известный искусствовед баронесса Мария Кирова-Вуазье спокойно перевела взгляд на шутника и на чистейшем русском языке произнесла:

— Не стоит шутить над великим, господа. — Ее голос с официоза перешел в ту дружелюбно-располагающую мягкость, которая обезоруживает и заставляет умолкнуть даже самых ярых спорщиков. — Много лет назад и у меня с этой картиной была связана очень красивая и невероятно романтичная история…

Внезапно глаза ее подернулись тем дымчатым флером, который Платов уже когда-то видел в густеющем сумраке над Озерками. И в наступившей изумленной тишине она продолжила экскурсию на французском.

Платов отвернулся от группы и поспешил на выход. Как советовал врач, ему срочно надо было «выходить шагами» зашедшееся в бешеном ритме сердце. «Делай вдох и выдох», — мысленно напоминал он себе, спускаясь по бесконечной мраморной лестнице на воздух. Он, Павел Платов, железный Паша, гроза конкурентов, меценат и известный коллекционер, одновременно всхлипывал и улыбался, вытирая платком выступившие слезы. Радость и горечь, смешавшись в зашедшемся сердце, распирали грудь и рвались наружу. Она не помнил, как вышел на Воздвиженку, повернул в сторону Новодевичьего, и очнулся уже у монастырского озера.

— Ох, — выдохнул железный Паша, — возрастное…

И счастливый громкий смех наконец прорвался и беззаботно понес его мысли в Озерки. В молодость.

Колонка Станислава Николаева опубликована в журнале "Русский пионер" №93. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

Станислав Николаев, Меркатор, дым, Обнаженная Ренуар

Рекомендую

1 1467

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

26.10.2019 20:26 Владимир Цивин
В северном, диком, крае далеком

(по Гейне)

На севере мрачном, на дикой скале
Ф.И. Тютчев
На севере диком стоит одиноко
М.Ю. Лермонтов
На севере дуб одинокий
А.А. Фет

1

В северном,
диком,-
крае
далеком,-
на голой,
отвесной
скале,-

дремлет
дремучий,-
кедр
одиноко,-
в холодной,
заснеженной
мгле.

2

И юная
пальма,-
на склоне
высоком,-
в сыпучем,
песчаном
плену,-

прекрасна,
стройна,-
и как он
одинока,-
всё снится,
сквозь вьюгу,
ему.