Классный журнал

Колотись, бейся, а все надейся

28 сентября 2019 10:59

Сергей Петров — следователь по первой профессии. А по последней — писатель. Поэтому не приходится сомневаться, что дело командарма Филиппа Миронова он доведет до конца, расследует в деталях. Как писатель и как следователь. Дело чести, чести мундира, писателя и следователя. Об этом его колонка.

Как писателю, пашущему в историческом поле, выбрать себе героя, особенно героя честного, мне не составляет особого труда. Таких наша история нарожала тысячи. Один из них — Филипп Кузьмич Миронов, донской казак, красный командир, комкор, командарм.

Почему он? Потому что автор может писать хоть о черте лысом и этой привилегией злоупотреблять? Не только поэтому. В большей степени желание написать об этом человеке пробудил зов крови. Мои предки по отцовской линии были детьми донских степей, и когда я наблюдаю за причудами своего характера, то спокойного, то внезапно взрывного, за внутренней едва не инфантильной тягой к справедливости и повышенными требованиями к ней же, я вспоминаю о донских казаках.

«Все несчастье моей жизни заключается в том, — признавался Миронов в своей “Исповеди”, — что, когда нужно сказать чистую правду, не существует ни генерала царской армии, ни генерала Красной Армии… Для нее нет ни личных, ни политических соображений, она беспристрастна, но жизнь без нее немыслима… И всю жизнь я тянусь к этому идеалу, падаю, снова поднимаюсь, снова падаю, больно ушибаюсь, но тянусь… Совершенства нет на земле, но к нему мы обязаны идти…»

Мне кажется, Филипп Кузьмич заблуждался. Жизнь его была сплошным вихрем, войной, у него не было времени размышлять над текстом днями, неделями. Поэтому изложил он последнюю фразу не точно. В этом своем вольнолюбии говорить правду начальникам он бился не за совершенство, а за честь. И не за свою, офицерскую, а за честь казачью, за целого сословия честь, хотя я все же предпочитаю называть казачество народом.

Так было в 1906 году, когда он активно протестовал против использования казаков в подавлении демонстрантов. Так было и в 1919-м, когда Миронов, красный комкор, писал эмоцио-нальные и дерзкие письма Ленину и Троцкому, письма о прекращении расказачивания.

И в 1906-м, и в 1919-м Миронов не просто защищал людей, он защищал их честь. Он пытался убедить обе власти, что казаки — не жандармы. Солдаты — да, но вольный народ! И если к царской власти Миронов относился недружелюбно, то большевикам он пытался доказать, что казаки не враги революции и не пережиток кровавого прошлого! Они, твердил Миронов как мантру, свободолюбивы, и кто же, как не они, наиболее близок революционным идеям? Да, соглашался он, многим попы и атаманы затуманили головы, но повернитесь к ним лицом, товарищи, отнеситесь с уважением к их укладу, традициям, и большинство из них станут верными помощниками советской власти, Деникина прогонят за неделю!

В 1919 году Троцкий дал согласие на то, чтобы Миронов формировал Донской корпус. Пока тот возвращался из Смоленска, где служил помощником командарма Белорусско-Литовской армии, в Реввоенсовете десять раз передумали. Что вы, Лев Давыдович, принялись нашептывать Троцкому, Миронова назначать нельзя, он властолюбив и высокомерен, сам себе на уме, он может увести казаков черт знает куда, а они, несознательные, поверят его слову.

В чем-то эти злые языки были правы. Миронов на Дону был популярен. Его популярности завидовали Краснов и Деникин. Они его «наградили» титулом «Иуда Дона». Согласитесь, для «изменника»-одиночки, за которым никто не стоит, который ничего не решает, такой титул — слишком большая честь.

Миронов и впрямь попытался повести казаков «черт знает куда». Вернувшись с западного фронта, он столкнулся с расказачиванием «во всей красе»: расстрелы, срывание лампас, поджоги хуторов. Советскую власть на Дону устанавливали люди, совершенно не знавшие казачьих традиций и считаться с ними не желавшие.

Его телеграммы в Кремль были пронизаны болью и блистали литературным талантом. «Теперь революция сильна, все слизняки ползут на солнце и делают пятна на нем» — так заканчивалась одна из них.

Товарищи из Реввоенсовета пытались вразумить Миронова. Не ваше, мол, дело. Вы — военспец. Формируйте корпус, не лезьте в политику.

Но корпус формировать толком не давали. Красные казаки прозябали в Саранске. Деникинцы тем временем развивали полномасштабное наступ-ление. Коммунисты продолжали свой антиказачий террор. И Миронов не выдержал.

Он предложил казакам «третий» путь. Ни с белыми, ни с красными. Разобьем Деникина и создадим Рабочую кресть-янскую казачью республику, говорил Миронов. Свободную, без смертной казни, без засилья помещиков, буржуев и лжекоммунистов. Такой была его программа, местами сильно смахивающая на взгляды эсеров-максималистов.

В августе 1919-го он вывел своих людей из Саранска и пошел на Деникина. От боестолкновений с красными Миронов увиливал. Лесами корпус продвигался в сторону Балашова. При этом в различные адресаты рассылались телеграммы с призывами о присоединении к нему. Была надежда, что вскоре на помощь к Миронову придут красные кубанцы.

Но силы его таяли. Казаки стали сомневаться в перспективах будущего, которое нарисовал им их командир, и корпус поредел наполовину. Кубанцы опоздали. В начале сентября мироновцы были окружены бойцами Буденного. Семен Михайлович вознамерился было расстрелять мятежника, ведь Троцкий в своем обращении к красноармейцам писал без всякой двусмысленности — «расстрелять, как бешеную собаку». Однако Лев Давыдович лично прибыл в буденновский штаб и отменил расстрел. Он велел отправить Миронова и его ближайшее окружение (десять человек) в Балашов, для проведения чрезвычайного трибунала.

…Процесс начали 6 октября. На заседание он пришел с карандашом и бумагами, орден Красного Знамени на груди. Он берет всю вину на себя, он сознается в организации мятежа, он объясняет причины мятежа, что же до товарищей, то они просто пошли за ним, толком не разобравшись в ситуации. Я не враг советской власти, дает понять Миронов, я просто хотел, чтобы она стала лучше. Ошибся в выборе способов. Виноват. Мои подчиненные — ни при чем, они свою вину (если таковая будет усмотрена) искупят на полях сражений.

Только один из подсудимых не выдержал. Это был комиссар мироновского корпуса Булаткин. Выступая на суде, он вдруг стал кричать, что Миронов — страшный человек, что он хотел остановить и даже убить Миронова как врага советской власти, просто не представилось своевременной возможности.

«Как же так? — изумился обвинитель Смилга. — Гражданин Булаткин! Вы же лично писали телеграмму Буденному. И называли в ней Миронова пророком, вождем мировой революции, предлагали Буденному идти на Деникина вместе! А теперь вы клянетесь, что хотели остановить и убить своего командира?»

Булаткин опешил, потерялся. Он действительно писал эту телеграмму, но ее так и не отправили. Он и думать про нее забыл, а ее нашли при обыске личных вещей Миронова. Неувязочка.

Комкору оставалось только покачать головой, запустив пальцы в густую черную бороду, а потом в отчаянии бросить карандаш на бумаги и еще раз заявить: я во всем виноват.
А мог ведь высмеять своего комиссара, оттенить тем самым себя, вызвать к себе симпатию. Ведь когда презирают предателей, преданных невольно начинают уважать.
Но Миронов предпочел не позорить своего комиссара. Ведь Булаткин был тоже казак. И продолжительные прения по поводу его анекдотичного предательства могли замарать казачью честь. Поэтому топить своего оппонента Миронов не стал. Он отчаянно бросил карандаш на бумаги.

Процесс заканчивается 7 октября в три ночи. Чрезвычайный трибунал приговаривает подсудимых к расстрелу. Приговор должен быть приведен в исполнение спустя сутки. В последнем слове комкор просит собрать всех смертников в одной камере, дать карандаши и бумаги. Трибунал не возражает.

Все одиннадцать человек, на время следствия разлученные, снова собрались вместе, включая Булаткина. Что чувствовал предатель-комиссар, как он себя вел? Причитал ли: «Простите меня, братцы»? Непонятно.

Миронов описывает общее их состояние, не сломленных и не обесчещенных, называет всех крепкими людьми. Сам он видит лик смерти, лик все ближе и ближе, но стоит казакам запеть казачьи или революционные песни, лик отдаляется.

«Каждый старался забыться… чем бы то ни было прогнать мысль о близком, бесславном, с точки зрения толпы, конце. Пели, один плясал и т.д., а больше стены отдувались: здесь было усилие оправдаться в глазах неизбежного»; «Сейчас я кончил беседу с Богом… Человек, приготовься к смерти… приди ко Мне, чтобы Я мог тебя спросить — исполнил ли ты назначение, которое Я дал тебе, посылая на землю. 7/X — 1919 г. (восемь часов до расстрела). Ф. Миронов».

Я читаю эти строки и думаю: что-то подобное мог испытывать приговоренный к смерти Достоевский. Или, совсем неожиданно, находившийся ночь в церкви герой гоголевского «Вия» Хома Брут, что спасался от нечисти чтением молитв.

…Их не расстреляли. В 4 утра в Кремль направил телеграмму о помиловании защитник Миронова. Ближе к полу-дню по этому же адресу обратился и обвинитель Смилга. Казнить нельзя, помиловать. С запятой в нужном месте. Своих же судим, товарищи. А давайте простим!

Но, скорее всего, дело было не в благородстве защитника и гуманности обвинителя. Троцкий еще за несколько дней до трибунала телеграфировал Смилге: «Процесс должен носить воспитательный характер для казачества». Есть мнение, что была и другая телеграмма Л.Д. В ней говорилось конкретно, что нужно приговорить мироновцев к расстрелу, но ВЦИК их помилует.

Все так и произошло. Приговорили и помиловали. Утром Смилга вызвал Миронова в свой кабинет. Позднее Смилга вспоминал, что за ночь Миронов сильно постарел. А он и так не был молодым — сорок семь лет, борода, казаки называли его «дедушка Миронов». Услышав о помиловании, комкор расплакался.

Спасая честь своего народа, не принес ли он в жертву свою собственную? Пус-тил же слезу. И не одну. Нет. Я так не думаю. Защитник чести честен во всем. Биться так биться. Рыдать так рыдать. Он не встал на колени. Он просто пустил слезу, едва не сойдя с ума после ночи в камере, после нескольких месяцев переживаний и метаний.

Руководители большевиков признали, что их политика на Дону едва не провалилась. Что с казаками лучше договариваться, а не пытаться их уничтожить. По крайней мере, пока. Троцкий даже предполагал очищение Дона от красных войск, учреждение Донской автономии (за что, собственно, Миронов и боролся, поднимая «мятеж»). Словом, с Доном требовался диалог. И Миронов здесь подходил идеально. Войдя в состав правления Донисполкома, он стал посредником в диалоге между казаками и советской властью и гарантом сохранения казацкой чести.

Большевики не просчитались. Миронов обратился к землякам с новым воззванием: покинуть Деникина, прийти в Красную армию. И слова его были не словами начальника. Он обратился как равный, как такая же «заблудшая овца», что никак не может прибиться к советскому стаду. Никакой официальщины, никаких «товарищей», напротив — «братья казаки», «сыны Тихого Дона», «седой дедушка Дон», «Одумайтесь! Что станет с нами и нашими детьми?» Все та же откровенность и страсть, будоражащие душу и воображение метафоры. «Я — смертник», «я пишу вам из могилы», «я родился второй раз». Но гораздо откровеннее и конкретнее он писал своей второй жене Надежде: «Надюшенька… Слезы сейчас душат меня за мой бедный казачий люд, что никто не понял его сердцем, и одни, обманув, льют его кровь, а другие — приказали было уничтожить…» Последние слова дают понять: Миронов согласился включиться в предложенную ему игру ради спасения казачества, но до конца советской власти все-таки не поверил.

Она ему, кстати, тоже. Какие восторги испытывал Миронов, когда год спустя его назначили командовать Второй конной армией! Неужели прошлое и впрямь забыто? Неужели советская власть окончательно поверила ему и его казакам? Дайте оружие, обмундирование, писал он товарищам в Донис-полком, разрешите бить Врангеля под флагом с черепом и костями, с надписью: «Колотись, бейся, а все надейся», он поднимет дух моих казаков!

И дали, и разрешили. Но каково же было его удивление и негодование, когда комиссаром Второй конной назначили товарища Полуяна. Того самого товарища Полуяна, что был председателем Чрезвычайного трибунала в Балашове и приговорил Миронова к смертной казни.

…Финал его пребывания на этом свете по-прежнему вызывает множество вопросов. Ни ученые, ни писатели так и не пролили на этот темный участок свет.

Разгромивший в Крыму Врангеля в феврале 1921 года, уже легендарный командарм, неоднократно награжденный, Миронов отзывается в распоряжение Генштаба, чтобы получить новое назначение. По дороге в Москву он заглядывает в родную станицу, в Усть-Медведицу.

Там он видит голод, продразверстку, беспредел властей. Престарелая женщина кричит ему: «Товарищ Миронов! Спаси народ!» Миронов погружается в негодование.

А что же власть? В местной власти сидят какие-то жулики, подонки и даже бывшие белогвардейцы (!). Одному из них Миронов бьет морду.

Поздним вечером командарм собирает единомышленников, таких же красных казаков, как он сам. Он говорит, что действия властей нужно контролировать. И делать это тайно. Путем создания ячеек. О всех нарушениях сообщать ему в Москву. А он уже сообщит кому надо.

Этот разговор определенно был ошибкой. Но человек чести не может поступить иначе. Он как пьяный: что на уме, то и на языке. «Тайная вечеря» проходит на глазах у агента ДонЧК. По пути в Москву Миронова арестовывают, отправляют в Бутырскую тюрьму. Там ему предъявляют обвинение в подготовке вооруженного переворота на Дону.

Миронов пишет отчаянные письма Ленину, Калинину, Троцкому, Дзержинскому, Фрунзе. Ответа на эти письма он не получает. Сначала он требует объяснений, потом пишет, что голодает и чахнет, просит не мучить, убить. 2 апреля 1921 года он выходит во дворик тюрьмы на прогулку. Охранник вскидывает винтовку. Раздается выстрел. Жизнь командарма обрывается в дышащей весною Москве.

…На каком основании был расстрелян Миронов? Верховный Суд СССР в своем определении о прекращении его уголовного дела ссылается на постановление Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 года, но где это постановление? Почему его нет в сборнике документов о жизни и воззрениях Миронова, в этом огромном коричневом кирпиче? Постановление потерялось в архивах? Его подшили не в ту папку?

О гибели Миронова даже не знали в особом отделе ВЧК, что контролировал ход расследования дела. 13 августа некто сотрудник ОО ВЧК Копылов пишет заключение о том, что Миронова необходимо расстрелять. А Миронов уже расстрелян, сообщает ему следователь по фамилии Пузицкий. Такая вот злая ирония.

Что же это было? Почему не вывели на открытый процесс? Или это несчастный случай, выстрел при попытке к бегству, чье-то негласное распоряжение: убрать? Но чье? Ленина? Троцкого? Дзержинского? Что это было???

Много вопросов. И пока ни одного ответа. Совершенно не важно, кто убил Миронова, пишут историки. Миронова убила советская власть. Точка.

Нет, дорогие историки. Не точка. Историю делают не власти, не вихри, не время. Это хорошо звучит и пафосно: «смыла волна истории», «советская власть пожирает своих сыновей», «утонул в потоке времени» и т.д.

Историю делают конкретные люди. Постановления, протоколы, записочки пишут конкретные люди. И дело чести эти бумаги найти (люди, к сожалению, уже умерли). Найти хоть какую-нибудь бумажку, что позволит пусть не обвинить, но выдвинуть здравую, конкретную версию.

Мое следовательское чутье сделать это позволит, будьте спокойны.

Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №92. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все