Классный журнал

Честилище

02 сентября 2019 10:04

В своем осмыслении главной темы номера шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов обращается к экстремальному, к тому же огнестрельному способу ее защиты, из-за которой отечественное дворянство и культура потеряли яркие имена. Но если честь имеешь — смертельные риски неизбежны.

Под знаменем чести видим боевую когорту классиков, в том числе под этим знаменем и павших. «Человеком с предрассудками», главный из которых — честь, называл себя ее великий невольник. Предрассудок чести — жесткий эталон, с которым А.С. подходил к жизни. Возможность отстоять честь в поединке, хотя бы и запрещенном властью и царем, — вот, по Пушкину, самое верное, а может быть, и единственное доказательство своей свободы. В июне 1821 года, задолго до смертельной истории с Геккернами, он вызывает на дуэль француза Дегильи, который уклоняется от вызова.

«К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера, — пишет ему Пушкин. — Недостаточно быть трусом, нужно еще быть им в открытую. Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут у жены слезных посланий и завещания; не сочиняют нелепейших сказок для городских властей, чтобы избежать царапины; не компрометируют дважды своего секунданта. Теперь все кончено, но берегитесь. Примите уверение в чувствах, какие вы заслуживаете. Заметьте еще, что впредь, в случае надобности, я сумею осуществить свои права русского дворянина, раз вы ничего не смыслите в правах дуэли».

А «право русского дворянина» — заставить противника выйти на поединок. Потому что если противник вмешивает, ради своей безопасности, в дуэльные дела государство, власть — значит, он опускается ниже уровня дворянина и заслуживает всякого унижения.

Спустя годы Пушкин, добиваясь дуэли с Дантесом, тоже заподозрил того в желании уклониться и собирался побить Геккернов прилюдно, на светском приеме, чтобы отрезать им пути к отступ-лению.

Липранди, герой многих войн и участник поединков, свидетельствовал: «Я знал Александра Сергеевича вспыльчивым, иногда до исступления; но в минуту опасности, словом, когда он становился лицом к лицу со смертию, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью, при полном сознании своей запальчивости, виновности, но не выражал ее. Когда дело дошло до барьера, к нему он являлся холодным, как лед. На моем веку, в бурное время до 1820 года, мне случалось не только видеть множество таких встреч, но не раз и самому находиться в таком положении, а подобной натуры, как у Пушкина, в таких случаях я встречал очень немного».

Боевой офицер, командир полка Старов, с которым Пушкин стрелялся, и не один раз, после примирения обратился к Пушкину: «Я хотел сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете».

Честь стоит того, чтобы стоять под пулями до той, последней, неотвратимой.

Лермонтовский Печорин еще относится к дуэли как к делу о защите чести, но вот его соперники (и несостоявшийся чиновник Красинский, и застреленный Грушницкий) уже не видят в поединке высокого благородства. На честь наплевать. Вместо того чтобы защищать честь, дуэль превращается в торжество бесчестия: офицеры договариваются не заряжать пистолет Печорина.

Мельчало дворянство, дуэль становится фарсом. И вот уже в чеховской «Дуэли» секундант Шешковский пытается утихомирить Фон Корена и Лаевского такими аргументами: «У обиды, какую мы иногда по слабости человеческой наносим друг другу, и у дуэли нет ничего общего. Вы люди университетские и образованные и, конечно, сами видите в дуэли одну только устарелую, пустую формальность и всякая штука». Фон Корен непреклонен: «Дуэль есть дуэль, и не следует делать ее глупее и фальшивее, чем она есть на самом деле. Я желаю драться!» Но для него дуэль — не дело чести, но изъявление гордыни.

Нелепо гибнет, получив пулю в живот, подпоручик Ромашов в купринском «Поединке».
На Черной речке из пистолетов пушкинской поры стреляются Николай Гумилев и Макс Волошин — Вакс Калошин, как его после смехотворной, по мнению публики, дуэли обзывает Саша Черный.

Комичен Осип Мандельштам, вызывающий на дуэль поэта Шершеневича.

«Говорили, что в обличье
у поэта что-то птичье
и египетское есть.
Было нищее величье
и задерганная честь».
(Арсений Тарковский о Мандельштаме)

Пусть такая — задерганная, едва живая, — но пока есть за что постоять, будет сказано «честь имею!» и глоток свободы оживит цепеневшие артерии. Хотя, возможно, совсем ненадолго. И фатально.

Колонка Игоря Мартынова опубликована в журнале "Русский пионер" №92. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все