Классный журнал

Точка zero

20 июля 2019 10:14

Когда сгорает прошлое — да так очевидно, в прямом эфире, у мира на виду, — это значит, неизбежен шаг в будущее. Собор Парижской Богоматери попал в историю не впервые. Шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов отправлен выяснять на месте, каким будет следующий шаг в судьбе Notre‑Dame de Paris. Или не будет — смотря как дело повернется.

В начале было слово — но какое? Уже не разобрать; напирают, толпятся следующие, кусают пятки нон-стоп… всем надо высказаться… В речевом истошном трафике канул исходный посыл, ищи-свищи… поток топит смыслы; по обрывкам уличного гвалта не уловишь суть, все дискурсы замещены частицами «en» и «y». Французский отродясь, с вийоновских завещаний, был спецом в шифровании, сто новых словарей арго в год. Да еще этот верлан — перестановка слогов в слове, чтобы никто не догадался, «мёф» вместо «фамм». Да еще усечение слов: профессор — «проф», Достоевский — «Досто», вы — «з». С академическим французским в город лучше не соваться! Не был пару месяцев в Панаме, как конспиративно именуют свое поселение парижане, — считай, обвально устарел, в контекст не въедешь! Это как le cadavre exquis, а по-нашенски «балда»: кто-то написал четверостишие, загнул листок, ты видишь только последнюю строчку, к ней дописываешь свое, загибаешь и т.д. Посмеемся потом, когда расправим всю эту гармошку…

Здесь все делается стремглав, на бегу, как будто лангольеры гонятся. Париж из кожи лезет доказать, что он быстрее, современнее себя вчерашнего. Самое ходовое время — le future immediat, оно тебе и настоящее, и будущее, отовсюду только и слышно: je vais — жве, жве, жве… живей-живей-живей… По-русски для такого придется городить целую конструкцию.

Подобно скоростной речи, по улицам хаотично, по-броуновски, движется все, к чему можно приделать колесики, от электроскейтов до антикварных «де швё», вперемежку, не особо обращая внимание на ПДД. Пешеходы, насколько способны, соответствуют: на переходах никто не ждет зеленый, все ждут красный, чтоб броситься на проезжую часть под налетающую клаксонящую лаву.

…Новейшим террористам как будто некогда прицеливаться одиночными — они теперь предпочитают скорострельное автоматическое оружие, расстреливая оптом «Шарли Эбдо», «Батаклан»… Или направляя 19-тонный грузовик в самую гущу…

«Я поражен, с какой скоростью распространился огонь по крыше Нотр-Дама, — первое, что скажет бывший главный архитектор собора Бенжамин Мутон. — Дуб, из которого сделана несущая конструкция, крепок, как камень, и не мог так вспыхнуть».

Но скорости огня незамедлительно противопоставлена скорость восстановления. «Отстроим собор за пять лет. Будет лучше, чем был!» — обещает президент. Главное — успеть к Олимпийским играм в Париже в 2024 году. Еще бы, девиз Олимпиады: «Быстрее, выше, сильнее!». За горстку дней на восстановление собора собран миллиард евро — чем не рекорд?

…Прежде чем отправиться на рандеву к Парижской Богоматери, надо закинуть чемодан в съемную квартиру. Лифт, конечно, не работает. С хозяйкой апартаментов, Сесиль, карабкаемся по спиральной лестнице на верхотуру, вполне в олимпийском стиле; особенно заковырист последний пролет — поверх разлитой краски небрежно накинут целлофан, который скользит, уходит из-под каблучков Сесиль; подхваченная за талию, мило улыбаясь, она тут же звонит по мобильному, переходя на лексику: «Дидье, ты же обещал убрать этот бордель!.. Ta gueule!.. Je t’emmerde!.. Je vais te niquer ta gueule!..» Ближайшее будущее время, «жве», употребленное Сесиль в последней фразе, звучит особенно многообещающе для Дидье…

— Не всё успеваем привести в порядок, — слегка виноватится Сесиль, — неслыханный наплыв туристов после пожара. Как будто с цепи сорвались, хотят побольше увидеть, пока не все сгорело. Геенна огненная их не остановит. Мир — только фон, чтоб зачекиниться, единого селфи ради. У меня есть версия, скорее из области эзотерики: это было самосожжение, чтобы покончить с ролью задника и декорации праздного тщеславия. Ну сколько можно крутить слащавый мюзикл вместо того, что было задумано литургией?

…Чтобы поспеть на интервью к Люксембургскому саду, выбираю транспорт, бешено (да, именно так) популярный в этом сезоне: trottinette, электросамокат. Тут все просто: зелененькие троттинетты щедро дислоцированы по обочинам бульваров и перекрестков. В приложении пеленгуешь заряженный, регистрируешься, платишь разово 1 евро, потом 15 центов за минуту — и вперед! Вроде бы стоишь, но при этом разгоняешься до 40 км/ч — для пробочного центра это резвость метеорита. Так, синкопами подскакивая на булыжниках, по рю Бобур долетаю до места, где обнуляются все километры и начинаются все дороги Франции.

Point zéro. Точка зеро.

Приехали.

Собор оцеплен по периметру — в оцеплении и жандармы, и спецназ, и армия, при полной амуниции и в бронежилетах. Публика напирает на ограждения в поисках выгодной позиции для селфи. Собор без крыши и башни стал приземистее и тяжеловеснее. Не отсюда и вне времени. Он как выброшенный на берег дельфин, в которого тычут палками: жив ли? Запах гари напоминает: да, это на самом деле было, и совсем недавно. Зона отчуждения нужна еще и потому, что внутри собора и под его стенами зашкаливающий уровень свинца: дубовые стропила крыши были покрыты в XII веке свинцовыми пластинами, которые, плавясь во время пожара, пролились свинцовым дождем, предсказанным в том самом романе Виктора Гюго, который когда-то спас собор от разрушения: «На самой верхней галерее, над центральной розеткой, между двух колоколен, поднималось яркое пламя, окруженное вихрями искр, — огромное, беспорядочное, яростное пламя, клочья которого по временам вместе с дымом уносил ветер. Под этим огнем, под темной балюстрадой с пламенеющими трилистниками, две водосточные трубы, словно пасти чудовищ, извергали жгучий дождь, серебристые струи которого сверкали на темной нижней части фасада. По мере приближения к земле оба потока жидкого свинца разбрызгивались, как вода, льющаяся из лейки».

То, что осталось от крыши, нависает над собором разодранным облаком колючей проволоки, которую уже не распутать. Со стороны фасада собор «держит лицо» и даже хорохорится, но вот сбоку, с набережной Монтебелло, где пришвартован «Пьяный корабль», он совершенно беззащитен и открыт любопытствующим своими зияющими ранами.

Наверное, правильнее отвернуться и сделать вид, что этого не замечаешь.

…Закавычиться, обесточиться,
нашим ангелам не до нас,
на остывшем пожаре топчется
убывающий экзистанс…

Обнаружил нестыковку: по-французски собор — la cathedrale, женского рода, да и посвящено культовое сооружение женщине, хотя и особенной. Но в образной системе, созданной Гюго, Нотр-Дам напрочь ассоциируется с Квазимодо — так что мужской род вполне уместен, особенно сейчас, когда реальные физические недостатки собора подчеркнули его сходство с вымышленным горбуном.

Вопрос в том, насколько временно это сходство. Понятно, что собор будет восстановлен, но в каком виде? В аутентичном или в модернизированном, «новодельном»?

Казалось, когда пожар был потушен и стены выстояли, все самое страшное для собора позади. Ан нет. Премьер-министр вдруг заявил, что восстановление требует некоего «архитектурного жеста», и анонсировал международный конкурс проектов реставрации. С финансированием, похоже, проблем не предвидится, и дизайнерские бюро на скорую руку ваяют концепции в духе времени. Стеклянная крыша. Лазерные лучи, бьющие в небо. Яблони, грядки с картошкой и турнепсом под кровлей, там монашки собирают урожай, который потом раздается голодающим. Никаких дубов, чтоб не рубить леса (привет экологам)! Только карбон и пластик! Можно еще устроить на крыше поле для гольфа. Бассейн. Вертолетную площадку. Мини-Диснейленд. Концертный зал для геопозиционно гарантированного представления мюзикла «Нотр-Дам де Пари» под слоганом «Как Квазимодо и Эсмеральда зажгли»…

Ситуация отягчена еще и тем, что весь остров Сите, на котором располагается собор, уже попал под план обширной реновации к грядущей Олимпиаде. В деле самый сноровистый архитектор Франции Доменик Перро, которому первичнее, как его объект смотрится из космоса, а не его уместность в окружающей городской среде. Перро прославился сказочным проектом Мариинки-2 в виде геологических размеров кристалла, который действительно нарядно смотрелся бы из космоса, но, как выяснилось уже в процессе возведения, совсем не годен для питерского климата. Если Нотр-Дам угодит в олимпийскую реновацию — а по конспирологической версии, его для этого и подожгли, — то с ним можно делать все, что угодно.

…Расклад архитектурных баталий мне вкратце разъясняет одноклассница Юля Дорина. Мы отучились десять лет в химкинской средней школе на правом берегу канала им. Москвы. Безыс-кусный изгиб сработанной рабами водной артерии; лежачие, как бы притаившиеся в засаде небоскребы; аскетичный казарменный стиль закрытого городка — с таким эстетическим приданым Юля переезжает в Париж, штурмует высшие сферы зодчеств и делает головокружительную, не только по химкинским меркам, карьеру, сотрудничая с мэтрами французской архитектуры и реставрации. Например, с Ксавье Фаб-ром (он тоже приложил руку к Мариинке, но много удачнее Перро — по его проекту построен новый концертный зал театра). Ему будем звонить по громкой связи из Люксембургского сада, потому что в саду более-менее нешумно, а Ксавье сейчас едет по скоростному автобану где-то в Германии, но может высказаться по поводу планов модернизации собора хоть и лаконично, зато твердо:
— В первую очередь это религиозное место и должно таковым оставаться. Во-вторых, есть документация, подробные описания, до мельчайших деталей, как построен Нотр-Дам, как устроен остов, и нет ни малейших преград, чтобы все воспроизвести как было. Не вижу смысла делать то, что и так прекрасно, прекраснее, исходя из актуальных представлений о прекрасном…

Не все высказывания Ксавье нам слышны, ибо рядом с нами параллельная видеоконференция: мамаша демонстрирует дитя смартфону: «Помаши ручкой папе! Папа летит на ракете на Луну, папа герой!»

— Восстановление должно быть простым, скромным и достойным…

Последние слова Ксавье тонут в сиренах — то ли «скорой», то ли полиции, то ли пожарных; город пульсирует, напоминает о себе, подгоняя в ближайшее будущее.
Чтобы подкрепить экспертное мнение, отправляемся по гравиевым дорожкам сада мимо дворца, мимо статуи Свободы на улицу Гюнемера, в бюро главного архитектора исторических памятников Франции Пьера-Антуана Гатье.

По ходу еще кое-какие вводные. Нет, не всегда французы были паиньками по отношению к собору. И короли его не особо жаловали. И тем паче революционный люд. Робеспьер сначала хотел совсем снести Нотр-Дам, как Бас-тилию, но потом перепрофилировал его из «твердыни мракобесия» в «храм разума». Оперная артистка давала представление прямо на алтаре, изображая «богиню разума». Статуям королей поотрывали головы. Ну и растащили все, что было ценного, на атеистические нужды. В таком депрессивном виде собор Парижской Богоматери вдохновил Гюго на одноименный роман, столь взбудораживший французов, что они затеяли грандиозное спасение святыни. Возглавил реставрацию Эжен Виолле-ле-Дюк — архитектор со специфическими взглядами на историческое наследие: «Реставрировать здание не значит подновлять его, ремонтировать или перестраивать; это значит восстанавливать его завершенное состояние, какого оно могло и не иметь никогда до настоящего времени». Так в 1850‑х была воздвигнута та самая, ныне сгоревшая, башня и появились на крыше столь ценимые туристами гаргульи. Вот и еще одна развилка для реставраторов: восстанавливать ли средневековую башню или тот «новодел» Виолле-ле-Дюка, который спустя полтора века перестал быть «новоделом»?

Главный архитектор исторических памятников сегодня улетает в Мексику, но выделил время для интервью. Он респектабелен и учтив, как положено главному архитектору:
— Конечно, в основе это готический храм, но завершенный облик его сложился именно в XIX веке. Барон Осман полностью перестроил столицу, были снесены средневековые строения, окружавшие Нотр-Дам на острове Сите. Собор оказался в самом центре Парижа и Франции, а его башня визуально подчеркнула центральное положение и стала национальным символом. Именно этот классический силуэт, этот образ знаком всему миру.

Поэтому собор должен быть восстановлен в том виде, каким он сформировался после романа Виктора Гюго.

Месье Гатье приосанивается, поправляет галстук. Говорит медленнее, дипломатично подбирая слова:
— Моя страна сейчас переживает… как бы это сказать… период социального напряжения. Может быть, именно проект восстановления Нотр-Дама станет поводом для диалога, для выражения разных точек зрения.

— Точка собора — как точка сбора?

— Надеюсь, мы вспомним, что основа Франции — культура. Как это понимал великий Андре Мальро.

«Культуру нельзя унаследовать, ее надо завоевать».

…Раскланявшись с главным архитектором, поспешим на набережную Вольтера, 1. Почему надо пообщаться с Франком Бомом? Один из самых успешных антикваров Парижа, он бил в тревожные колокола еще до пожара, привлекая внимание в своем Фейсбуке к плачевному состоянию исторических памятников Франции. И если антикварам вроде бы профессионально присущи хитрость и практичность, то Франк — нетипичный. Пассионарный антиквар. Он правдолюб и правдоруб. Да и лавка его на набережной Вольтера — совсем не та несметная копилка древностей, где Рафаэль де Валентен, заключив смертельный договор, заполучил «печальную кожу». У Франка это, скорее, компактная домашняя галерея французской живописи XVII–XVIII веков. Насколько практично в период «социального напряжения» выставлять на всеобщее, то есть доступное с улицы, обозрение такие полотна? Франк вспоминает свое первое общение с «желтыми жилетами»: «Они тут слонялись без дела, как обычно по субботам, — горланили, делали селфи. Один заглянул в лавку, ткнул пальцем в картину, которая стоит 120 тысяч евро. “Чувак, почем это?” — “15 тысяч”, — говорю. “Мужики, сюда! — зовет он своих с улицы. — Тут картинка за 15 штук!” — “Ну и чего, кому ты это продаешь, богачам?” — спрашивают. “Да нет, — говорю, — в музеи”. Тут они сбавили напор: “Пойдем отсюда, не будем связываться, это же национальное наследие”»…

— Может быть, и Нотр-Дам так же спасется от архитектурных мародеров с их шалыми прожектами?

— Не понимаю, при чем здесь Олимпийские игры? К чему спешка? Не вижу в этой горячке ничего, кроме желания политиков попиариться. После пожара мадам мэр сразу нашла 50 миллионов евро на восстановление собора — где она раньше была? В Париже десятки разрушающихся церквей, и главный страх мэрии — не дай бог, отвалится какой-нибудь камень на голову японского или китайского туриста! Сейчас уже пожертвовано на Нотр-Дам явно больше, чем необходимо, — отдайте излишки на спасение других храмов! На Сен-Жермен, Сент-Эсташ, Сен-Венсан-де-Поль…

Суета вокруг собора во всем — и, конечно, в этой ярмарке архитектурного тщеславия.
— Они самовыражаются в безумных проектах, чем безумнее — тем выигрышнее. Правит тотальный Джефф Кунс! Современным архитекторам, художникам неведомо понятие смирения. Я думаю, смирение — главное, что необходимо сейчас для восстановления. Современные архитекторы утратили чувство святости — но именно этим чувством были инспирированы те, кто возводил Нотр-Дам… Надо остановиться, вникнуть, вслушаться… Суть в том, что продвинутый XXI век, который так кичится своими технологиями и автоматикой, ничего не смог поделать против первобытного огня…

Я слушаю Франка и разглядываю небольшую, от силы 20х20 см, работу «Воскрешение праведного Лазаря». Поступь изображенного за делом чудотворца легка. Мир обретает устойчивость.

…Просто есть такие дороги, которые нельзя срезать. Есть такие дисциплины, которые непростительно проскакивать экстерном, их надо прожить, усвоить. Есть слова, которые не поддаются сокращению, — можно только стереть, забыть, если они мешают разгоняться, если выбиваются и выбивают из ритма.

Вот так, дружище. Дошли до точки.

Дальше что?

Колонка Игоря Мартынова опубликована в журнале "Русский пионер" №91. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

Игорь Мартынов, Париж, Дневник наблюдений, Собор Парижской Богоматери

Рекомендую

1 2294

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

20.07.2019 12:08 Владимир Цивин
На границах света

Былое – было ли когда?
Что ныне – будет ли всегда?..
Оно пройдет –
Пройдет оно, как всё прошло,
И канет в темное жерло
За годом год.
Ф.И. Тютчев

Как вдруг чара черная ночи, пылом белого пепла полна,-
да, пусть утра чудо пророчит,
красная роза рассвета грустна,-
так, хоть грустно временам всем,
снизится раз радость на градус,-
но другое здесь ведь совсем, когда поздний хмурится август.

Пусть же вложены, что в ножны, в аллею, солнечные лучи,-
где уж листья, неподвижно алея, кажутся горячи,
и лишь чуть дрожат, темноту лелея, тени как от свечи,-
но, равно ласков и суров, коль ведь и свет высокий слов,
ярким пламенем манят недаром,-
в праздном холоде чары пожаров.

Как одинок безысходно заход, пока ни познает снова восход,
хотя всегда на ощупь лишь, пусть к Богу двигаются в тишь,-
да сквозь пустоты стынь, вражды жар и грозность розни,
власть насилья разве правит бал же, в лете позднем,-
где, будто они вдруг погаснут сейчас,
что угольки, огоньки его глаз, и манят и жгут и тревожат нас?

Ведь, что кружится в остывшей сини лист,
природы ярко-горьким откровеньем,-
как мечтой возвышенной же ни стремись,
угнаться не дано раз за мгновеньем,-
не исчерпать природных чар, Поэту за свой век,
увы, души его пожар, тут вечен лишь в строке.

Но перед тем как станет ветер, тревожно требовать перемен,
не зря покой стоит на свете, не требуя ничего взамен,-
всё гордяся медным налетом, пусть лета поблеклый листок,
содрогаясь млел пред полетом, сгорая восторгом тревог,-
да, разодетый словно стильный крез, уж лист слетал муаров,
вдруг под бессильною синью небес, на траур тротуаров.

Вокруг как будто всё то же, да всё же покой уж не тот,
на ожиданье похоже, того что никак не минет,-
удастся пусть ведь успеть, последнюю песню спеть,
да что перелетные стаи, и слова коль вдали растают,-
сквозь осени медь, что старости седь,
не лучше ль гореть, чем лишь всего тлеть?

Перешептывались встревожено листья,
мрачнела, предчувствуя что-то, природа,-
но, уже неся лишь тьмы же низких истин,
суровая пусть надвигалась погода,-
да была так мила, медная мгла набегая,
и легки так крыла, всё как снег округляя.

Видя за идеальностью далей, прозябанье земное едва ли,
пусть в истоме чудес и буден, мира сон еще беспробуден,-
да как вдруг ласковое касание, порою же отзывается жаром,
так августовское угасание, осенним испепеляет пожаром,-
проясняя серьезность, стремленья куда-то годов,
возраст августа взрослость, созревших листов и плодов.

Раз в час закатный, но урочный, естественный для естества,-
парчовой чопорностью непрочной,
печально пламенна листва,-
ведь, как искусно розовеют зори, на границах света,
и как вдруг грустно в розовом узоре, даль весной раздета,-
не так ли, с грустью розовой во взоре, исчезает лето?