Классный журнал

Виктор Ерофеев Виктор
Ерофеев

Критика грязного разума

18 июля 2019 10:10
Писатель Виктор Ерофеев в своей колонке поднимется до обобщений. Но сделает это не сразу, а на основе, в общем‑то, нехитрой бытовой сценки. Все через такое проходили. Но не все поднялись до обобщений. А ведь до них всего лишь шаг.
Сначала на потолке появлялись мелкие капли воды — ну как испарина на лбу. Испарина превращалась в большие желтые и черные капли — казалось, потолок заболевает какой-то страшной болезнью. Большие капли не задерживались на потолке — они срывались вниз, постепенно превращаясь в ливень. Вслед за потолком в болезнь вступали стены. Потоки ржавой мыльной воды имитировали Ниагарский водопад.
 
Вода была проворнее всех усилий собрать ее в ведра и тазы. Квартира наполнялась мокрой вонью.
 
Я не выдерживал и шел наверх.
 
Каждую субботу меня заливали соседи с верхнего этажа. По лестнице вверх, двенадцать шагов — старое окно в переулок, еще двенадцать шагов — дверь, ссохшаяся, в морщинах, высокая, дореволюционная.
 
Я звонил. Звонок не работал.
 
Я стучал. Никто не открывал.
 
На стук выходил из соседней квартиры бывший геолог Юрий Федорович. Подъезд состоял из коммунальных, густо населенных квартир старого доходного дома.
 
— Опять заливают? Стучите громче!
 
Юрий Федорович сам по себе был уникум. Он коллекционировал все, вплоть до опилок. Войти в его комнату (она была справа от входной двери) было невозможно, несмотря на то что он жил без двери — вместо двери там до потолка возносилась пыльная куча старых газет и журналов. Лишь в левом углу была амбразура. Он в нее пролезал и затем вверх ногами сползал уже в комнате вниз.
 
Я стучал громче. Никто не открывал.
 
Тогда Юрий Федорович сам постучал ногой.
 
Молчание.
 
Тогда мы вместе с Юрием Федоровичем стали колошматить в дверь.
 
Молчание.
 
Вдруг Юрий Федорович испугался, что сейчас откроется дверь и нас станут страшно бить. Он исчез, растворился на лестничной клетке, оставив меня один на один с немощной двухстворчатой дверью.
 
Вдруг за дверью раздались шаги. Шаги приблизились к двери. Раздалось слабое позвякивание цепочки. Дверь отворилась с мышиным писком. Передо мной стоял худой Василий. С руками-плетями, с одутловатым лицом. Он был когда-то боксером. Чемпионом не то Европы, не то всего мира. Он стоял и смотрел на меня.
 
— Ты чего? — спросил боксер с удивлением.
 
Он, видимо, не слышал ударов по двери. А может быть, слышал.
 
— Заливаете, — сказал я. — Опять заливаете.
 
— Кого заливаем? — не понял боксер.
 
— Меня. Квартиру снизу.
 
— Не может быть!
 
Мы прошли с ним в их ванную. Это была дореволюционная ванная комната, которой пользовались все пять семей, живших в этой квартире. Ванная выглядела несколько странно — там вместо пола валялись, как на стройке, разрозненные доски и кирпичи. В ванне через край бешено лилась вода, кружились в водовороте черные штаны, розовые лифчики, кальсоны. Спотыкаясь на отбитых кирпичах, я пробрался к крану и перекрыл воду.
 
— Пошли ко мне, — миролюбиво сказал я.
 
В коридоре квартиры собрались люди. Горела тусклая голая лампочка. Там виднелись старый человек с палкой, его дочь, еще кое-какие добрые люди. Василий стал спускаться с лестницы неровными шагами, упал, его стали хватать за майку, поднимать.
 
Я открыл входную дверь, соседи вошли, стали оглядываться, озираться, кто-то сразу пошел по воде в гостиную и сел там в кресло, кто-то ушел на кухню и через минуту вернулся с бананом.
 
— Что будем делать? — спросил я.
 
Пустой вопрос. Его нужно было в нашем подъезде задавать каждый день. Зимой, потому что дверь подъезда не закрывалась, взрывалась батарея, стоял туман. Летом, потому что всю ночь играли на гитаре. В лифте пол был весь в крови. Из почтовых ящиков вынимали по ночам все содержимое и выворачивали слабенькие замки. Иногда выпадали в окна.
 
Что будем делать?
 
— Мы — люди пьющие, — сказал боксер Василий хрипловатым голосом.
 
У меня когда-то была мечта: когда будут деньги, купить старую московскую квартиру, расселить коммунальщиков, сделать ремонт так, чтобы проступил оригинал московского жилья в стиле модерн. Я купил возле Плющихи квартиру дореволюционного врача. Можно было даже догадаться, где находился его врачебный кабинет, в котором он принимал больных.
 
Я сделал все, как хотел, но в шаговой доступности я оказался не со стилем модерн и его бронзовыми дверными ручками, а с коммунальщиками. Они были гражданами Москвы, пили, б…довали, по привычке ходили на выборы. Вот дочка этого престарелого мужика — она содержала в той же самой квартире притон. По вечерам там люди падали, как спиленные деревья. Падали и падали.
 
Я заново учился разговаривать. Сначала у меня ничего не получалось. Я только нарывался на скандал. Но шаг за шагом я приближался к этим прекрасным людям, бывшим боксерам и геологам. Я постепенно открывал тайну их успешного существования. Это великое большинство наделено тем, что я называю ПОНЯТКА.
 
Понятка — это особая форма соображения. Понятка основывается на одомашнивании всего мира. Вот Василий так и остался Василием, бывшим, но все-таки боксером. Однако обычно одомашнивается имя: не Михаил и не Миша, а Мишка. Или Танька с Варькой. Это уменьшение не только имени, но и понятий. Остается самое существенное, остальное отбрасывается как ненужное и непонятное, остается ПОНЯТКА, которая нюхает мир.
Эта понятка стала моделью поведения, с ней хорошо дома и трудно в чужих местах.
Понятка снюхивается с поняткой. Гирлянды поняток.
 
Когда родилась на свет эта понятка? Ну понятно, что мы — ее родина. Когда она исчезнет? А зачем? Она нас всех соединяет.
 
Однажды ночью я проснулся от диких криков. В наш подъезд ворвался ОМОН, взломали соседей сверху, квартиру 32. Всех выволокли. Оказалось, дочка задушила подушкой папашу с палочкой. Из-за денег. Папаша лежал трупом, а все соседи так и крутили в разные стороны своими понятками, и было понятно, что и убийца, и убитый, и боксер Василий, и вот этот ОМОН — это двор, родня, сверху донизу, и только сделай к народу один шаг — и всё, получи свою понятку, не сторонись, не будь чужим.
 
Есть мохнатка, а есть понятка — особое, дворовое устройство мозга, свойственное большинству.
 
Понятка — защитный дальтонизм мозга, ловкий паралич ума. Понятка мастерски не различает масштаба событий. Гвоздь в стене важнее революции, рыбалка — главное развлечение, ну конечно, мы всех победим, под подозрение взяты любые абстрактные идеи, любые абстрактные слова.
 
Понятка трогательно доверчива в своих подозрениях и подозрительна в своей доверчивости. Из подозрительности понятки лезут стручки теорий разных заговоров. Понятке нужно дать врага, как собаке — мяса.
 
Понятка — защитная реакция организма от ужаса мирового заговора. Понятка жаждет беспорядка. И порядка. И вновь беспорядка — и так без конца.
 
Идите к нам, не критикуйте, не взыщите, мы — люди пьющие. Жизнь махнет хвостом, и вы обязательно приблизитесь к нам, ну чего вы стоите, идти недалеко, я же говорю: один шаг — шагайте.  

Колонка Виктора Ерофеева опубликована в журнале "Русский пионер" №91. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Виктор Ерофеев, шаг
Рекомендую
1 3074
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Сергей Демидов
    18.07.2019 12:39 Сергей Демидов
    Бытовая сценка....
    Грязный разум...
    Периодически смотрю публикации в журнале...
    Обычная бытовая сценка...
    Есть журнал...
    Он обязан наполняться публикациями...
    Он и наполняется публикациями....
    А публикации дают люди с грязным разумом..
    Забывают они подумать над словом, которое определяет тему журнала...
    Шаг...
    Шаг надо сделать ...
    Куда надо сделать шаг...
    И начинаешь продумывать свой шаг...
    А грязный разум пичкает нас своими воспоминаниями из прошлого, которое сформировано таким же грязным разумом, как и у авторов....
    Смотреть надо журнал периодически...
91 «Русский пионер» №91
(Июнь ‘2019 — Август 2019)
Тема: шаг
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое