Классный журнал

Напарница

10 марта 2019 09:34

Рассказ Майка Гелприна

Ранним воскресным утром улицы Сан-Фран-циско были еще безлюдны. Еще не выбрались из лачуг неудачливые старатели-голодранцы. Не пробудились гулящие девки в борделе мамаши Маккреди. Не закатали рукава мясники на скотобойне Дженкинса. Не отворились двери овощных и скобяных лавок, универсального магазина Бреннана и Золотопромышленного банка.

Город спал, но в салуне Билли Бутчера кипела жизнь и продолжалась непрерывная, круглосуточная игра. Делали последние ставки на выложенную веером бубновую масть пытающие счастья в монте понтёры. Катились по зеленому сукну кости там, где играли в крэпс. Сноровисто раздавал карты крупье за покерным столом.

Я на мгновение застыл на пороге, бегло оглядел зал. Полсотни посетителей. В основном статисты. С десяток персонажей второго плана, как я. И три звезды: Чарли Голд в амплуа шерифа, Лотар Мюллер в амплуа владельца салуна и красотка Дороти в своем обычном, вольном амплуа.

Я шагнул внутрь и ушел в тень. Второй план, он второй и есть — затенять звезд моему персонажу не подобало. Пускай я был не статистом — откликающимся на «эй, ты там» или «пошел вон, свинья» безликим субъектом в обносках и потертой широкополой шляпе. Но и не известным любому и каждому супергероем, как Чарли Голд, Лотар Мюллер, Джузеппе Монжиови или Энрике Чавес.

Разумеется, миллионов пять экспертов и знатоков могли отличить моего персонажа от пары сотен прозябающих на втором плане коллег. И хотя эти пять миллионов были кап-лей в море по сравнению с миллиардами подсевших на «Живую Историю» обывателей, таким, как я, они дарили надежду.

Знатокам было известно, что я, Джон Риган, прозванный за прямоту характера Джонни Простофилей, — авантюрист из Нью-Орлеана, прибывший в Калифорнию на третий месяц после начала золотой лихорадки. Эксперты также знали, что мне повезло, когда старательская партия наткнулась на жилу в предгорьях Сьерра-Невады. И еще знали, что из восьми человек унесли оттуда ноги и добычу лишь трое — скальпы остальных достались вышедшим на тропу войны краснокожим.

На эту стычку, где нам троим удалось отстреляться и выжить, я очень рассчитывал. Поговаривали, что рейтинг популярности у нее ничуть не меньше, чем у линчевания Кровавого Джима Гопкинса или рукопашной с мохавками на сакраментской лесопилке. Высокий рейтинг означал, что в следующий раз я могу рассчитывать на контракт под стать тому, что заключали звезды. Если, конечно, этот следующий раз для меня наступит.

— Эй, Джонни!

Я обернулся на голос. Принадлежал он незнакомой девице, рослой, загорелой, черноволосой и черноглазой. Не писаной красавице, но вполне миловидной и явно не робкого десятка. Я беззастенчиво оглядел ее с головы до ног. Почти не накрашена — разве что глаза чуть подведены. Одета не в пестрое муслиновое платье с кружевами и глубоким декольте, в какие обычно рядятся шлюхи, а во фланелевую рубаху и латаные мужские брюки, перепоясанные широким ремнем с медной пряжкой. У левого бедра за ремень был заткнут тесак в расшитых бисером ножнах.

Я качнулся с пятки на носок, заученным движением забросил в рот мексиканскую сигариллу и, не отрывая от незнакомки взгляда, прикурил.

— Кто такая? — спросил я небрежно.

Интересно, сколько обывателей, упершись взглядами в просмотровые мониторы, гадают сейчас, зарождается ли второстепенная любовная линия или знакомство не обернется ничем. Явно не десять миллиардов фанатов, которые в перипетиях изучали сомнительные амурные связи шерифа, салунщика, шулера, индейского вождя, главаря разбойничьей банды, управляющего банком и прочих персонажей, чьи амплуа взяли себе звезды первой величины. Но те немногие, кто симпатизировал белобрысому, курносому и недалекому Джонни Простофиле, сейчас наверняка желали мне удачи и прикидывали, как повели бы себя на моем месте.

— Дана Боженова, милосердная сестра софийского госпиталя Красной Луны. Прибыла вчера вечером на фрегате «Леди Анна» в распоряжение доктора Барлоу. К сожалению, доктор…

— Знаю, — перебил я. — Госпиталь неделю назад сгорел, доктор сгинул в огне, как, впрочем, и четверо пациентов. Второй план?

Дана мотнула головой, вороная челка метнулась наподобие конской гривы.

— Статистка. — Она отступила в «мертвую зону» — тень, отбрасываемую черной, траченной молью драповой портьерой. — Извините, что представилась. Похоже, мне солоно здесь придется.

Я промолчал. Солоно — не то слово. Одиноким женщинам на приисках дорога одна. А на приисках «Живой Истории» — тем паче. Триста лет назад, в Калифорнии середины девятнадцатого века, девица в принципе могла найти себе мужа. Бывало, замуж выходили и потаскухи из публичных домов. Здесь же на брак рассчитывать не приходилось. Через полтора-два года рейтинг эпизода упадет и проект прекратит окупаться. Тогда эпизод свернут и компания переключится на другой. По слухам, в Африке уже выкуплена в пятилетнее пользование Территория и начат отбор статистов на англо-бурские вой-ны. Отправиться туда женатым на статистке из предыдущего эпизода нечего и думать.
Странная и страшная это штука — эпизод, когда проходишь его впервые. Особенно страшно, если еще не привык, не притерпелся к тому, что деньги по контракту тебе уплатят не когда выберешься живым, а если. И что отдать богу душу можно запросто и в любой момент. Сценария у эпизода нет — сюжет создают персонажи. И звезды, на которых направлены тысячи невидимых глазу съемочных объективов. И герои второго плана, действующие в рамках назначенных им амплуа. И занятые в массовках статисты, у которых амплуа никакого нет и которые первыми гибнут в стычках, налетах и перестрелках.

Рейд в предгорья Сьерра-Невады сделал меня пускай не богачом, но более-менее обеспеченным человеком. По местным меркам, естественно. Золотого песка вполне хватит, чтобы дотянуть до конца эпизода, избегая острых и опасных для жизни ситуаций. Выбираясь на фронтир только в особых, считаных случаях, и то лишь для того, чтобы у фанатов не ослаб интерес. Однако о карьере можно тогда забыть. Трусы, бездельники, дезертиры звездами не становились. Ими становились те, у кого росло и множилось количество поклонников. Те, на кого зрители делали ставки. Те, ради которых платили за сеансы, абонементы и бессрочку миллиарды зевак.

Через неделю мне предстоит вести группу старателей в поход к Медвежьему озеру. Это двести миль пути через индейские земли. Там тоже статисты, только с вымазанными охрой лицами и перьями в вороных, до плеч, волосах. Стычки неминуемы, и оружие в этих стычках будет не бутафорное, а самое что ни на есть боевое. И остаться в живых будет не так уж просто. А если вспомнить о шастающей вдоль индейских границ разбойничьей банде Красавчика Роджера — непросто вдвойне.

Я уселся за барную стойку так, чтобы особо не светиться в объективах, заказал стопку русской водки и залпом ее осушил. Перекинулся парой слов с барменом, скурил сигариллу и двинулся пытать удачу в монте. О девице из Румынии, Польши или откуда она там я успел позабыть. До полудня ставил по мелочи на бубновые фоски, просадил восемь долларов и переместился за покерный стол. Салун к этому времени был уже полон. Я взял фишек на сотню, к трем пополудни половину спустил, но часом позже блефом забрал крупный банк, удвоился и попал в свои. Тогда я поднялся и двинулся на выход.

— На ход ноги, Джонни? — подскочил ко мне мальчишка-официант. — За счет заведения.
Я выпил за счет заведения, сунул мальчишке квотер в нагрудный карман и вымелся из салуна наружу. Начинало уже темнеть. Запах конского пота мешался со смрадом от нечистот. С залива тянуло затхлостью и несвежей рыбой. Из палаточного городка, где селилась самая голытьба, наплывало тошнотворное кисло-сладкое амбре. Мне было плевать — к вони и смраду я давно уже привык. Так же, как к змеиным укусам, ножевым и огнестрельным ранениям, продажной любви и принципу «каждый сам за себя». Друзей у меня здесь не водилось, зато кто и когда угодно мог стать врагом. Впрочем, друзей не было ни у кого. Заводить близкие отношения было бессмысленно: в следующем эпизоде бывшие друзья легко могли оказаться по разные стороны дуэльного барьера, уличной баррикады или линии фронта.

Давя сапогами отбросы и конские яблоки, я двинулся по Главной к своей лачуге — снятому с колесных осей щелястому фургону, за который платил владельцу четыре доллара в день.

На перекрестке Главной и Саттер-стрит дюжий верзила тащил за руку к узкому проходу между хибарами упирающуюся девку. Я пожал плечами и двинулся дальше — сцена была обычная, можно сказать, бытовая, и исход ее был предрешен. За любовь верзила навряд ли заплатит, но девка сама виновата — нечего разгуливать по вечерним улицам в одиночку.

— Джонни, помогите! Да помогите же!

Я сбился с шага, обернулся, вгляделся пристальнее. Это была та самая девица — Дана как ее там. Сам не знаю, какая сила заставила меня свернуть с Главной на Саттер и рявкнуть:
— Слышишь, ты, а ну, отпусти ее!

Верзила развернулся ко мне, я узнал его. Длинный Боб Хатчинс, персонаж второго плана — бывший ганфайтер и охотник за скальпами, а ныне проигравшийся вчистую оборванец и пропойца, без которого не обходилась ни одна городская драка. Бычья шея, квадратный подбородок, трехдневная щетина и мосластые кулачищи. Надвинутая на глаза широкополая шляпа, рваная рубаха и подпоясанные веревкой дырявые штаны завершали образ.

— Ступай своей дорогой, Джонни, — бросил Длинный Боб. — Эта девка — не твое дело.
Он был кругом прав. Кличкой Простофиля я был во многом обязан привычке соваться куда не следует.

— Мое дело. — Я упрямо выпятил подбородок. — Я с ней договорился на ночь.

Боб презрительно фыркнул.

— Сначала ею попользуюсь я, потом забирай.

Я шагнул вперед, футах в пяти от него остановился и проговорил, тщательно подбирая слова:
— Не лезь в бутылку, приятель. Оставь ее — с меня десять баксов и выпивка.

Собеседник набычился, подобрался. Взгляд блекло-серых, выцветших глаз уперся мне в переносицу, будто взял сквозь прорезь прицела на мушку.

— Триста баксов, Джонни. Триста, понял?! Выпивку я куплю себе сам.

Это было вызовом, пощечиной. Принять предложение означало прослыть не только простофилей, но и слабаком — ни одна девка на Территории не стоила таких денег. Кровь бросилась мне в голову, ладонь рванулась к рукояти заткнутого за ремень «кольта», но в последний момент я одумался. Беспричинно застрелить человека означало отправиться в тюрьму, а оттуда, вполне возможно, на виселицу. И хотя множеству фанатов такой расклад пришелся бы по душе, меня он не устраивал.

Я метнулся к Бобу, в прыжке метя головой в лицо, но он отскочил и встретил меня хуком в челюсть. Я взревел от боли, шарахнулся в сторону, но на ногах устоял. Чудом успел поставить блок и отразить джеб, но от фронт-кика в живот уйти не сумел. Меня отбросило, вмазало спиной в стену. Колени ослабли, в голове помутилось, перед глазами заклубился туман.

«Сейчас добьет, — понял я. — Идиот, какого черта я с ним связался?»

Утекали секунды, но Боб почему-то не добивал. Причину я понял, лишь когда девица, за которую я так некстати вступился, резко дернула меня за рукав и крикнула в ухо:
— Бежим!

Я оторвался от стены, тряхнул головой. В глазах прояснилось. Длинный Боб Хатчинс лежал, уткнувшись лицом в землю, и хрипло, с натугой дышал. Из его правого бока выпирала рукоятка всаженного между ребер ножа.

Я нагнулся, выдернул лезвие, упрятал нож за пазуху, и мы поспешно зашагали прочь. Когда добрались до моего щелястого, с занозистыми стенами дворца, стемнело уже окончательно. Я наконец облегченно выдохнул: в жилых помещениях съемочной аппаратуры не было — компания гарантировала персоналу приватность.

— Какого черта? — спросил я, когда отдышался. — Какого черта ты ко мне обратилась?

— Вы… ты ведь славянин?

На секунду-другую я смутился. Если кочуешь из эпизода в эпизод, то подчас забываешь, что ты на самом деле не американский старатель, римский гладиатор, чешский трактирщик или швейцарский наемник, а всего-то Саня Булатов, неотесанный лоботряс из Орехово-Зуева.

— Ну, славянин, — буркнул я. — Русский. Какое это имеет значение?

— Имеет. Я давно тебя заприметила. Еще в твоем первом эпизоде, в гладиаторской школе. Переживала тогда страшно. Я и сюда, если хочешь знать…

Она осеклась и смолкла. Я едва не присвистнул с досады. О фанатках, подписавших контракт статистки ради ни с того ни с сего вспыхнувшей любви, мне слыхать приходилось. Ничем хорошим это, как правило, для них не заканчивалось. Персонажи на Территориях с легкостью сбывали незваную и нежданную любовь в рабство, в публичные дома или отдавали на потеху желающим.

— Мне не нужна содержанка, — бросил я девице в лицо. — Ступай прочь.

Она долго молчала, потом вдруг заплакала в темноте.

— Прогоняешь? — донеслось до меня сквозь всхлипы. — Что ж, благородный поступок. Мог бы и продать какой-нибудь мадам. За шлюху бандерши, не торгуясь, дают полторы-две сотни, я узнавала. Тебе ведь плевать, что я не потаскуха?

Я почувствовал, что начинаю злиться.

— Не потаскуха, говоришь? Не слыхала, как называется девка, предлагающая свои услуги незнакомому мужику?

Девица не ответила. Всхлипы ослабли, затем вовсе сошли на нет.

— Эх ты, Простофиля, — сказала она наконец. — Услуги… Я не собиралась ложиться под тебя за деньги. Вот же, придумала на свою голову с этим доктором. Надеялась, познакомлюсь, возьмешь меня в напарницы.

— Что? С чего ты взяла, что мне нужна напарница?

— Ты же метишь в звезды? Не отрицай, каждый из вас об этом мечтает. И я подумала, что дам тебе шанс. Персонаж с добровольной напарницей — такого в эпизодах еще не было, твой рейтинг может взлететь до небес. Я умею ездить на лошади, неплохо стреляю, владею холодным оружием — это, кстати, ты видел. Не чураюсь тяжелой работы — умею перевязывать раны, шить, стряпать, стирать.

Я долго не отвечал — думал. Затем спросил:
— Шанс, говоришь? Копать шурфы и просеивать породу умеешь?

— Научусь.

Я вновь помедлил.

— Твое предложение имеет смысл. Допустим, я соглашусь. Но не раньше, чем пойму кое-что. Зачем это нужно тебе?

Дана фыркнула, затем шагнула ко мне, ладонью провела по щеке, взъерошила волосы.

— Затем же, что и тебе, — не хочу быть вечной статисткой. Рядом с тобой и у меня появится шанс. Но давай поговорим по-дробнее утром? Сейчас я жутко, отчаянно хочу спать. И, что бы ты об этом ни думал, желательно не одна.

Караван тронулся в путь неделю спустя, еще затемно, и к полудню был уже в сорока милях от Сан-Франциско. Семь запряженных быками повозок со снаряжением и утварью. Табун ездовых лошадей. Четыре десятка статистов-золотоискателей. Траппер-проводник по кличке Винчестер. И Джонни Простофиля в качестве лидера.

Нещадно шпарило солнце. Сухая земля под конскими копытами разлеталась трухой. Чертил в небе круги стервятник. Я пустил жеребца рысью вдоль вереницы фургонов и, поравнявшись с головным, перешел на шаг. Круглолицый, конопатый, с прожаренной солнцем плешью Винчестер, сидя на козлах, с ленцой охаживал быков хворостиной. Он был персонажем второго плана, как и я. Дана клевала носом с ним рядом.

— Эй, Джонни-бой, — окликнул меня траппер. — Уступи девку на ночь.

— Легко, — в тон ему ответил я. — Что взамен?

— Скальп первого краснокожего ублюдка, что попадется нам на пути.

— Маловато будет,

— А меня спросить не желаешь? — фыркнула Дана. — Кто сказал, что я стану с тобой спать в обмен на какой-то скальп, который к тому же не мне достанется?

— Хорошо, — Винчестер уступчиво покивал, — пусть будет два скальпа. Один тебе. За это сделаешь мне любовь по-французски.

Дана невозмутимо пожала плечами.

— Да пожалуйста.

Кровь внезапно хлынула мне в лицо. Рукоять «кольта» будто бы сама скакнула в ладонь из-за пояса.

— Заткнитесь, вы, оба, — рявкнул я. — Пристрелю!

Винчестер хохотнул и надвинул на глаза шляпу. Он явно принял мои слова за шутку. Дана бесстрастно разглядывала окрестности. Черные волосы падали на плечи, загорелая кожа, казалось, отливала на солнце золотом. Ярость схлынула, вместо нее я ощутил нечто сродни ревности и нешуточно этому удивился. Что я, собственно, знаю о ней? Ловкая, работящая, нетрусливая, отлично стряпает и хороша по ночам. Не хватало только к ней привязаться, досадливо подумал я. Или, упаси господи, влюбиться. На Территории это все равно что надеть себе на шею ярмо.

Территория… Здесь все было почти настоящим, почти взаправдашним, кроме… самой Территории. Сколько же денег в это все вбухано? Я оглядел окружающую нас пустыню, далекий лес на западном горизонте, горы на восточном. Шестьсот миль вдоль чилийского побережья взяты на пять лет в аренду, облагорожены, застроены, оснащены техникой и аппаратурой. Местные жители, получив компенсацию, покинули свои жилища и переселились на восток. Сходство с калифорнийским ландшафтом трехсотлетней давности максимальное — даже профессиональные историки с трудом находят неточности в рельефе, флоре, фауне, постройках, расположении и протяженности городских улиц…

Сотню лет назад одна за другой обанкротились кинокомпании. Проагонизировав десяток лет, загнулся кинематограф. Людей перестали интересовать вымышленные приключения вымышленных же героев. Кинофильмы начали тотально проваливаться в прокате, кинотеатры позакрывались. Телевизионные сериалы продержались чуть дольше, потом также сошли на нет. На какое-то время их место заняли виртуальные реальности, затем спрос и на них упал.

Так продолжалось до тех пор, пока опросы не выявили, что на фоне общего упадка литературы и искусства интерес социума к историческим событиям, тотализаторам и судьбам реальных людей сохранился и даже усилился. Созданный на обломках кинокомпаний финансовый монстр «Live History» эти три пункта совместил. Так появились эпизоды и занятые в них персонажи — ежедневно рискующие жизнью в обмен на деньги и славу сорвиголовы и авантюристы…

Трое суток мы неспешно пересекали Территорию с юга на север. Сбив фургоны в круг и выставив часовых, коротали ночи. Ни единой живой души мы на пути не встретили, но утром четвертого дня Винчестер наткнулся неподалеку от стоянки на следы мокасин.

— Разведчики, — хмуро прокомментировал он. — Двое. Ночью были тут, пересчитали нас по головам в свете костров. Здесь, на равнине и среди бела дня, они вряд ли решатся атаковать, но количество ночных часовых надо удвоить.

Сутки прошли тревожно. К вечеру мы достигли предгорий. Ни одного краснокожего в пути так и не встретилось, но присутствие их ощущалось явственно и повсеместно. Угроза, казалось, насыщала воздух, таилась в распадках, хоронилась в горных ущельях, пряталась в поросших буйной растительностью холмах и в объективах невидимой глазу съемочной аппаратуры.

— Озеро в сутках пути, — сказал Винчестер, когда стемнело и я приказал устраиваться на ночлег. — Шкурой чувствую, затевается что-то. Надо разделиться, Джонни. Двадцать парней пускай остаются с тобой здесь. Остальные пойдут со мной вон туда. — Траппер махнул рукой в сторону ближайшего холма. — Засядем на склоне, в зарослях, и будем ждать. Если вас атакуют, ударим им в тыл.

Атака началась ранним утром, едва первые солнечные лучи вызолотили покрывающую фургоны парусину. Три десятка всадников разом вымахнули на равнину из невидимого с мес-та стоянки ущелья и, вздымая пыль, понеслись на нас.

— В ружье, — гаркнул я, бросился на землю, прополз под днищем фургона, вскинул винтовку и взял ближайшего атакующего на прицел. — Огонь!

Я выстрелил, промазал и стал лихорадочно перезаряжать. Рядом со мной, распластавшись на земле, наводила на атакующих винтовочный ствол Дана. Выстрелила, хладнокровно, в три резких движения, перезарядила и прицелилась вновь. Краснокожие были уже в полусотне шагов. Нестройный залп выбил из седел двоих или троих, но остальные, рассыпавшись цепью, пустили зажженные стрелы. Парусина у меня над головой вспыхнула. А минуту спустя все было кончено.

Прицельный залп со склона холма поделил атакующих пополам — на живых и мертвых. Уцелевшие осадили коней, развернулись, погнали назад, туча пыли застила отход. Я облегченно выдохнул. В двух шагах по правую от меня руку Дана, не меняясь в лице, слала отступающим вдогон пулю за пулей.

— Довольно, — прикрикнул на нее я. — Палишь в белый свет как в копейку.

Пятью минутами позже мы окружили пару раненых, жмущихся друг к другу индейцев. Я стиснул зубы: меня корежило от того, что предстояло сделать, потому что никакие это были не дикари, а обычные статисты из Европы, Австралии или одной из Америк. Я подумал о сотнях миллионов обывателей, прикипевших взглядами к просмотровым мониторам в ожидании расправы. И о сотнях миллионов других, которые просмотрят ее потом, в записи.

— Отпустим их, — выдохнул я. — Пускай уходят.

— То что, Джонни, рехнулся? — Винчестер подскочил, ухватил меня за грудки.

Я рванулся, с треском разорвался ворот рубахи. Траппер был прав: отпустить пленных означало понизить, а то и загубить собственный рейтинг и остаться на втором плане надолго, может быть, навсегда. Меня колотило, я задыхался — мне следовало отдать команду стрелять, но слова не шли с языка, будто застряли в глотке. Я прокашлялся, и в этот момент за спиной треснул выстрел.

Я рывком обернулся и увидел статиста-индейца, схватившегося за пробитую пулей грудь и заваливающегося навзничь. А еще — Дану, бесстрастно наводящую на второго пленника «кольт».

— Ты… — выдавил я. — Ты что творишь?

Дана удивленно посмотрела на меня, пожала плечами и выстрелила индейцу в лицо. С четверть минуты я ошеломленно переводил взгляд с нее на убитого. Затем развернулся и пошагал прочь.

Получасом позже мы посчитали потери. Три фургона сгорели дотла. Двое старателей нарвались на стрелы. Дана сноровисто выдернула наконечники и марлей перетянула раны. За три часа до полудня мы снова пустились в путь и к вечеру вышли на озерный берег. Ночью Дана была со мною особенно нежна.

Две недели спустя, на закате, я велел свернуть лагерь, чтобы наутро отправиться в обратный путь. Партии повезло — на озерных отмелях мы нашли с полсотни прячущихся в иле золотых самородков. Я прикинул, что на каждого старателя придется тысячи по две с половиной, если продать с умом.

— Хорошие деньги, — сказал я Дане. — На полгода сносной жизни вполне хватит.
Я так и не сумел до конца избавиться от той неприязни, что испытал к ней в момент расстрела. Красивая, чувственная, работящая и умелая напарница оказалась еще и хладнокровным убийцей. Надо бросить ее к чертям, раз за разом твердил себе я, запрягая в фургоны быков. Вернемся в город, и пускай идет, куда хочет. Может статься…

Я не додумал — один из старателей подбежал, дернул меня за рукав и сообщил, что пожаловали гости.

Их было двое, оба небритые, кривоногие, мрачные и немно-гословные.

— Красавчик Роджер велел передать, — буркнул мне в лицо тот, что стоял справа. — С вас подорожная, если хотите вернуться живыми.

Сомневаться в его словах не приходилось. В предыдущем эпизоде нынешний разбойничий главарь командовал римским легионом. Убийства и казни были его любимым хобби.

— Четыре пятых с добычи, — уточнил тот, что слева. — По справедливости.

— По справедливости, да? — издевательски переспросил Винчестер. — Передай Роджеру, что может поцеловать нас всех в задницы.

Парламентеры убрались, и траппер, кривя губы, обвел взглядом старателей.

— Фургоны и быков бросим, — хрипло каркнул он, — обратно пойдем налегке. Я знаю обходной путь. Выдвигаемся завтра утром, затемно.

Мы покинули берега озера еще до восхода солнца и до заката гнали коней на юго-восток. Заночевали в горах, а когда пробудились поутру, выяснилось, что исчезла Дана. Получасовые поиски ни к чему не привели — моя напарница будто растворилась в горных ущельях.

— Нехорошо это, — ворчал траппер, седлая коня. — Очень нехорошо, не к добру. Ладно, Джонни, разыскивать ее дальше времени нет. Выдвигаемся. К полудню мы…

Договорить он не успел. Из подступающего к месту ночной стоянки чапараля по нам дали залп, и траппер с простреленной головой рухнул на бок.

Я плохо помню события того утра. Все смешалось — винтовочные и револьверные выстрелы, конское ржание, вскрики раненых и стоны умирающих. Затем была скачка сквозь заросли, наобум, куда глядели глаза. И погоня, и выбитые из седел пулями статисты. И кони, роняющие от усталости пену на скаку. Мы дали им роздых лишь в три часа пополудни. Я по головам пересчитал уцелевших. Нас осталось шесть человек.

Я долго не мог поверить ходившим по городу слухам, что у Красавчика Роджера появилась напарница, переметнувшая-ся из старательской партии и сдавшая эту партию банде. Когда слухи наконец подтвердились, я запил. День за днем методично накачивался спиртным в салуне, вечерами брел, пошатываясь, к своей лачуге и валился спать. Пробуждался затемно и тащился обратно в салун.

Сбежавшая, подставившая меня напарница упорно не шла из головы, не отпускала, не давала вольно жить и дышать. Я отказался от похода в верховья Сакраменто, затем еще от одного, в водораздел Сан-Хоакина. Мой рейтинг с каждым днем падал, но мне было наплевать. Так продолжалось до тех пор, пока меня не разбудили посреди ночи двое дюжих парней.

— Нас прислал шериф, Джонни, — вместо приветствия выпалил один из них. — Он желает поговорить с тобой с глазу на глаз. Собирайся, дело отлагательств не терпит.

Шериф принимал меня в грубо сколоченном бревенчатом срубе, где днем проходили судебные заседания.

— Садись, Джонни, — кивнул он на кресло. — Предложил бы тебе выпить, но времени нет ни черта — на счету каждая минута.

— В чем дело? — спросил я.

— Пару месяцев назад тебя видели здесь вместе с одной особой. Потом она куда-то пропала. Люди говорят, мол, подалась в банду к Красавчику.

Я кивнул.

— Так оно и есть.

— Час назад она была у меня. По ее словам, люди Красавчика поодиночке просочились в город, да и сам он где-то поблизости. На десять утра назначен налет на отделение Скотопромышленного банка, туда как раз подвезли деньги, вырученные на последних торгах. Теперь вопрос к тебе, Джонни: этой женщине можно верить?

— Что она хочет от вас? — вопросом на вопрос ответил я. — Золота?

Шериф усмехнулся. За голову Красавчика Роджера, живого или мертвого, была назначена награда в десять тысяч монет. Еще по пятьсот платили за голову каждого из его парней.

— Нет, Джонни, не золота. Представь: она просится ко мне в напарницы за то, что сдаст Роджера. Вознаграждение целиком достанется мне. Как тебе это?

Шериф принялся рассуждать, что если устроить в банке засаду, то можно перебить всю банду. Затем стал сомневаться, не ловушка ли это, но я слушал вполуха. До тех пор, пока суть не дошла до меня.

— Это не ловушка, — сказал я твердо. — Девчонка строит свое амплуа, уникальное и универсальное. Бьюсь об заклад, что в следующем эпизоде она станет звездой.

Шериф почесал в затылке.

— Вот как? — задумчиво проговорил он. — Что ж, похоже. Если, конечно, доживет.

Поглазеть на расстрелянную банду явился едва ли не весь город. Нашпигованный пулями главарь, раскинув руки, лежал на земле навзничь. На красавчика он больше не походил.

Когда убитых побросали в телеги и повезли на кладбище, я увидел Дану.

— Долгосрочная операция, — громогласно врал корреспонденту «Калифорнии» шериф. — Эта девушка была мною внед-рена в банду, и, как видите, все прошло по плану. Разумеется, ей пришлось многое пережить. Но теперь, — шериф приобнял Дану за плечи, — теперь она со мной.

Я протиснулся сквозь толпу и поманил Дану в сторону.

— Ну, здравствуй, — проговорил я, вложив в слова по максимуму сарказма. — Напарница.
Дана осталась невозмутимой.

— Привет, Джонни. Как поживаешь?

— Я-то поживаю прекрасно. Чего не скажешь о полусотне парней, которых ты отправила на тот свет.

Дана привычно пожала плечами.

— Ты преувеличиваешь. Своей рукой я застрелила только двоих краснокожих. Остальное — всего лишь условия игры. «Хватай свой шанс» и «каждый сам за себя» — не это ли ты мне говорил?

Я сплюнул ей под ноги, развернулся и пошел прочь.

Дни потянулись мутной нескончаемой чередой. Мысли о Дане вытесняли из бестолковой моей головы все прочие. Я понимал, что влюбился. И осознавал, что предмет своей любви ненавижу.

Чтобы охладить голову, я повел четверку старателей к Форт-Россу, но на полпути сказался больным и повернул вспять. Все валилось у меня из рук, от бессонных ночей мутилось в глазах. Я едва переставлял ноги и, вернувшись, запил по-черному, в одиночку, не выходя из лачуги наружу.

Когда я пропил почти все, что у меня было, в дверь постучался карточный шулер.

— Есть дело, Джонни, — поведал он. — Прибыльное.

Я отрицательно мотнул головой.

— В твоих делах не участвую.

— Это дело особенное. Шериф получил двадцать грандов за банду Роджера. Есть верные шансы эти деньги прибрать к рукам. Твоя доля пятьдесят процентов. Хорошая сумма по местным меркам. Ну и, разумеется, твой рейтинг подскочит дай боже как.

— Убирайся, — отрезал я. — Краплеными картами не играю.

Убраться шулер не пожелал.

— Болван, тебе и не придется краплеными, — принялся настаивать он. — В воскресенье в салуне будет большая игра. Все, что тебе надо сделать, — поменять четыре карты к тузу, когда я подам знак. И потом ставить — деньги я тебе выдам перед игрой.

— Да при чем здесь я?

— Против меня шериф ставить не будет, — терпеливо объяснил шулер. — А ты вне подозрений.

— И что же? Вне подозрений у нас полгорода. Бери любого.

Шулер досадливо крякнул.

— Тебя мне рекомендовали, — пояснил он. — Без твоего учас-тия трюк не пройдет.

— Да почему? Кто рекомендовал?

— Твоя бывшая, она же моя будущая напарница. Сама она не хочет за дело ни гроша.

Я почувствовал, что стремительно трезвею.

— Ни гроша, значит, — повторил я. — Это мне хорошо знакомо. Только с чего она взяла, что я стану помогать вам? Можешь меня вычеркивать.

Шулер всплеснул руками.

— Ладно, раскрою карты. Эпизод будет длиться еще как минимум год. А Дана уже на четвертом месяце.

— Как? — опешил я. — Постой. Что значит на четвертом?

— Да то самое, Простофиля, и значит. Вот справка от доктора Робинсона. Впрочем, можешь поговорить с ним сам. Считать умеешь? Рожать ей придется здесь. Тебе понадобятся деньги на пристойное жилище, шмотки, цацки, соски и прочее.

— В каком смысле мне? — ошарашенно пролепетал я. — Почему мне?

— А кому же, по-твоему? Или ты полагаешь, Дана из тех мамаш, что будут сидеть с младенцем? Если так, глубоко ошибаешься. Выходит, придется этим заняться тебе, Простофиля. Она почему-то уверена, что ты не откажешься.

Шериф изучил сданные ему карты, пригубил пиво из кружки и бросил в центр стола с десяток фишек.

— Ставлю сотню.

— Отвечаю сто, — уравняла ставку Дана.

Трое игроков спасовали. Я бросил взгляд на свои карты. Туз пик соседствовал с четырьмя разномастными фосками.

— Отвечаю, — буркнул я.

Шулер спасовал вслед за остальными и приготовился сдавать прикуп.

— Мне две, — заказал шериф.

— Ни одной, — невозмутимо отозвалась Дана. — У меня готовая комбинация.

— Четыре штуки, — проворчал я.

Игроки дружно обернулись ко мне.

— Ты пьян, Джонни? — заботливо осведомился шериф. — Отвечаешь сто долларов на пустом листе?

— Чувствую, будет мне счастье.

— Ну-ну.

Шериф сбросил две карты, и шулер сдал ему новые. Я избавился от четырех фосок и оценил покупку. Тузы треф, бубён и червей встали с пиковым тезкой в каре.

— Еще сто, — заявил шериф.

— Отвечаю. — Дана бросила в банк последние лежащие перед ней фишки. — У меня больше нет денег, играю, что есть.

— Сто и пятьсот!

— Что, купил свое счастье, Джонни? — С полминуты шериф пытливо разглядывал мое лицо. — Пятьсот и тысяча сверху!

— Купил, купил, — пробормотал я. — Тысяча и восемнадцать сверху.

— Ва-банк, — ни секунды не промедлил шериф. — Здесь двадцать тысяч, Джонни. Тебе остается покрыть четыреста долларов.

Я не спеша закурил мексиканскую сигариллу.

— Пас, — небрежно сказал я и швырнул каре тузов в колоду.

Лица у игроков за столом вытянулись. Мне показалось, что шулера сейчас хватит инфаркт. Ошалело хлопал глазами шериф. Одна лишь Дана оставалась, как обычно, невозмутимой.

— Ты что же, сучий сын, не платишь четыреста баксов в сорокатысячный банк? — вызверился на меня шулер. — Что у тебя было?

— Да так, пара троек.

— Пара троек? И с ними ты ставил восемнадцать грандов на кон?

— Я блефовал. Не самый удачный блеф вышел.

— Еще бы. — Шериф сгреб со стола фишки и перевернул рубашками вниз каре королей. — Не повезло тебе, Джонни. Ну да молодец, что вовремя остановился, четыреста баксов хотя бы сохранил.

Я поднялся на ноги.

— Славная была игра, — сказал я. — Не повезло малость, бывает.

Я пересек салун, ногой распахнул входную дверь, вымелся наружу и потопал к своей лачуге. Дана догнала меня, когда я был уже на пороге.

— Пригласишь зайти, Джонни?

— Заходи. Как тебе игра? Надеюсь, вам с новым напарником понравилось?

— Шулер вне себя от бешенства. Только он мне не напарник. Я принесла тебе деньги. Держи, здесь десять тысяч — твоя доля.

— В каком смысле? — не понял я.

— В самом прямом. Вы с шерифом облегчили шулера на двадцать грандов. Половина твоя.

С минуту я ошарашенно смотрел на нее.

— Ты что же, — выдавил я из себя наконец, — догадалась, что я зарою тузов?

Дана вздохнула.

— Я знала, что ты их зароешь, раньше, чем ты до этого додумался, Джонни.

— Каким образом ты могла это знать?

Дана вздохнула вновь.

— Просто более порядочного осла, чем ты, не найти на всей Территории. Знаешь что, у меня предложение. Мне осточертела эта мишура, и эти холеные снобы первой величины, и их выходки. Я устала от своего амплуа. Сказать по правде, устала вообще от всего. Что если я вернусь к тебе?

Я долго молча смотрел на нее.

«Соглашайся, соглашайся, кретин! — криком кричала какая-то сволочь внутри меня. — Пускай она стерва, пускай беспринципная тварь, но ты же видишь, что не можешь жить без нее! И потом: у нее от тебя будет ребенок. Понял, идиот? Скажи, что согласен!»

— Да пошла ты, — вместо этого сказал я.

— Что ж, как знаешь, Джонни. Я тогда повторю предложение через пять месяцев. Хочешь, поспорим, что ты его примешь?

Дана прикрыла за собой входную дверь. С минуту я простоял, дурак дураком, у порога. Затем выскочил на крыльцо.

— На что поспорим? — крикнул я в темноту. — На что, ну?!

— Да на что хочешь, — хохотнула в ответ Дана. — Ставь любую сумму. На выигрыш у тебя нет ни единого шанса.

Рассказ Майка Гелприна опубликован в журнале "Русский пионер" №89. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все