Классный журнал

Эмма, и всё

25 января 2019 09:24

Председатель совета директоров компании «Меркатор Холдинг» Станислав Николаев пишет так, словно давно является колумнистом «Русского пионера», которому не надо объяснять, из чего должна состоять такая колонка. В ней должна быть искренность. И в ней должны быть способности. И еще что-то. И в общем, мы в колонке видим соответствие всем нашим требованиям или, по крайней мере, пожеланиям, которых сами до конца не понимаем. Так как «жить без тебя не могу и ухожу, потому что с тобой умру» может написать про себя, цитируя Эмму, только наш человек.

Две тысячи шестнадцатый год. В Москве, в квартире академика Баева умирал не российский, не советский, а последний настоящий хиппи по прозвищу Большой Бай.

Утром мне позвонила его домработница Эльза. Сквозь причитания и плач я услышал: «Приезжай скорее, отходит твой товарищ». В прихожей я встретил выходящего из спальни профессора Оффенбаха, лечившего, кажется, всех академиков еще с 1950-х годов. Коллекционер и франт, он был, как всегда, в пенсне и бабочке. Сказал мне: «Иди попрощайся, а то уходит Сережа». — «Я с ним разговаривал пару недель назад, что случилось?» — недоумевал я. «Ты знаешь, я не определил, мне кажется, ему просто надоело жить», — грустно кивнул он на выходе.

Сережа лежал в спальне. Большой, непривычно бледный и худой. Рядом вся в слезах стояла Эльза, с рождения заменявшая Большому Баю вечно отсутствующих родителей. Я обратил внимание на три фотографии над кроватью, которые были перевешены совсем недавно. На первой была мать Сережи, Светлана Николаевна. На второй, расположенной в центре, портрет трех академиков — Келдыша, Семененко и Баева, его отца. На снимке они, молодые и счастливые, были сняты на фоне Кремлевского дворца. Видимо, только что вышли после награждения золотыми звездами Героев Социалистического Труда за открытие сибирских месторождений. Сверху рукой Келдыша было написано: «Западносибирская нефть есть». Баев написал ниже: «Ее там невероятное количество». Семененко дописал одно слово: «Фонтанирует».

На третьей — красивая, полуодетая девушка. К фото, в виде коллажа, приклеен бутон от полевого цветка. Над ним надпись: «Я — нераспустившийся цветок», а внизу — «Жить без тебя не могу, ухожу, потому что с тобой умру. Эмма».

Я подошел к Сереже, сел рядом, взял его за руку. После паузы он стал давать мне распоряжения по поводу имущества. Имущества было много: большая квартира, шикарная мебель, богатая коллекция живописи и антиквариата. Сережа, чуждый любого вещизма, оставался последним в роду. Никаких наследников и даже родственников у него не было. А если и были, то он их не знал. Он сказал, что все картины завещал Оффенбаху. Для Эльзы купил домик на родине. Пусть то, что не пригодится из мебели, забирают, а квартира, скорее всего, отойдет академии. Потом посмотрел мне в глаза: «Возьми на память что хочешь. Хочу подарить вещь, которая не просто напоминала обо мне, но была бы ценной для тебя». Я попросил фотографию Эммы. Ведь мы все были в нее влюблены…

Шел 1974 год, сентябрь. После окончания института я должен был улетать в Турк-мению — возглавить подразделение на строительстве газоконденсатных месторождений. Собираю чемодан. Вдруг в дверь раздается сильнейший удар. Открываю. На пороге абсолютно мокрый от дождя Сережа держит на руках растрепанную продрогшую девушку, сжимающую под мышкой картину в рамочке. Я тут же набрал ей горячую ванну, а Сережу повел в гостиную. Разлили, выпили. Сережа начал рассказывать, что поехал на ставшую позже знаменитой «Бульдозерную выставку», организованную художниками-нонконформистами недалеко от моего дома, в Беляево, где и участвовала привезенная молодая художница… Прервав его рассказ, открылась дверь ванной. Абсолютно голая и безупречно красивая девушка с прекрасной фигурой и длинными волосами вошла и попросила выпить. Потом попросила халат. Именно в такой последовательности. После она уже более подробно рассказала, что там происходило. Как ее схватили несколько милиционеров, тащили в участок. А Сережа спас. Отбил, вытащил и привез ко мне.

Так на моих глазах родилась любовь. Это были отношения свободных людей. Эмма олицетворяла девушку будущего — чистая, безумно талантливая, притягательная. Она писала стихи, прекрасно рисовала, была невероятная, невообразимая придумщица, фантазерка. Будоражила и волновала. Иногда взбалмошная, иногда задумчивая, иногда красноречивая, с прекрасно поставленной речью. Мы все любили ее. Она выбрала Сережу. Такое невозможное сочетание, когда встретились два разных характера, которые не могут, казалось бы, рядом сосуществовать! Прилетая в Москву, я наблюдал за ними. Юмор Сережи, выходки Эммы. Удивительное понимание и приятие друг друга. Два свободных человека в эпоху советского застоя.

На поминки Сережи я не пошел. Сидел дома, вспоминал жизнь Большого Бая, интеллигентного, тонкого, с невероятной внутренней культурой. Моего друга. Единственного, на мой взгляд, свободного человека в несвободном государстве, пронесшего через всю жизнь свое абсолютное ее понимание.

Несмотря на заслуги родителей, советская власть была для него понятием сугубо отрицательным, вещью со знаком «минус». Помню, как в 1968 году он был возмущен вводом советских войск в Чехословакию. Он хотел быть там и сделал все, чтобы быть там. Поехал в Прагу под предлогом командировки по изучению чешского языка. Его фотография, где он преграждает дорогу танкам, была напечатана на первой полосе газеты «Руде Право». Был скандал, и только чудо спасло его отца от наказания.
После этого эпизода у них состоялся диалог:
— Сережа, ну какое-то время ты еще похиппуешь… А дальше что в жизни собираешься делать?

— Знаешь, пап, вообще ничего.

— Ну что ж! Я для нашей страны сделал столько, что она еще многие годы может не нуждаться. А ты действительно можешь не работать.

Сергей самостоятельно поступил в МГИМО. Ушел через два года. Полиглот, знал несколько языков — английский, французский, итальянский. Освоил венгерский и финский. С удовольствием и неутомимым рвением изучал иностранную литературу и делал все, чтобы популяризировать, внедрить ее. Вокруг комсомольская чушь, деревянная партийная дисциплина, советские писатели, прославляющие строй. Современной молодежи это трудно представить, а тогда вхождение западных и американских писателей в нашу жизнь было сродни культурной революции. Хемингуэй, Стейниц, Сэлинджер. Журнал «Иностранная литература» передавался друг другу «зачитанным до дыр». И Сережа всегда был в центре этого литературного круга. Писал письма, критические и рецензионные статьи, переводил материалы.

Как и обещал отцу, он ни дня не работал. И был одним из самых уважаемых людей в Москве. Он дружил со всеми — от великих ученых до больших писателей, переводчиков, людей искусства. Рита Райт-Ковалева, Иван Кашкин, Юнна Мориц. Это был привычный круг его общения. Никогда не служил, исключил государство из своей жизни. Кидался во все, где можно вдохнуть в затхлость глоток свободы. Тогда для этого были редкие радости в виде театральных премьер, еще более редкие визиты в пару-тройку нормальных кафе и извечные кухонные посиделки. С ним всегда было кайфово. Масса новой информации, кругозор на все 360 и веселые споры по любым вопросам. Помню, однажды, проспорив до хрипоты, в одном мы сошлись сразу. Что «Герой нашего времени» — лучшее, что было написано в XIX веке.

В августе 1991-го на площади перед Белым домом я сразу увидел среди толпы знакомый силуэт. Как бы защищая своей большой фигурой, Большой Бай обнимал только что прилетевшего Ростроповича вместе с его виолончелью. Сережа, оказывается, встречал его в аэропорту. Меня познакомили. Выпили все вместе какой-то водки из бутылки, занюхали. Бурлящая площадь, полная самого разного люда. И мы, и Ростропович, и виолончель. Сергей повел Мстислава Леопольдовича к Гавриилу Попову, приветливо машущему со ступенек Дома правительства. Так сказать, передать с рук на руки ценнейший, по его глубокому убеждению, эталон демократии и любви к людям.

А тот роман Эммы и Сережи продлился лет пять. Пять лет свободы и любви. Любви к свободе. Без капли рутины. Потом Эмма ушла, оставив только надпись на фотографии: «Жить без тебя не могу и ухожу, потому что с тобой умру. Эмма». Сережа долго ее искал, но она пропала. Нам осталась только эта фотография. Она висит у меня в гостиной как самый бесценный дар в моей жизни. Как воспоминание о юности, о любви. О выборе потрясающей женщины, в которую я был влюблен. О том, что моим другом был человек того редчайшего сорта, которые несут в себе колоссальный заряд достоинства, внутренней культуры и абсолютного понимания свободы. Ведь если свободный человек уходит из жизни, значит, ему нечем стало в этой жизни дышать.

Колонка Станислава Николаева опубликована в журнале "Русский пионер" № 87. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все