Классный журнал

Вечно жив

19 октября 2018 11:16

Возможно, скептик скажет, что история не имеет сослагательного наклонения и ничего в ней не исправить. Но штатный следопыт «РП» Николай Фохт продолжает работать над историческими ошибками. Да и как, например, не порадеть за человека, который хотел озолотить человечество? А главное — подарить ему бессмертие. Чтобы уже совсем не до пенсии было.

Вот если послушать, не все хотят бессмертия.

Спросят порой какого-нибудь популярного гражданина, властителя дум, кумира многих, а хотели бы вы вечной жизни, — так девяносто девять процентов ответят, что нет, не надо такого. Мол, зачем затягивать, уйти надо вовремя, как в спорте. На пике славы там или в расцвете сил — чтобы таким и запомнили. Плюс моральный аспект: жизнь на то и скоротечна, чтобы помнить об этом и быть максимально собранным, помнить, мол, надо, что ничего нельзя исправить, что ответственность за каждый поступок. Да и вообще, как это вечно? Видеть уход близких, оказаться однажды совершенно одиноким в новом, непонятном и чужом мире?

То есть мысли о том, что всем остальным тоже даруется бессмертие, даже в голову не приходит.

Эти же в основном люди ни за что не хотят прожить жизнь иначе — если бы выпала такая возможность. Нет, все сделал бы точно так же.

Мне все это кажется очень странным. Я бы с удовольствием пожил второй раз и как-нибудь иначе обустроил свою судьбу. Ну правда, ведь можно столько нового опыта получить, удовольствий, разочарований, открыть совершенно другой мир и узнать абсолютно другого себя.

Что за занудство и упрямство — повторить все до последнего слова, как бы доказывая, что не о чем жалеть и в этой жизни все сделано правильно.

И да, конечно, я бы и от бессмертия не отказался.

Скорее всего, это человеческое упрямство и кокетство оттого, что никто по-настоящему не верит, что можно жить вечно, а свою жизнь — повторить, подправить, радикально «пережить». Я думаю, если бы появилась малейшая возможность, еще как бы все ринулись за бессмертием. Неверие в физическую вечную жизнь — защитная реакция. Потому что очень грустно становится от мысли, что можно было бы пожить еще лет сто-двести, а придется довольствоваться лишь бессмертием души, о котором тоже мало что известно и тоже никаких гарантий. И само предположение, что есть какой-то способ раздвинуть рамки физического существования, но тебе оно недоступно, способно ввергнуть в уныние.

И уныние это вполне универсально и заразно. Поэтому всякая общественная структура естественным образом заинтересована в том, чтобы мысли о реальности физического бессмертия не приходили в голову живому человеку. Лучше знать о бессмертной душе, о перевоплощении в животных, об астральном теле. Любые интерпретации или аллегории физического бессмертия какие-то уродливые. Зомби, Кощей Бессмертный, ожившая Мумия — все эти персонажи злые, вредные, неправильные. Даже старик Хоттабыч — пародия, насмешка над вечной жизнью: джинн-маразматик, который своим волшебством и бессмертием не способен никого, даже самого себя, сделать счастливым.

И получается, что не надо жить долго, никому этого не надо. Ни тебе, ни окружающим. Вон, остальные девяносто девять процентов и не хотят вечной жизни, хотят достойно прожить свой век и того, кануть.

Все это очень грустно и очень скучно. Мне не нравится. Надо что-то предпринять, попробовать хотя бы.

История маленького человека

Я сразу о нем вспомнил. Имя это с детства у меня означает начало начал и предтечу. Ведь словами именно этого героя открывается любимая книжка Николая Плавильщикова «Гомункулус». Рецепт тоже про бессмертие, но с другой стороны. «Возьми известную человеческую жидкость и оставь гнить ее сперва в запечатанной тыкве, потом в лошадином желудке сорок дней, пока не начнет жить, двигаться и копошиться, что легко заметить. То, что получилось, еще нисколько не похоже на человека, оно прозрачно и без тела. Но если потом ежедневно, втайне и осторожно, с благоразумием питать его человеческой кровью и сохранять в продолжение сорока седмиц в постоянной и равномерной теплоте лошадиного желудка, то произойдет настоящий живой ребенок, имеющий все члены, как дитя, родившееся от женщины, но только весьма маленького роста». Самозарождение жизни, средневековое ЭКО, гомункулус от прародителя много чего Парацельса.

Детские впечатления вбиваются в память навечно, детская память бессмертна. Парацельс сразу пришел на ум, как только я задумал этот бесконечный, казалось бы, и бессмысленный поход. Бессмысленный в смысле бесстрашный, легендарный. Я, конечно, помнил странный фильм «Вход в лабиринт» по вайнеровскому «Лекарству против страха». Уже там Парацельс предстал своеобразным Джордано Бруно, эдаким Прометеем, но не похитившим огонь знаний у каких-то там средневековых богов, а сам его разжегшим и передавшим подрастающим поколениям; в фильме практически без аллегорий — своему альтер эго из двадцатого века. Да и вообще, Парацельс имя нарицательное — целитель, Авиценна своего времени. Напротив моего дома тоже есть «Парацельс» — коммерческий диагностический центр. Знают, чем народ с окраин привлечь.

Плавильщиков Парацельса высмеял: мол, какой-то желудок, какие-то жидкости. Вообще, миссии невыполнимы, потому что невозможно досконально исполнить рецепт — в этом и секрет всех алхимических тайн. Теперь-то мне известно, что не так уж все просто, не так уж и смешно, не такой уж желудок на самом деле лошадиный. Все оказалось сложнее и даже трагичней.

Один раз произнесу, чтобы больше не возвращаться: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, или Парацельс — потому что «превзошедший Цельса», древнеримского ученого, автора трудов по медицине, которого Парацельс уважал. Уважал и сразу облокотился на кумира — это многое говорит не только о человеке, но и об ученом.

Вообще, я с удовольствием окунулся в подготовку. У меня уже есть энциклопедия про ведьм, с картинками — теперь имеется и «Энциклопедия магии и алхимии» — картинок маловато, зато отлично написана, компактная, лаконичная, недешевая. Не удержался и купил изданный на русском «Магический архидокс» самого Парацельса — современное издание, а стоит как автограф автора.

Повторю, Парацельса я выбрал интуитивно, я до поры точно не знал, зачем он мне. Но сразу, конечно, наткнулся на философский камень. Этот камень не только обращает любой металл в золото, но и лечит все болезни, помогает продлить человеческую жизнь до максимальных пределов.

Оказалось, что этот философский камень у Парацельса был. Мало того, он знал рецепт этого камня. К тому же жизнь и судьба эскулапа оказалась вполне драматической, а если быть точным — трагической.

Обстоятельства вкратце.

Разумеется, о Парацельсе мало что известно — так считается. С другой стороны, если порыться и не полениться, окажется, что информации как раз достаточно. Даже перебор — в том смысле, что кое-что все-таки про него придумано, домыслено, взято из слухов и легенд. Но изучить надо все версии, потому что чудесным образом даже из легендарных сведений рождается объемный и живой образ.

Он родился в девяносто седьмом году пятнадцатого века, умер в сорок первом шестнадцатого. Отец — обнищавший, но родовитый дворянин, врач, мать — бывшая сестра милосердия. Безусловно, Парацельс получил замечательное домашнее образование. Уже подростком, годам к пятнадцати, знал основы хирургии, терапии и алхимии. Я так понимаю, это значит, он мог сделать операцию, выходить больного, знал, как приготовить необходимые лекарства. Алхимия в Средние века и в эпоху Возрождения была переходной формой от религиозного представления об устройстве мира к научному. И больше того, алхимия была важной, необходимой прослойкой. Если угодно, это была романтическая наука. Несмотря на то что алхимики, включая Парацельса, уповали в своих трудах на Бога, обильно цитировали Библию, они, конечно, объективно готовили ученую, образованную публику своего времени к науке настоящей. Точнее, к науке, как мы понимаем ее сегодня.

В шестнадцать лет Парацельс поехал в Базельский университет, продолжил образование. Потом, я так понимаю, не доучившись, оказался в Вюрцбурге, где учился алхимии у аббата Иоганна Тритемия, мага и алхимика, основателя криптографии. И уже после этого получил университетское образование в Италии, в Ферраре — он стал доктором медицины, по одной из версий сделав доклад про скелет человека. Дальше все сложно, дальше так называемые скитания. Говорят, он был в Польше, Литве, даже в России, в Индии, где попал в плен к неким «татарам». Но не пропал — благодаря стремлению к постижению эзотерических знаний, а также врачебным успехам приблизился к хану (ну так пишут — к хану, к какому-то татарскому хану) и в двадцать первом году сопровождал его сына в Константинополь.

И в Константинополе произошло важнейшее событие: Теофраст Парацельс получил философский камень из рук Соломона Трисмозина, соотечественника, которого на самом деле звали Пфайфер. За какие заслуги, непонятно. Кстати, есть мнение, что владельца камня, адепта Трисмозина-Пфайфера, видели в конце семнадцатого века в здравии и в деятельном состоянии души и тела. Это значит, как минимум через сто пятьдесят лет после его встречи с Парацельсом. То есть философский камень, панацея есть и действует. А за какие заслуги эликсир жизни оказался у Парацельса… Так, может быть, Пфайфер его продал — и не Парацельсу, а сыну хана. А Парацельс, скажем, их свел, организовал сделку.

Как Парацельс убежал из плена, неизвестно, но, по моей версии, он мог просто присвоить философский камень и отправиться в Европу. По другой моей версии, он не сбежал, а продолжал пользоваться близостью к высокопоставленному отпрыску и изучал эликсир, уточнял рецепт. Так или иначе, как минимум состав и способ добычи камня были у Парацельса в кармане.

Философский Парацельс

Он снова в Европе. Служит военным хирургом, изучает горное дело, набирается опыта у ученых мужей и у простолюдинов, узких профессионалов: палачей, повитух, цыган. Он — проповедник и проводник, даже сверхпроводник. Да что там — транзистор: в его смешной на вид, большой и лысой голове знания смешиваются, возгоняются, дистиллируются, трансмутируют — и в обновленном, качественно новом виде достаются современникам.
Он сам философский камень.

Опять Базель, где он стал главным врачом города и прославился (кроме побед на медицинском поприще) чтением лекций по медицине на немецком (а не на латинском, как было принято), сжиганием в медном тазу трудов непререкаемых средневековых авторитетов Галена и Авиценны. Он пытался взять под контроль аптечную сеть города, ругая местных аптекарей: мол, они вообще не умеют приготовлять лекарства, что кроме наживы никаких человеколюбивых и христианских целей не преследуют. Он вообще ругал всех вокруг и хвалил себя. Ну и, кстати, имел на это право. Я так понимаю, врачом он был феноменальным. Вылечивал неизлечимые в то время болезни (слоновую, например), успешно противостоял чуме (по некоторым сведениям, для лечения использовал экскременты больных), делал успешные хирургические операции и использовал прогрессивные методы ухода за оперированными больными (например, дренаж ран). Он одним из первых использует психотерапевтические методы, ведет себя с больными по-человечески — утешает, расспрашивает, объясняет. Парацельс считается основателем ятрохимии — опять переходной дисциплины, межнауки, прародительницы фармакологии. То есть это создание новых веществ с заданными (в зависимости от болезни) свойствами. И разумеется, именно Парацельс нащупал и сформулировал метод химиотерапии. Его знаменитое «все есть яд, и все лекарство» — про то, что в определенных дозах яд может лечить. Про экскременты зараженных чумой уже сказано, но, как я понимаю, его хитом было успешное лечение сифилиса ртутью. И этот ртутный метод продержался еще пару веков, если не больше. Он впервые описал силикоз — болезнь шахтеров, когда легкие забиваются пылью, описал тоже «горное» заболевание — «шнебергскую легочную болезнь», рак в результате облучения шахтеров продуктами распада радона. В общем, он открыл огромное количество дверей, в которые просто физически сам не успел зайти. Лютер от медицины — так его называли, бескомпромиссный реформатор.

Огромное количество врагов и завистников в профессиональном цеху. Отчасти из-за них, отчасти из-за своего ужасного характера (на суде обругал городскую власть) он лишился хлебного места в Базеле и привычно пустился в странствия. Говорят, очень много пил, говорят, снашивал одежду до лоскутов, залезал в долги — но всегда отдавал, с хорошими процентами. У него не было дома, он не был женат, и вообще не известно ничего о том, были ли в жизни Парацельса женщины. Есть радикальная легенда: в детстве Теофраст был оскоплен — случайно или, как говорят, «пьяным солдатом». Некуда Парацельсу преклонить голову, да и не нужно это ему. Обреченный гений, которого захочешь пожалеть — да вроде и не за что. Как Вийон, как Караваджо.

Наконец, казалось, Парацельсу повезло — герцог Эрнст, покровитель эзотерических наук, пригласил его в Зальцбург, чтобы тот занимался врачебной практикой, писал, никуда не спешил и ни в чем не нуждался. В его распоряжении был небольшой дом с лабораторией. Но насладиться идеальными условиями Парацельсу почти не пришлось — он умер через полгода, в сентябре сорок первого, через три дня после сорокавосьмилетия. Есть версия, что его избили наемные разбойники: и в Зальцбурге Парацельсу удалось нажить врагов. С другой стороны, за три месяца до смерти он составил и заверил завещание. Предчувствовал или знал?

Вот странно: все говорят, неплохо пожил — сорок восемь лет для той эпохи преклонные года. Но ведь тот же Гален, с которым Парацельс так отчаянно и так бессмысленно боролся, прожил восемьдесят — а это было за две тысячи лет до Парацельса. Авиценна — пятьдесят семь — а тоже ведь жизнь у него была непростая. Еще бы лет десять-пятнадцать Теофрасту, он, не сомневаюсь, удвоил бы количество работ. Писал он быстро, точнее, он складно диктовал, записывали ученики. Наверняка, если бы бросил пить, создал бы еще не один порошок, описал новую болезнь, нашел способ, как вылечить неизлечимое.

Но как спасти того, кто сам себя убивает, и главное — почему Парацельс не воспользовался своим эликсиром жизни? Вот загадка. Может, самое время напомнить ему, может, спасти и приблизить человеческое бессмертие?

Или просто стырить философский камень.

Утомленный страус, распластанный орел

Я был почти готов. Тактика выработана, реперные точки намечены, главные слова подобраны. Но все мне казалось, что я упустил что-то, забыл. Ну конечно, самое главное, как всегда.

Можно сказать, на дорожку присел, склонился над драгоценным трудом про архидокс — да и провел почти всю ночь в раздумьях, в поисках, в сомнениях.

Сначала рецепт философского камня показался мне белибердой, филькиной грамотой — прямо по Плавильщикову.

«Возьми опилки электрума, приведи их в состояние семени, чтобы очис-тить алхимическим способом при помощи антимония. Затем раствори в желудке страуса, рожденного в земле и усиленного едкостью орла. Когда электрум будет поглощен и станет прозрачным и похожим на амбру, не забудь привести его в летучее состояние. Потом добавь электрума (половину того количества, которое ты положил в распластанного орла); вынимай его часто из желудка страуса; таким образом, у тебя получится летучий электрум. Если желудок страуса утомится, нужно возобновить его силы. Когда он потеряет свою едкость, прибавь квинтэссенции винного камня, в таком количестве, чтобы красный слой достиг четырех пальцев толщины. Повторяй эту операцию до тех пор, пока он не станет белым. Затем перегони, и таким образом электрум достигнет белизны чистейшего орла и будет преобразован…»

Ну и дальше в таком духе. Если желудок страуса утомится, понимаешь ли. Но я не мог поверить, что Парацельс до такой степени обнаглел и скармливал своим современникам желудок страуса и распластанного орла. И просто надо было сделать шаг, раскрыть припасенную не напрасно алхимическую энциклопедию. Конечно, это если не шифр, то усложнение, герметизация полученного знания.

В общем, так: желудок страуса — это универсальный растворитель, алкагест, магический раствор, который способен переварить любое вещество. В реальности идеальный алкагест вряд ли был когда-либо получен, но больше всего подходит царская водка, смесь азотной и серной кислот. Орел — это возгонка веществ. Элект-рум — самородное золото с высоким содержанием серебра. Антимоний — хлорид аммония. Философское яйцо — это стеклянная колба, которая герметично закупоривается во время перегонки материала. Если все это принять во внимание, то не такой уж бессмысленный процесс делание этого самого камня. В результате у Парацельса получается золотосодержащий порошок красного, кажется, цвета, который следует растворить в вине и принимать внутрь по мере надобности.

И вдруг философский камень стал для меня абсолютно реальным. Ну хорошо, может, не навсегда, но отодвинуть смерть и продлить вечную молодость порошковое золото с некоторыми добавками наверняка способно. Вон в косметике омолаживающей полно всякого золота, нити есть, кремы, лосьоны — все золотое.

Молодец Парацельс.

Красный огонь

Прекрасен Зальцбург в сентябре. Такой недостроенный Вильнюс — в цент-ре чистенько, даже попытка помпезности, а на окраине живо и просто мило. Без прикрас.

Найти гостиницу «Белая лошадь» не составило труда. На компактном городском рынке приятная, свежая молочница объяснила, как туда пройти. Да и зачем вам, сударь, тащиться в такую даль? Давайте я вам комнату сдам. Чистую, почти в центре. Я с матушкой живу, с тех пор как супруг мой преставился. Слова про него дурного сказать не могу. При жизни был скуповат, а вот после смерти — и дом оставил, и маслобойню в деревне, совсем недалеко от города. Да еще выяснилось, представляете себе, он паи держал. Виллахские шахты знаете? Тео же работал там, еще в молодые годы, мальчишкой считай. Породу поднимал. А потом и сам стал спускаться под землю — это и погубило, легкие слабые у него. Но этот пай да маслобойня кормят нас с матушкой да сыновьями. Много за комнату не возьму: ребята подрастают, старшему девять — мужчина в доме необходим, хотя бы постоялец. Завтрак и ужин иметь будете.

И так она это сытно рассказывала, таким сливочным спокойствием веяло от ее предложения, что не скрою, дрогнул. Уже было потянулся за флоринами: хотя бы ночку проведу, поужинаю да позавтракаю нормально. Но взял себя в руки. Поблагодарил за помощь и отправился по делу.

Уже стемнело, когда я подошел к постоялому двору. На улицу вырывались крики, похожие на песни, окна на первом этаже распахнуты. У входа прохаживались дамы неопределенных лет с одинаково ярко накрашенными губами. Когда я переходил улицу, краем глаза заметил троих совершенно трезвых мужчин. Один курил трубку, другой вертел в руках короткую пеньковую веревку, такую толстую, просмоленную. Почему-то я подумал о матросах — откуда здесь матросы?

Третий внимательно наблюдал за входом в «Лошадь». Мои предположения начинали подтверждаться. Я поспешил внутрь, в таверну при гостинице.

Теофраста заметил сразу. Он сидел во главе стола и жарко беседовал с приличного вида господином лет двадцати. Парацельс говорил громко, то и дело хлопая ладонью по столу. Он был сильно пьян. Его собеседник кивал и не знал, куда себя деть. Я решительно направился к Парацельсу.

— Учитель, герцог прислал за вами. Ему срочно нужна ваша консультация. Его сиятельству сегодня днем стало худо, иначе он не стал бы нарушать празднование ваших именин.

— А ты кто таков? Я всех знаю в окружении его сиятельства. И что с ним?

— Позволю себе заметить, я гость герцога Эрнста, прибыл из Польши. Мечтаю стать вашим учеником. Окончил Ягелонский университет в Кракове, защитил степень доктора. Долго работал в Варшаве при ордене Тевтонском, трудился полковым хирургом. За выслугой лет направлен в ваши земли, чтобы перенять мудрость лучшего из современных философов и врачей, дабы самому преподавать на кафедре Краковского университета. Остановился на день в замке — а тут такое…

— Дурень ты напыщенный, зачем мне знать про твой университет? И не поздновато тебе в ученики? Во, ему уже поздно, а уж тебе… Я спросил, что у герцога, раз ты врач?

— Не осмелился произвести полный осмотр, но, по моим наблюдениям, это подагра, усугубленная почечными коликами. В любом случае герцог согласен принимать лечение только от вас.

— И что, даже первой помощи не оказал? Вам про Гиппократа на кафедре ничего не говорили?

— Ну… Рекомендовал свинцовую примочку наложить и грелку под поясницу.

— Что такое свинцовая примочка? Не важно, вижу, ума в твоей башке не больше, чем в моей шапке. Грелку под поясницу… Да дай тебе волю, ты угробишь нашего благодетеля, и тогда тю-тю и моя пенсия, и лаборатория. Надо идти.

Мы вышли на свежий воздух. За те полчаса, что я был внутри, заметно похолодало. Тучи закрыли луну, и не видать ни зги. Парацельс на своих кривеньких ножках уверенно поковылял вдоль дороги. Я был уверен, что без своего набора инструментов, или что там у него, он к герцогу не отправится, поэтому мы обязательно зайдем к нему домой.

— Мог бы экипаж прислать, — пробубнил Парацельс.

И в этот момент я засек периферическим зрением, что с той стороны дороги к нам метнулись три иссиня-черные тени. Через секунду раздался звук, похожий на свист, и я увидел, что на левое плечо Парацельса опус-тилась та самая веревка с огромным узлом на конце. Я выхватил электрошок и нажал на спусковой крючок. Дикий крик разрезал осеннюю тишину Зальц-бурга — электрод угодил одному из «матросов» в лицо. Я перезарядил и выстрелил во вторую тень. Услышал, как тот, что с трубкой, наверное, застонал и осел на землю. Дозорный, самый молодой из троицы, молча дал деру.

Я подошел к Парацельсу. Он плакал.

— Учитель, где болит?

— Левый плечевой сустав, не чувствую руки. Боль адская. Пока не отойдет, трудно сказать, раздробил он мне ключицу или нет.

— Вот, маэстро, выпейте порошок, поможет точно, снимет боль.

— Порошок, не мазь, не травяной отвар. На чем порошок?

— Секретное лекарство Тевтонского ордена.

Парацельс сел. Я надорвал саше «Нимесила» и дал запить из маленькой пластиковой бутылочки «Святого источника» — все равно не увидит, откуда пьет.

— Можете идти? Я провожу вас домой, вам самому уход нужен. А к герцогу отправимся на рассвете.

Слава богу, дом Теофраста находился не очень далеко от гостиницы, в которой он праздновал сорок восьмой день рождения.

Дверь открыла немолодая, но крепкая служанка, сдержанно ужаснулась состоянию хозяина. Мы прошли в столовую на первом этаже, сели за стол. Служанка принесла кислого молока. Налила хозяину, я отказался. Парацельс жадно выпил, поставил стакан и уставился на меня.

— Я впечатлен. Порошок, который ты мне дал, подействовал через пять минут. Напрочь снял боль, прояснил голову. Через десять минут, пока мы шли, я уже ощущал руку и понял, что перелома нет, только сильный ушиб…

— Давайте я вас осмотрю. — Я уже не мог остановиться.

— Да я скорее Эльзе дам себя осмот-реть, чем литовскому лекарю.

— Я из Польши.

— А какая разница?

Тут он прав.

— Что ты хочешь за свой рецепт?

Я знал, чего хочу от Парацельса, но у меня был план «А», «Нимесил» — это план «Б».

— Учитель, вам надо отдохнуть. Да и я, если честно, перенервничал. Если не возражаете, я бы остался у вас. А утром все обсудим, и рецепт я вам, конечно, дам. За честь почту.

— Пожалуй, ты же спас мне жизнь. Я знаю, чьих это рук дела. Главарь аптекарской гильдии хочет моей смерти пуще, чем рая на земле. Да и не только он. Эти вельможные неучи, наводнившие Швейцарию, как навоз авгиевы конюшни… Дом маленький, я сплю наверху. Наверху же лаборатория, там вас положить не могу. Вон на кушетке у окна располагайтесь, Эльза принесет, что надо. Спокойной ночи.

Я выждал полтора часа, достал из сумки японский файер, который мне подарил зенитовский фанат Жора. Зажег об черкаш и кинул в чан, который стоял на плите. Подождал, пока пойдет настоящий дым, выбил малюсенькое окно и рванул наверх, к комнате Парацельса. Стал барабанить в дверь, орать «пожар!» и вообще, создавал обстановку паники. Дом наполнился дымом. Парацельс выбежал с выпученными глазами из комнаты со свечкой в руках и молча ринулся в свою лабораторию. Отпер дверь, кинулся к столу и отпер нижнюю дверцу. Достал оттуда шкатулку и, кашляя от дыма, буквально скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу. Я остался внизу и остатками «Святого источника» загасил шашку. Вышел к Парацельсу и в меру испуганной Эльзе, которая ночевала в халупе для слуг на заднем дворе.

— Ложная тревога. Судя по всему, вас действительно преследуют образованные бандиты, не чуждые алхимических практик. Красный огонь, у нас во время походов такие использовались на морских судах как сигнальные огни ночью или во время тумана. Дыма много, вреда никакого. За полчаса выветрится, и можно ложиться.

Уже под самое утро я поднялся в лабораторию Парацельса. Отверткой сначала вскрыл дверь, а потом и дверцу в столе. Тяжелая, ажурная шкатулка из черненого серебра оказалась в моей сумке. У ворот меня поджидал Густав, с которым я договорился еще на рынке. Мерин, которого он привел, доживал свои последние дни, но на двадцать километров ведь его хватит, правда? Я запрыгнул на коня и врезал ему по бокам каблуками чоперов.

Я скакал, и мне казалось, что время остановилось. Вот так и выглядит бессмертие. Даже пить не надо — достаточно знать, что в сумке у тебя философский камень, эликсир жизни, панацея, ляпис, тинктура.

И почему-то все-таки не жаль Парацельса.

Тем более что вместо прощальной записки я оставил на столе миску, в которую ссыпал оставшиеся пакетики «Нимесила» — он узнает его на вкус.

Колонка Николая Фохта опубликована в журнале "Русский пионер" №85. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все