Классный журнал

Александр Рохлин Александр
Рохлин

Клопсы и пролегомены

02 июня 2018 10:20
Уже в зачине своего очерка про самый западный город РФ обозреватель «РП» Александр Рохлин предупреждает читателя, что авторская любознательность лежит за пределами туристических интересов. Что ж, читатель вправе сам разобраться, удалось ли автору остаться за им же очерченными пределами. Или все-таки он пошел на компромисс.
Всякое время оставляет после себя гораздо больше следов своих страданий, чем своего счастья.
Йохан Хейзинга. «Осень Средневековья»
 
Обращаем внимание, что в заметке про город Кенигсберг Янтарная комната упомянута не будет. Ни разу. А также подземные ходы под фортами и башнями останутся непотревоженными. Наша любознательность лежит за пределами туристических интересов.
 
Может показаться, что мы обратим и прикуем внимание к деталям не столь уж важным. Но впечатление окажется ошибочным при более глубоком рассмотрении. Что характерно: именно «глубокое рассмотрение», то есть смотрение вглубь, только и способно раскрыть город Кенигсберг-Калининград хотя бы в относительной полноте. Ведь этот город есть ровно настолько, насколько его нет. Он существует и не существует одновременно. Автор использует плохенькую литературную эквилибристику. Отнюдь! Компромисс? Да! Кенигсбергское время движется разнополярно. Местные жители привыкли, а приезжий не сразу возьмет в толк. Хочешь — иди вперед, в так называемую ногу со временем. Хочешь — иди назад, в глубину веков, по проступающим следам истории. Следов этих великое множество. Они проступают повсеместно и в любое время года. Поэтому движение будет иметь одинаковую скорость и успех. Вы окажетесь в нужном месте.
Каком же?
 
Тон нашему повествованию задают кенигсбергские быки. Символ города и скульптурная группа из двух животных, окаменевших от ярости на площади перед Техническим университетом. Автор, скульптор-анималист Август Гауль называл их в 1911 году борющимися зубрами и отвергал всякие аллегории на их счет. Но кто слушает авторов?? Немецкая публика немедленно углядела в композиции символ чего-то могучего, древнего и естественного. То есть самой Восточной Пруссии. И кто бы им в этом отказал, за три года до Первой мировой войны, когда фатерляндия накачивала мускулы быстрее всех стран мира? Облегченная аллегорическая версия — Прокурор и Защитник. Короче, борьба без всяких компромиссов. Однако… С течением времени и обстоятельств одни и те же символы претерпевают метаморфозы. Бронзовые зубры счастливо пережили две войны и полное разрушение Германии и Кенигсберга. Они приняли российское подданство (в отличие от живых немцев, выселенных за пределы области в 1948 году). Быки стоят на прежнем месте. По-прежнему они намертво сцеплены рогами, мускулы напряжены, вены вот-вот лопнут, хвосты вздыблены… Сила, ненависть, упрямство, бескомпромиссность! На что это похоже? Ба! Воскликнет внимательный наблюдатель. При чем здесь Германия?! Это же про нас и про них. Восток и Запад. Россия и Европа. Уперлись рогами и стоят. И трудно не согласиться, по нынешним временам. Это еще не все. Подойдя ближе, наблюдатель заметит: с быками что-то не так! Взгляд… В глазах врагов нет ярости и злобы. Усталость — да. Но без чувства взаимной неприязни. Оно выгорело за 107 лет. И уступило место не пустоте, но, не побоюсь этого слова, бесстрастности. То есть подчиненности чувств разуму. Неужели?! (Здесь мы впервые касаемся одной из главных кенигсбергских «вершин-глубин»… фигуры человека с двойным гражданством, профессора Университета Иммануила нашего Канта. Но о нем позже…)
 
Но и это еще не все… Раз в году зубры становятся участниками перформанса. На несколько дней их берет в заложники живое чувство бурлящей молодости. Проще говоря, хулиганство. Если немецкие студенты норовили подтягиваться на откляченных бычьих хвостах, то российские… гм… норовят выкрасить яйца зубров в яркий и запоминающийся цвет. Аккурат перед Пасхой. Чему и был свидетелем автор заметки.
 
Фонтан у ног быков еще не работал, и его подметал дюжий дворник в оранжевой жилетке. Именно он раздавал комментарии насчет крашеных гениталий пулу любопытствующих.
 
— Каждый год одно и то же, — говорил он. — Но в этом году камеры установили и поймали художницу!
 
— Девица? — изумляюсь я.
 
— Дура, — отвечает дворник с озлоблением.
 
— А вам-то какая разница? — интересуюсь.
 
Дворник смотрит исподлобья. Мне же невдомек, каковы последствия перформанса, имеются ли отложенные действия. Имеются.
 
— А кто краску счищать будет? Заставить бы ее. Дык — нет. Мне придется! Начну я яйца быку мыть — набегут фотографировать и зубы скалить…
 
Далее нецензурно.
 
Из вышесказанного не хочет ли автор заключить, что г. Кенигсберг являет собой путь к компромиссу? Путь не явный, но движущийся подспудно. Спуд — груз прошлого, этакий метафизический пресс, под которым сырой продукт (события во времени) превращается в съедобное масло (субъективная или личная реальность). Хорошо завернул!
 
Короче… Я намерен заявить, что Кенигсберг зиждется на трех больших компромиссах. Как мир на трех китах.
Компромисс первый (условно психологический).
 
Мой дед, Игорь Иванович Куликов, погиб под прусским Данцигом. Какие могут быть компромиссы? Но враг поймает меня на свою удочку.
 
Вот я стою перед Фридландскими воротами Кенигсберга. Я подкован и знаю, что после наполеоновских войн Пруссия задумала укрепить свою столицу и выстроила мощнейшую систему фортов, башен, стен, рвов и прочих «архитектурных излишеств», символизирующих: Германия убер аллес! Впрочем, известно также: средства нападения развиваются быстрее средств обороны. 
 
К концу XIX века крепость Кенигсберг с двойным кольцом защитных сооружений утрачивает свое значение. Город-крепость кардинально меняет концепцию. И превращается в город-сад. Теперь каждое домохозяйство аккуратно и безоговорочно обзаводится точно определенным количеством плодовых деревьев, плодоносящих кустов и цветочных клумб. Так вот, я стою у Фридландских ворот, задрав голову вверх. Уже трижды я входил воротами в Кенигсберг, как в портал Времени. Я побывал в Германии посттевтонской, постлютеранской, постимперской, поствеймарской и постфашистской… И все это на маленьком клочке земли при минимальном усилии воображения. Я видел бойницы, рвы с водой, железные мосты, башни и трогал руками немецкий кирпич. Издали я разглядывал стену разрушенной кирхи, старый парк, вязы, каштаны с набухающими почками и потрес­кавшиеся ступени к прогулочным дорожкам на валах… Прусская весна… Внутри Фридландских ворот музей города. 
 
Прохлада, арки, анфилады, портреты, гравюры и, главное, вещи. Коллекция вещей немецкого быта… Надо ли рассказывать о сокрушительной силе вещей вообще и немецких в частности? Добротность и бережливость обывательского уюта — средство угнетения психики варвара. (Не Карл ли Маркс так говорил?) «Варвар» стоит завороженный, почти не дышит. Перед ним уличный мусорный бачок с витыми ручками, «ушками», заглушками, петельками и виньетками. Подлец, а не бачок! Канделябров только не хватает. Перед варваром никелированный фен 20-го года производства AEG. Варвар лыс, но и раньше феном пользовался не чаще трех раз в год. Но этот никелированный ему до зарезу нужен. Кухонные баночки с надписями, колбочка для взбивания пены в стиральной машине, чугунная печка с десятком окошек… Чур меня, чур!!!
 
Варвар выбегает на свежий воздух. Опять эти крепостные бойницы и мрачные фортификации. Каменное тело средневекового рыцаря без головы. Остов советского истребителя, упавшего в озеро в апреле 45-го года, мой дед… Все давит на меня и прижимает к земле. Я с трудом поднимаю голову. И вижу: Зигфрид фон Фейхтванген! Собственной персоной великий магистр Тевтонского ордена. Гордый, властный, ножку вперед выставил и возвышается надо мной в нише ворот. В руке — макет Кенигсбергского замка. У варвара есть время подумать. Фейхтванген всего лишь каменное выражение немецкого духа… Но нет у варвара сил! Только две мысли в целой голове: как же хочется съездить по морде этому Фейхтвангену! И рука инстинктивно тянется к мечу. Но… велосипед, мусорный бачок, кухонный буфетик и колбочку для взбивания пены — взять себе, сделать своими… Разве колбочка с бачком не выражают немецкого духа точно так же, как Зигфрид фон Ф.??
 
Но горе-варвар не видит разницы. Он ослеплен. И соглашается на компромисс, думая, что это не компромисс.
Пора присмотреться к людям и зданиям. Они приведут нас ко второму компромиссу (условно культурному). Город Кенигсберг прекратил свое существование в два приема. Важное замечание. К разрушению прекрасного средневекового города, который за семьсот лет не подвергался насилию, а только отстраивался и в котором было, кажется, все, что только можно вообразить для счастливой жизни, наши сооте­чественники имеют второстепенное отношение. Город разрушила английская авиация за один налет в октябре 44-го. Только через полгода, в апреле 45-го, столица Восточной Пруссии была взята штурмом советскими войсками. В итоге 94 процента всех зданий города превратились в руины.
 
На этом закончилась прусская история. Началась российская. Часто случается наложение историй и культур в одном месте? Нечасто. Отсюда — непроходящее ощущение временности, неустойчивости и участия в эксперименте с непредсказуемыми результатами. Кто возьмет верх? И что останется?
 
Для общего развития можно вспомнить, что 250 лет назад территория Восточной Пруссии входила в состав Российской империи. Недолго, четыре года, но все же… Именно тогда Иммануил Кант присягал на верность российской императрице Елизавете Петровне. И даже комендантом Кенигс­берга был Василий Суворов — отец Александра Суворова. А еще раньше Петр Первый очень любил сюда наезжать. И, говорят, строил свой Петербург в том числе и по принципу Кенигсберга.
 
Культурные подробности сближения. Заклятые друзья. Нюансы, без которых не обойтись.
 
Но советский период занимает особое место. Первое время, по мнению калининградоведов, новый город воевал с тенями прошлого. Все, что можно было вывезти из разбитого Кенигсберга, было вывезено. Даже брусчатку вынимали и отправляли в Союз. В 46-м году началось заселение области из центральных регионов страны. Но и факт заселения никак не сообщал переселенцам уверенности, что они здесь надолго. Отсюда рождалось отношение. Двоякое, сложное. С одной стороны, увиденное поражало советских людей. Несмотря на разрушения, город и окрестности сохраняли немецкие черты: в садах, парках, дворах и усадьбах — аккуратность и строгость, добротность и бережливость, красота и порядок. Невозможно было не проникнуться всем этим. С другой стороны, образ жизни и способ хозяйствования советского человека противились немецкому. 
 
Жить хорошо не умели. Так незачем и привыкать. Печи топили мебелью. В ванных хранили картошку, сортиры устраивали во дворе. В особняках предпочитали жить несколькими семьями, как в коммунальных квартирах.
Что же по-настоящему сближало людей? Общее страдание. Разруха и голод били одинаково по всем: и по «старым», и по «новым». Смерть косила не разбирая. А когда голод отступал — радовались тоже вместе. И танцевали под гармонь и губную гармошку. И влюблялись. И семьи создавали. Большинство переселенцев не помнит ненависти к немцам. Затем последних выслали в Германию. А город построили заново. Уцелевшие коробки зданий не разрушали, сохраняли, укрепляли, встраивали. 
 
Хотя бы из экономии средств. Поэтому Калининград в своем роде феномен. Больше нигде в мире не встретишь немецких фасадов с русской начинкой, а также пятиэтажных хрущевок на немецком фундаменте с черепичными крышами и характерными «юбочками» карнизов. Если к этому прибавить возможность прямо за углом хрущевки упереться в бывший госпиталь вермахта из красного кирпича (ныне общежитие)… А во дворе госпиталя встретить аутентичную барочную арку с каменными виньетками и гербом, из трещин которого растет хилая березка… А слева к барокко притулились железные коробки гаражей, как в Дегунине… то голова с непривычки начинает болеть. И тянет немедленно найти компромисс с действительностью. То есть — выпить.
В одном из немецких домов на Комсомольской улице, иначе — в домо­владении номер 66 по Луи­зеналлее, проживает Юлия Михайловна Грубый. В этой женщине отражается, как в зеркале, вся история Кенигсберга-Калининграда.

Именно у стен ее дома (с барельефами райских животных и щекастых солнц) я искал компромисса с увиденным… И был застигнут Юлией Михайловной. Но она не укорила меня, а рассказала историю. Вкратце. Юлия Михайловна родилась в семье первых переселенцев в городе Зеленоградске (бывший Кранц) в 1951 году. Корни у нее белорусские, еврейские, польские. 
Семью бабушки фашисты уничтожили — закопали живьем. Но бабушка Юлии Михайловны обладала редким даром — отличать немцев от фашистов. А потому в том же Кранце (Зеленоградске) она подкармливала соседских немецких детей. И девочку Дору, чья мать умерла от голода. Юлия Михайловна родилась уже после выселения немцев и никого из них не видела. И вот однажды из любви к уединенному чтению она забралась на чердак и там в ворохе опилок обнаружила маленькие книжечки. Это были солдатские книжки, Soldaten Kriegstagebuch, спрятанные или брошенные отступающими немцами. Девочка взяла книжку в руки и залюбовалась… буквами. Благодаря начертаниям готических букв маленькая девочка от одного изумления полюбила немецкий язык и выучила его. И стала учительницей немецкого и переводчицей. И вся ее жизнь, рассказанная мне во дворе на Луизеналлее, оказалась про это соединение-сослужение двум культурам и народам.
 
Бескомпромиссно. И, в общем, не очень понятно.
 
Немцы принимают ее за свою. Ведь ее немецкий безупречен. А она не очень своя. Потому что, когда те обращаются к ней со словами: «Посмотрите, что эти русские сделали с нашим городом!», она мгновенно делается русской-белорусской и еврейской. И нет пощады Зигфриду фон Фейхтвангену.
 
А еще Юлия Михайловна продолжает искать Дору. Потому что бабушка просила ее найти. Но Дора не находится. Пока…
Последний, третий компромисс, может быть, самый спорный. Но, на мой взгляд, самый интересный. Или кому-то известен более захватывающий процесс, чем сделка с совестью?!
 
Оный был обнаружен автором на острове Кнайпхоф. То есть в самом сердце Кенигсберга. Не поленитесь взглянуть на старые фото города. Там чудеса обывательского уюта в обрамлении архитектурной стройности с пряничным акцентом. Этот город манил, изумлял и приводил в трепет. Улочки, мостовые, домики в тесных рядах, вывески, трамваи, тележки, бидончики, уличный суп флек из говяжьего рубца, котлетки клопс из пропаренной говядины в сметанном соусе, барышни в пышных юбках, господа в котелках и подтяжках, черепичные крыши, цветы, кони, дети, кирхи, булочки, пивные сады, кучерявые облака… Египетская сила! Ничего этого нет. Ни бублика, ни дырочки… Остров Кнайпхоф, расположенный в рукаве реки Преголь, пуст, как 800 лет назад. Все вышеперечисленное и даже помноженное на фюнф унд цванциг стерто с лица земли и исчезло как дым. Однако…
 
Сквозь рассеянный дым видна одинокая кирха — Домский собор Богоматери и Святого Адальберта. Визитная карточка города. Церковь — доминанта любого европейского города. Даже исчезнувшего на 94 процента. Она не разделила судьбу Кенигсберга. Она оставлена во свидетельство. О чем свидетельствует кирха в своем одиночестве? Надо бесстрашно зайти внутрь. Там нас ждет кое-кто… Кто самый умный. И знает ответы на все вопросы. Кто же?? Господь Бог? Нет! Иммануил Кант.
Вот тут бы мне задрожать и остановиться вовремя. Ведь не дал Бог ума, чтобы Кантову философию постичь. Ни опровергнуть, ни разоблачить не смогу. А уязвить, отщипнуть, высмеять и вырвать из контекста любой дурак горазд.
 
Что же нам, восторженным бездарям в сапогах и ватниках, делать, думал я, с трепетом входя в собор.
 
Грандиозный и таинственный во всех смыслах. Он — тень города. То есть он тоже есть и его нет одновременно. Орган звучит во все свои 6301 трубу (самый большой в Европе. Построен немцами на наши деньги). А богослужения нет. И скамьи повернуты к алтарю спиной, но к органу лицом. Людей не призывают молиться и Бога искать тем более не зовут, а всего лишь утешить свой слух…
 
Каждый день, аккурат в 14:00, маленький органный концерт для публики… И собор быстро пустеет.
 
А все остальные этажи — музей. И люди поднимаются навстречу… Канту. Все выше и выше, через историю Тевтонского ордена, зарождения города, Королевства, Университета… Мимо проходят крестьяне, рыцари, магистры, бургомистры… Все выше и выше, возрастая и просвещаясь, поднимаясь к божеству. И наконец, залы, посвященные только Иммануилу Канту. Здесь его портреты и изречения на желтых табличках. Цитаты и максимы, прибитые к стене… Я чувствую, что больше идти не могу, и опускаюсь на стульчик… Несколько женщин проходят мимо меня и фотографируют одну и ту же табличку с кантовскими словами. Там про силу женского «рычага», способного поднять, повернуть и заставить мужчину действовать в нужном направлении…
А ведь «обывательский уют» победил и тебя, великий философ, думаю я. Ты был хорошим, благочестивым, работящим, по тебе в городе сверяли часы, ты был частью интерьера. Но ты же перевернул философское представление о мире, разрушил прежнее мироздание силой мысли. Твои максимы убедительны, как выстрел фаустпатрона. Ты нарисовал нравственный закон. Ты призвал человека вступить в совершеннолетний возраст. Иметь мужество жить своим умом. Задвинуть старую религию за колбасный ряд. И самому стать наконец Богом… Кто я такой, чтобы противиться силе чистого ра­зума? Правда, после тебя herr Ницше скажет, что Бог умер. А маленький фюрер с клоунской щеточкой усов загонит просвещенную Европу «за Можай». Вот это я понимаю — Компромиссище!
 
Зато теперь можно сидеть в кирхах спиной к алтарю.
 
Но есть в этом что-то… бессовестное.
 
Большая фотография на стене собора. Последние дни Кенигсберга. Разрушенный город, пустые глазницы окон, но день солнечный и по площади движутся люди. Господин в костюме с бабочкой идет, помахивая тросточкой, молодая фройляйн несет таз с бельем, солдат вермахта, отпускник, вышагивает с чемоданом, и еще множество маленьких фигурок спешат по своим маленьким делам. А я вдруг замечаю… самого себя. В отражении стекла. И вижу, что мы идем навстречу друг другу. Еще мгновение, несколько шагов, и мы встретимся. Под звон трамваев и бой башенных часов.
 
А колокол помолчит…
Все статьи автора Читать все
       
Александр Рохлин, дневник наблюдений, Кенигсберг, Калининград, компромисс
Рекомендую
1 2639
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Я есть Грут
    2.06.2018 15:52 Я есть Грут
    Немцам давно пора заткнуться.
    Вовсю тошнит от их занудства.
    Бомбёжки тех же англичан
    Им нанесли страшней изъян.
    Не говоря уже о том,
    Что мы могли сжечь каждый дом...
82 «Русский пионер» №82
(Май ‘2018 — Май 2018)
Тема: Компромисс
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое