Классный журнал

Виктор Ерофеев Виктор
Ерофеев

Полет в нищету

07 мая 2018 11:15
Детство не знает компромиссов. Писатель Виктор Ерофеев докажет это любому, да хоть немцу. Поэтому опасное это дело — возвращаться в прошлое, в детство. В опасное и бескомпромиссное советское детство, будь оно неладно, и жаль, что вас там не было.
— Давай поиграем в нищету, — сказал я.
 
Это была моя любимая игра. Мой немецкий переводчик Генрих знал это и не мог отказать.
 
— С удовольствием.
 
— О каком удовольствии ты говоришь? — усмехнулся я. — Это мучительная игра. Ночные прогулки с ножом в кармане, переодевания, драки и разбитые в кровь носы. Мы вернемся в мое детство. Детство не знает компромиссов. Мы будем голодать. Мечтать о банане и буханке белого хлеба.
 
— Годится! С удовольствием! — снова воскликнул Генрих.
 
— Без всякого удовольствия! — Я рассердился на друга. — Мы подвергнемся всем бедам моего несчастного детства. Переживем его снова.
 
Я сглотнул и ослабил узел галстука, задрав подбородок и сильно вращая головой.
 
— Хочу… — возбудился Генрих. — Я хочу нырнуть в твое несчастное детство. Я и сам-то был простым парнем из рабочей семьи…
 
— Все равно вы жили лучше. — Гримаса перекосило мое лицо. — Мы вас разбили в войну, а вы все равно жили лучше нас, победителей! Американцы вас кормили! А мы…
 
Генрих смущенно захохотал.
 
— Мне тоже было нелегко, — признался он с красным, отсмеявшимся лицом. — Но как ты восстановишь детство? Впрочем, ты всё можешь. Ты — маг и волшебник!
 
— Мне все можно, — кивнул я. — В этом-то вся и беда. Потому и тянет в детство, где всё было под запретом. Мы отправимся с тобой в Петербург. Я приказал оцепить полицией целый район. Это будет сценой нашего спектакля.
 
Актер занес руку и остановился в смущении. Бить или не бить?
 
— Стоп! — заорал я. — Ты неправильно играешь! Детство не знает компромиссов. Бей меня сильнее. Бей!
 
Здоровенный актер изо всей силы ударил меня. Я пытался защищаться. Я завопил на весь двор тонким голоском, но никто даже не высунулся из окна. А кто мог, собственно, высунуться? В этом серо-желтом дворе, где серая краска стен в разводах дождей переходила в желтую, а желтая — в серую, где углы домов и подворотни глумливо выглядели обветшалым кубизмом, стояла звенящая тишина. И только где-то высоко в темном небе тарахтел полицейский вертолет-надсмотрщик.
 
Всех жильцов по случаю игры выселили из квартир, и кто там притаился в опус­тевших комнатах, менты или крысы, никто не знал. Впрочем, в некоторых окнах за занавесками для правдоподобия горел тусклый свет.
 
Актер колошматил меня со страшной силой. Генрих не выдержал, выскочил из подъезда, откуда через окно он наблюдал мое детство, бросился на помощь.
 
— Нельзя так сильно бить! — закричал он актеру с сильным от волнения акцентом, прижимая руки к груди. — Вы испортите лицо моему русскому другу!
 
Актер с недоумением глянул на Генриха и, бесцеремонно оттолкнув немца, продолжал уже с видимым удовольствием лупить меня.
 
— Я вызову полицию! — завопил Генрих, шаря по карманам в поисках мобильного телефона.
 
— Не порти мне детство! — заорал на него я. — Иди немедленно в подъезд!
 
Генрих повиновался.
 
— Ну что ты остановился? — обратился я к здоровенному актеру. — Бей!
 
Актер примерился и мощным ударом сбил меня с ног. Я грохнулся на землю, подняв столб пыли.
 
— Молодец! — сказал я актеру, очухавшись, поднимая голову и вытирая кровь. — Тянешь на Госпремию. Так… Кто там следующий?
 
Вместо ответа в темном дворе появилась пара: он и она. Уныло переругиваясь, они шли довольно быстро усталым шагом, желая поскорее добраться до дома и рухнуть. Он был какой-то ущербный, ему не хватало то ли глаза, то ли уха, как у Ван Гога, то ли руки, то ли ноги, хотя все у него вроде было на месте. Она же несла ведро, в котором лежала серая, мокрая тряпка, как будто облезлая плоть речного поверженного монстра.
 
— Ты все мои деньги просаживаешь на свои гребаные лекарства, — сказала она мужу, останавливаясь возле меня, лежащего в пыли. — Мне надоело мыть подъезды ради твоих червивых потрохов!
 
— Чего ты несешь! — обозлился мой отец. — Я скоро вылечусь, вот увидишь…
 
— Скоро! Не верю! — Она поставила ведро на землю и закрыла лицо руками. — Хоть бы ты сдох!
 
Отец пожал плечами.
 
— Придет время — сдохну, — примирительно сказал он.
 
— А ты чего тут разлегся? — вдруг разглядела меня мать. — Опять побили? Ну почему всем нравится тебя, сопливого придурка, бить? Иди домой!
 
Я не отозвался. Я почувствовал родной резкий запах материнского пота, и мне стало сладко.
 
— Не хочешь — можешь не приходить!
 
Она решительно дернула ведро за скрипучую ручку и двинулась дальше. Отец поспешил за ней.
 
Я поднялся на локте, посмотрел родителям вслед.
 
— Как живые… — вздохнул я. — Введите девчонку! Ольку! Пусть меня утешает.
 
— Любовная сцена, — возвестил на весь двор невидимый громкоговоритель.
 
В темный двор вбежала девушка, в которую я был когда-то влюблен. Она подошла ко мне, присмотрелась.
 
— Приветик! Ты чего тут валяешься?
 
— Здорово! Меня побили. — Я шмыгнул носом.
 
— За что? — резко присела рядом Олька.
 
Она так резко присела, взмахнув легким платьем, что у нее между ног открылась белая полоска трусов, которая ярко сверкнула в темноте двора. Я заморгал от такого видения и шумно вздохнул.
 
— За что? За что? — передразнил я Ольку. — За то, что я маленький!
 
— Ну да, ты — шибздик! — согласилась она. — Но это еще не повод… — Она вдруг резко вскочила на ноги. — Ты чего уставился? Трусов, что ли, не видел?
 
— Трусы-то я, может быть, видел. — Я утерся ладонью. — А вот что там дальше, никогда…
 
— Показать? — с вызовом спросила Олька. — Они у меня импортные. Польские! — с гордостью добавила она.
 
— Покажи польские, — неожиданно сказал я толстым голосом. — Пожалуйста…
 
Я редко употреблял слово «пожалуйста», но тут употребил.
 
— Что, правда показать? — Олька задрала платье.
 
Теперь белые трусы били мне в глаза, как будто луч маяка в Кронштадте. Я весь напрягся. Олька была красивая, рослая. Тут снова из подъезда выпрыгнул Генрих:
 
— Я тоже хочу посмотреть!
 
Олька задумалась.
 
— Нет! — вдруг жестко сказала она, не обращая внимания на немца. — Ничего я тебе не буду показывать! Пусть тебе Катька показывает. Она всем у нас во дворе пацанам показывает за эскимо на палочке!
 
— Но Катька-поганка… она некрасивая!
 
— А ты думаешь, сам красивый? Урод!
 
— Не переходи на личности! — вдруг взвизгнул я. Слышать о себе как об уроде мне было невмоготу. — Хватит! Следующая сцена!
 
Олька гордой походкой ушла со двора. Генрих тихонько ретировался в подъезд.
— Перестаралась! — Я посмотрел ей в спину. — Кто она такая?
 
— Звезда! — подлетел ко мне на все готовый пресс-атташе. — Играет в модных телесериалах.
 
— П…а! — поморщился я. — Отправь ее… куда подальше… на Сахалин! Следующий номер! Нет, стоп, перерыв!
 
Ко мне бросилась медсестра промыть раны, но я сердито от нее отмахнулся. Прямо на дворе накрыли походный стол, чтобы я перекусил. Я сел на складной стул, подозвал Генриха и оглянулся. Два официанта в белых смокингах несли во двор два серебряных подноса. Не успели они разлить по чашкам горячий чай, как я зарычал на них, брезгливо отталкивая от себя тарелки с бутербродами.
 
— Вы чего принесли? Какую еще черную икру! Какой такой салат из камчатского краба! Издеваетесь! Разве я так ел в детстве! Несите гороховый суп! Картошку отварную, краюху хлеба без масла. Ясно?
 
Генрих поразился моей приверженности правде детства. Мы съели по тарелке горячего горохового супа, отрыгнули, трескуче, подражая русскому морозу, перднули и рассмеялись.
 
— Перерыв закончен, — скомандовал я, хлопая в ладоши. — Следующий номер!
 
— Следующий номер: мочилово! — торжественным голосом изрек невидимый громкоговоритель.
 
— Мочилово? Это что? — не понял Генрих.
 
— Увидишь, переводчик! — Я напустил туману.
 
— А куда делась по жизни эта Олька? — поинтересовался Генрих. — Она дала тебе в конце концов?
 
— Ни х…, — помрачнел я. — Вышла замуж за какого-то м…ка. Живет где-то на рабочей окраине. Перебивается с хлеба на воду. А могла быть, дура, реально звездой первой величины!
 
Официанты спешно уносили посуду и стулья.
 
— Удачи! — Генрих хлопнул меня по плечу, вновь перднул трескуче и поспешил в подъезд.
 
— Актеров сюда! — Я снова захлопал в ладоши.
 
Возникло замешательство.
 
— Всех? — спросил невидимый громкоговоритель.
 
— Почему всех? Тех, кто будет играть в следующей сцене!
 
Во двор быстрой деловой походкой вошли несколько молодых актеров лучших московских театров. Они уже были одеты в костюмы дворовых хулиганов, но, поскольку еще не вступили в роль, держались с элегантным достоинством успешных, востребованных артистов.
 
— Вот что, ребята, — заговорщически тихо сказал им я… — Ну привет! Рад видеть. — Я похлопал по плечу, выделяя из группы, своего любимца, вихрастого актера. — Значит, так. Эту сцену играем на предельном реализме. Никаких актерских понтов. Вы — волчата, которые превращаются на глазах в молодых и сильных волков. Здесь выковываются ваши ценности. Мои — тоже. Понятно?
 
— Понятно! — тихим хором ответили актеры.
 
— Ну давайте! — вдохновляющим голосом сказал я.
 
Актеры разбежались, чтобы занять невидимые стратегические позиции в глубине двора. Через минуту в подворотню зашел мужчина в простом черном костюме с папиросой во рту. У него был вид человека, который зашел пописать в чужой двор. Но я не дал ему пописать.
 
— Дяденька, — сказал я противно просящим голосом, — дайте папиросу. Курить хочется!
 
Прохожий удивился.
 
— Сколько тебе лет? — хмуро спросил он.
 
— Сколько надо, — хмуро ответил я с наг­ловатой улыбочкой.
 
Мужчина бросил взгляд на низкорослого паренька и решил, что я не опасен.
 
— Отстань! Дай поссать! — отмахнулся он.
 
— Не хотите дать папиросу — дайте двадцать копеек!
 
— Чего? — снова нахмурился мужчина. — У меня нет мелочи.
 
Тут следовал коронный номер городской шпаны, который я особенно любил.
 
— Как нет? — занедоумевал я. — Не верю. А вы попрыгайте! — И подошел к нему впритык.
 
— Чего?
 
Мужчина даже не сразу понял, чего хочет от него пацан. А когда понял, рассердился не на шутку.
 
— Да пошел ты! — рявкнул он и оттолк­нул меня.
 
Едва удержавшись на ногах, я набросился на мужика с кулаками. Тот удивился. Схватил меня за шкирку, тряханул и бросил на землю. Я хотел было подняться, но прохожий уложил меня снова ударом ноги.
 
Я лежал в пыли, а прохожий справлял нужду. Вдруг я вскочил на ноги, заложил два пальца в рот и свистнул на всю округу. Прохожий еще не успел застегнуть штаны, как во дворе собрались пять рослых хулиганов в кепках. У одних кепки повернуты козырьком вперед, у других — козырьком назад, но зато лица у всех одинаково недовольные.
 
— Ты чего парня обижаешь? — спросил вихрастый хулиган.
 
— А чего он ко мне пристал?! — еще спокойным, но уже выдающим внутреннее беспокойство голосом спросил прохожий.
 
— Ты к нему приставал? — обратился ко мне другой хулиган.
 
Прохожий сделал попытку уйти; ему преградили дорогу:
 
— Ты куда?
 
— Я к нему не приставал, — честным голосом сказал я. — Просто папиросу попросил.
 
— И он тебя за это стал бить?
 
— Подождите! — вскричал прохожий.
 
— Мы подождем, — издевательски мягко сказал еще один хулиган, в кепке с козырьком назад. — Ну говори!
 
— Он меня заставлял попрыгать…
 
— Зачем?
 
— Чтобы проверить, не звенят ли у меня монеты в карманах…
 
Общий смех, похожий скорее на хрюканье кабанов, был ему ответом.
 
— Чего вы смеетесь? Я правду говорю! — Прохожий полез в карман, достал пачку папирос. — Угощайтесь!
 
Хулиганы задумались. С одной стороны, они хотели курить, папиросы были хорошие, и этим можно было ограничиться. Но кураж брал свое. Они вырвали у прохожего из рук пачку «Беломора» и закурили от зажигалки.
 
— Ну, в общем, это, я пошел, — примирительно сказал прохожий.
 
— Ага! Пошел! — сказал вихрастый хулиган, который, очевидно, был главарем. — А кто платить будет? Пушкин?
 
— Чего платить-то?
 
— Десяточка за выход, — сказал вихрастый.
 
— У меня нет таких денег!
 
— А ты не груби, понял?
 
Хулиганы обступили прохожего.
 
— Ребята, вы чего? — уже плачущим голосом спросил прохожий.
 
— Чего-чего? Ничего! — сказал вихрастый свою коронную фразу. — Деньги гони.
 
Прохожий оглянулся. До подворотни было недалеко. «Если вырваться и выбежать на улицу — там они уже ничего со мной не сделают», — подумал прохожий.
 
Он сделал вид, что роется по карманам в поисках денег, но неожиданно высвободил руки и, резко оттолкнув двух парней, которые загораживали ему проход, бросился бежать в сторону улицы. Хулиганы с гиканьем рванули за ним. Подножка! Он грохнулся на землю, пополз на четвереньках, хотел подняться — его сбили с ног. Тогда он с неожиданной ловкостью перевернулся, оттолкнулся от земли и врезал парню, который собрался ударить его ногой. Парень упал, но тут блеснул нож, круг сомкнулся, а когда разомк­нулся, прохожий уже лежал на земле, и у него из шеи хлестала кровь.
 
— Полундра! — крикнул вихрастый, и хулиганы вмиг растворились во внутренностях двора, оставив на земле дергающегося в судорогах мужчину. Я тоже убежал вместе с ними.
 
Когда через некоторое время я вернулся, прохожий уже не дергался. Санитары клали тело на носилки. Генрих пугливо вышел из подъезда.
 
— Ну чего, — усмехнулся я, — весело тебе было?
 
— Да! — Генрих восхищенно развел руками.
 
— Вот так мы и жили… — уточнил я. — Актеры играли неплохо.
 
— Слушай! — изумился 
 
Генрих. — А парня-то реально убили?
 
Я посмотрел на него, как на дурака, и рассмеялся:
 
— Детство не знает компромиссов. Есть хочется! Поехали!
 
Роскошная черная немецкая машина медленно вползала в обшарпанный двор.  
Все статьи автора Читать все
       
Виктор Ерофеев, компромисс, советское детство
Рекомендую
1 3829
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Я есть Грут
    8.05.2018 01:22 Я есть Грут
    На хрена так усложнять?
    Можно в Люберцы сгонять.
    Там в такой блудняк влетите!
    Вмиг обратно захотите.
    К маме, титю пососать.
    А не в драках зажигать.
82 «Русский пионер» №82
(Май ‘2018 — Май 2018)
Тема: Компромисс
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое