Классный журнал

Майк Гелприн Майк
Гелприн

Твой случай

14 апреля 2018 10:23
Паше Коробову сразу не понравилась эта группа. Ни благообразный божий одуван с поросшей белесым пушком лысиной, ни жилистый угрюмый усач с рябой толстухой-женой, ни субтильный узкоплечий интеллигентик. Паша даже хотел было сгоряча отказаться вести группу, когда эти пятеро вылезли из чрева дряхлого, полупустого Ан-24, что раз в неделю летал из Норильска в Хатангу.
 
По непростым и небезопасным таймырским маршрутам Коробов водил туристов вот уже десятый сезон и за это время стал неплохим физиономистом. А уж интуицией он был богат с детства, как и подобает потомственному охотнику-промысловику.
 
Ну и типы, с неприязнью думал Паша, одного за другим оглядывая новоприбывших, пока те опасливо спускались по трапу в полусотне метров от терминала. Столичные неженки, хлопот с такими не оберешься. Не к добру это все. Отдать их, что ли, Андреичу, старик вот уже второй сезон сидит сиднем без дела. И немудрено: нынче клиент ловится не по шапочным рекомендациям, а через интернет, о котором темный Андреич и не слыхал. Паша до недавнего времени не слыхал тоже, но потом скумекал, что к чему, и потратился. Семь потов сошло, прежде чем научился попадать грабками по клавишам, но оно того стоило — клиент пошел жирный и со средствами. Правда, со столичными гусями до сих пор Коробов не связывался. А связался, лишь когда те согласились накинуть двадцать процентов. И, как выяснилось, связался совершенно напрасно. В следующий раз с клиентов непременно надо требовать фотографии, лучше всего в полный рост.
 
Паша уже решился было сказаться больным и препроводить горе-туристов к Андреичу, но в этот момент на трап ступила… Коробов сморгнул, затем шагнул вперед и вгляделся.
 
«Вот это телка», — мысленно ахнул Паша, оценив ладную спортивную фигуру, распущенные льняные волосы и немыслимо голубые глаза. Он вгляделся пристальнее и едва сдержался, чтобы не облизнуться.
 
«Дает, — по выражению немыслимо голубых определил Паша. — Точно дает, и плевать, что тощий занюханный интеллигентик не просто так, а явный хахаль».
 
С туристками Паша Коробов обращение знал. Девок и баб в кус­ты заваливал изрядно, пока их вымотавшиеся за день ухажеры и благоверные безмятежно храпели в спальных мешках. Вздорная мысль спровадить клиентов к Андреичу улетучилась. Дурное предчувствие, правда, осталось, но взыгравшие гормоны живо задвинули его на задворки сознания.
 
Полина с неодобрением смотрела на старикана с дурацкой фамилией Горемыкин, от Москвы до Хатанги не закрывавшего рта и потому порядком поднадоевшего. Тот уже вовсю пылил навстречу местному, натянув благостную улыбку на умильную ряшку и на ходу протягивая пухлую розовую ладошку.
 
— Иннокентий Фролович, — представился Горемыкин. — А вы, голубчик, надо понимать, наш проводник Павел?
 
— Не проводник, а руководитель группы.
 
Полина окинула беглым взглядом рослого, косая сажень в плечах «не проводника, а руководителя». Тот еще кобель, определила она. Тундровый бабоукладчик, и глаза уже будто маслом залил. Полина поежилась и в который раз засомневалась, правильно ли поступила, уговорив на поход Дениса. С одной стороны, «парня в горы тяни, рискни». А с другой — Денис не по этой части. Согласился, потому что любит, и теперь хлебнет лиха. С учетом того, что абориген Павел явно успел положить на нее глаз, — в особенности.
 
«Да и черт с ним, — по здравом размышлении решила Полина. — Сделал предложение красивой, чувственной и знающей себе цену девушке — терпи теперь ее капризы, а заодно и гарцующих вокруг такой девушки жеребчиков. И, кстати, предложение она пока что не приняла и не уверена, примет ли. А значит — хранить верность никому не обязана, да и вообще моногамия — отживший свое предрассудок и рудимент».
 
— Да-да, конечно, руководитель, — мелко кивая, согласился Горемыкин. — Разумеется, вы теперь наш начальник. Скажите, Павел…
 
— Значит, так, — перебил новоиспеченный начальник. — На маршруте никаких «выканий», «Павлов» и «Иннокентиев». На маршруте я — Паша, ты — Кеша. Ясно?
 
— Ясно, ясно, Паша. — Горемыкин заулыбался лучезарнее прежнего. — Не первый раз идем, знаем. Разумеется, меня можно смело звать Кешей. А это Толик и Зиночка, — кивнул он на супружескую пару. — Прекрасные люди, строители, мы в пути успели уже познакомиться, так сказать, накоротке. Того юношу зовут Денисом. Девушку — Поленькой. Кстати, вы, молодые люди, не против, если я выведу вас героями своей новой книги? Я, видите ли, писатель.
 
— Так, — прервал словоизлияния писателя Кеши руководитель-начальник Паша. — Ваши пожитки сейчас выгрузят. Разбирайте и потопаем. Переночуем у меня, места на всех хватит. Завтра утром выходим.
 
В здоровенной избе места и вправду хватило с избытком.
 
— От отца осталась, — степенно объяснил Паша. — Отец знатный охотник был, в тундре сгинул. Сюда бы хозяйку хорошую, — он покосился на Полину, — работящую, верную. Да что-то не найду такую никак.
 
Полина хмыкнула. «Мог бы изобрести что-нибудь поновее, — лениво подумала она. — 
Тоже мне, сельский донжуан с серьезными намерениями».
 
Она поднялась, демонстративно зевнула и спросила, где расстилать спальный мешок.
 
К концу второго дня пути Денис успел сбить ноги, нажить полдюжины синяков и до крови расчесать волдыри от комариных укусов. Он клял себя за то, что согласился на идиотскую авантюру и наврал Поле, будто ходил в походы. Весь опыт туриста у Дениса исчерпывался парой часов лодочной гребли по подмосковной речушке на пару с приятелем. Мозоли после той гребли не сходили еще недели полторы.
 
Согнувшись под тяжестью рюкзака, Денис понуро тащился в хвосте шагающей по тундре цепочки и давил в себе раздражение. Подавить не удавалось — Дениса раздражало все. И стылый, промозглый, это в августе-то, воздух. И ненавистная поклажа на плечах. И бесчисленные орды насекомых.
 
Немерено раздражали спутники. Болтливый старикан, умуд­ряющийся строчить на ходу в блокнотик. Немногословная, угрюмая пара пролетариев — в особенности толстая Зинка, повсюду носящаяся со своей кинокамерой. У нудного, вечно хмурого Толика кинокамеры не было, зато у него была привычка закидывать на соседа ноги во сне. И закидывать он предпочитал вовсе не на законную половину, а именно на страдающего от ночных кошмаров Дениса. Ноги придавали кошмарам реалистический эффект.
 
Больше всех, однако, раздражал самоуверенный и наглый деревенский супермен Паша. Каждым словом, каждым движением тот будто демонстрировал, насколько Денис никчемен, неприспособлен и бестолков.
 
— И кашу варить не умеешь? — делано изумлялся Паша. — Ну, ты, аспирант, даешь. А костер разводить на ветру умеешь? Тоже нет? Как же ты живешь в этой своей Москве?
 
Денис мог бы сказать, что в Москве умения кашеварить и разводить костры не определяют общественную значимость человека. А что определяют ее как раз мозги, которых у большого начальника Паши явный дефицит. Но, опасаясь новых шпилек, Денис молчал.
 
«Надо выдержать», — раз за разом твердил себе он. Непременно выдержать, чтобы Поля не решила, что он слабак. Шестнадцать дней, из которых два уже позади, — не так много. Люди и не такое выдерживали. Главное — Поля, Полина, Полечка.
 
Друзья уверяли, что они с ней не пара. Что первая красавица последнего курса ему с его застенчивостью, робостью и весьма заурядной внешностью не по зубам. И что дыма без огня не бывает, поэтому сплетни о многочисленных Полининых похождениях наверняка не беспочвенны. Родители деликатно старались отговорить: Полина, которую Денис однажды пригласил в гости, им решительно не понравилась.
 
Денис не слушал и не желал слушать ни родителей, ни друзей, потому что влюбился самозабвенно, безоглядно и напрочь. С девушками у него не складывалось, ни в школе, ни в университете. Пара-тройка юношеских влюбленностей закончилась ничем, лишь усугубив робость и неуверенность в себе. И вот теперь… Денис зачастую и сам не верил, что им заинтересовалась такая девушка. И что не отказала сразу, когда он, краснея и запинаясь, позвал замуж. Если бы еще не дурацкая авантюра с походом… Впрочем, для Полины это не авантюра — обыденность: она и в горы лазила, и с парашютом прыгала, и с аквалангом ныряла. Зато для него — настоящее мучение, чуть ли не пытка. Нет, надо же такое придумать — топать пешедралом через неимоверную глушь, и все для того, чтобы в результате добраться до какого-то озера посреди вечной мерзлоты. Никакой романтики в подобных мероприятиях Денис не видел. Зато идиотизма видел хоть отбавляй.
 
Паша Коробов проснулся в четверть шестого утра — выставленный накануне анатомический будильник сработал, как всегда, безотказно. С минуту Паша лежал в спальном мешке недвижно, давая глазам привыкнуть к темноте и вслушиваясь в нестройный храп вымотавшихся за пять суток пути столичных туристов. Затем беззвучно поднялся, сунул ноги в кроссовки, подхватил двустволку и выскользнул из палатки наружу. Полина сутулилась, сидя на походном рюкзаке. Утреннюю вахту у прогоревшего за ночь костра несла она, четверть часа назад сменив усатого Толика.
 
Неслышно ступая, Паша приблизился, обогнул девушку и ногой поддал наполовину обугленную хворостину. Огненными брызгами посыпались искры. Полина от неожиданности дернулась, испуганно охнула и враз смолкла.
 
Паша молча протянул руку. Поколебавшись, девушка оперлась о нее и поднялась на ноги. Секунду-другую они стояли, глядя друг другу в глаза.
 
— Пойдем, — шепнул Паша и кивнул в сторону спуска к мелкой и узкой речушке в сотне метров от ночной стоянки.
 
Девушка не ответила, и тогда Паша шагнул к ней, молча облапил, притянул к себе, пробежал ладонями вдоль спины, задержавшись на ягодицах.
 
— Я чумазая, — тихо, едва слышно прошептала Полина.
 
— Так речка же, — удивился Паша. — Там и подмоешься.
 
— Вода холодная.
 
— Ничего. Я согрею.
 
Он согревал ее добрых три четверти часа, молодецки покряхтывая и довольно оглаживая шелковую, кажущуюся молочно-белой в густых утренних сумерках кожу. Затем, заскрежетав зубами, излил в девушку семя и отвалился в сторону. Отдышался, нашарил в траве портки и спросил:
 
— Понравилось?
 
— Понравилось, — призналась Полина. — Ну ты и медведь, помял всю. А ружье зачем взял?
 
Паша самодовольно хохотнул.
 
— Я охотник, с ружьем родился. Давай, дуй к костру, подъем через полчаса.
 
С минуту он пролежал на спине, блаженно и сыто щурясь на подсвеченные первыми солнечными лучами кусты. Затем наскоро оделся. Встав на колени, вдоволь напился студеной речной воды, выпрямился, размял плечи и подвел итог:
 
«Хорошая телка. Сладкая. Завтра опять ее…»
 
Он не додумал — в полусотне шагов к востоку внезапно колыхнулась осока, и от реки метнулась черная, грузная, но стремительная фигура. Паша Коробов среагировал прежде, чем осо­знал, что к чему, — сработали навыки бывалого охотника-промысловика. Секунду спустя он уже держал на мушке то место, где еще колыхались прибрежные кусты.
 
Замерев, сдерживая дыхание, Паша вслушивался в ватную утреннюю тишину. Сердце колотилось о ребра, и недавняя жаркая любовь была тут ни при чем. Дурное предчувствие вернулось, задрожали обхватившие ружейное цевье пальцы. Паша мог бы поклясться, что метнувшееся от речного берега существо было не зверем. Оно больше походило на умелого и привычного к дикой природе человека. Но не на обычного человека, которому попросту неоткуда было взяться в этой глуши. А, скорее, на…
 
Паша перевел дух. Легенды о злых духах он слыхал сызмальства. Поговаривали, что они сторожат тундру, охраняют потайные, укромные места и схроны, куда обычному человеку хода нет. А еще поговаривали, что перейти такому дорогу означает верную смерть.
 
Коробова передернуло: ему показалось, что он чувствует на себе внимательный и недобрый взгляд. Тишина, однако, стояла кромешная, и ни малейшего шевеления, сколько ни всмат­ривался в застывший в полном безветрии кустарник, Паша не разглядел. Тогда он медленно, давя в себе страх, двинулся вдоль береговой кромки. Тщательно осмотрел чахлый кустарник, ничего в нем не обнаружил и смахнул со лба пот.
 
«Померещилось, — решил Коробов. — Размяк, расслабился от бабьей ласки, вот и почудилось невесть что».
 
Он облегченно выдохнул, и в этот миг раздался вдруг истошный, пронзительный женский крик.
 
Паша рванулся, бросился вверх по склону. Вымахнул на поляну в десяти шагах от палатки, из которой один за другим спешно вылезали заспанные туристы. На мгновение застыл, затем метнулся к Полине, схватил ее за плечи и резко развернул к себе лицом.
 
— Чего? — рявкнул Коробов. — Чего орала?!
 
Девушка не ответила, ее трясло у Коробова в руках.
 
— Медведь, да? — запричитал Горемыкин. — Это был медведь?
 
— Заткнись! — рявкнул Коробов. — Медведи здесь не водятся!
 
Внезапно ему стало страшно, так страшно, как не бывало доселе. С минуту он стоял, буравя глазами поросшие карликовыми березами и ивами склоны неглубокого распадка, затем медленно, очень медленно, держа двустволку наизготовку, зашагал к нему.
 
Следов чужого присутствия Паша в распадке не нашел. Вернулся хмурый, настороженный.
 
— Рассказывай, — велел он Полине. — Что видела? Что именно?
 
— Н-не знаю, — пролепетала та. — Не разглядела толком. Но оно было похоже на… на…
 
— На что?
 
— На мужика. На здоровенного лохматого мужика с бородищей. И в черном балахоне, словно в рясе. Рюкзак, на котором я утром сидела, схватил и унес. Боже, как я испугалась.
 
— Как? — растерялся Паша. — Как это унес?
 
Минуту спустя выяснилось, что исчез легкий рюкзачок, в котором хранился запасной спальный мешок и всякая мелочевка.
 
— Черт с ним, — с минуту погоревав, махнул рукой Паша. — Батарейки жалко, навигатор с телефоном без них через день-другой сдохнут. Ладно, переживем как-нибудь, по карте пойдем. Значит, так: завтракаем. По-быстрому складываемся. И уходим.
 
— Куда уходим? — робко спросила Полина.
 
— Куда шли.
 
Возвращаться обратно смысла не было: засмеют. Коробов исподлобья взглянул на протирающего заспанные глаза Горемыкина. Писатель хренов. Тиснет статейку и вывесит в интернет, что, дескать, бывалый проводник велел свернуть манатки из-за уворованного невесть кем рюкзака. Плакали тогда будущие клиенты.
 
— Все ерунда, — с бодростью, которой у него и в помине не было, заявил Паша. — Писатель, становись кашеварить. А ты, Зинка, чего расселась? Дуй за хворостом.
 
К полудню плохое настроение у Полины прошло. Воспоминания об утреннем страшилище отступили. Однажды на Кавказе при восхождении на Адай-Хох ей тоже встретилось чудище. Парни тогда усиленно строили серьезные физиономии и пространно рассуждали о йети, а потом выяснилось, что протопавший по заснеженному карнизу и взревывающий на ходу детина — всего лишь записной остряк из местных осетин.
 
Полина заулыбалась, вспомнив двухгодичной давности альпинистский поход. Она тогда была с Анзором, гордым, сильным, мужественным, единственным из всех, к кому она испытывала какие-то чувства помимо удовлетворения от соитий. Девушка обернулась, украдкой бросила беглый взгляд на едва волочащего ноги Дениса. На мгновение ей стало стыдно и за всю эту затею с походом, и за утреннюю женскую слабость. Затем стыд прошел.
 
От перспективы выйти замуж за профессорского сынка с четырехкомнатной квартирой в центре Москвы в ее положении не отказываются. По крайней мере, это гораздо лучше, чем быть чьей-нибудь содержанкой или протирать юбку учительшей в провинциальной школе. К тому же Денис ее любит, по-настоящему. А она его — нет, и на «стерпится-слюбится» с нею точно рассчитывать не стоит. Особенно ему, Денису, который явно не подарок по кобелиной части. Не то что ее утренний кавалер. Тот если и уступал в этом деле Анзору, то ненамного.
 
Полине стало жарко внизу живота, стоило вспомнить о недавних ласках. А она, дура, еще выкаблучивалась, строила из себя монашку и не подпускала такого жеребца целых пять ночей. Ну да ничего, времени впереди вдвое больше — посмотрим, как он будет чувствовать себя после каждодневных затяжных марафонов.
 
Полина вздохнула полной грудью: жить было хорошо. Дикая природа, суровый климат, стелющаяся по земле растительность, вечная мерзлота, горная гряда до самого горизонта, безлюдье, глушь… Полуостров Таймыр. Природу Полина любила — природа дарила романтической части ее натуры то, что никак не могли подарить люди.
 
«Сказать или не говорить», — навязчиво думал Денис, ковыляя вслед за остальными. Два часа назад на привале придурок Паша послал его к ручью за водой. Бородатого кряжистого мужика в черном Денис увидел, едва наполнил котелок. Тот стоял шагах в десяти и глядел пристально, исподлобья. Рожа у мужика была самая что ни на есть разбойничья, спутанные космы падали на низкий покатый лоб, кривой рот щерился гнилыми зубами, и Денис сам не знал, почему ни капли не испугался.
 
— Здравствуйте, — вежливо сказал он. — Вы здесь живете?
 
Мужик не ответил. Он сделал едва уловимое движение и вдруг исчез. Не ушел, не спрятался, а попросту сгинул как не бывало. Денис протер глаза, неуверенно потоптался на месте, вновь протер — мужика видно не было.
 
«Да пропади оно», — решил наконец Денис.
 
Ничего говорить он не будет. Сельскому мачо Паше только дай повод для зубоскальства. Да и Полину лишний раз пугать ни к чему — хватит с нее утреннего явления бородатого здоровилы. Видимо, отшельника-старовера — Денис читал где-то, что такие селятся в самых диких, труднодоступных местах, подальше от людей.
К закату, как обычно, похолодало. Сонное дневное комарье сменилось наглым и настырным вечерним, горы подступили вплотную — застывшие, мрачные, корявые, словно отряд окаменевших воинов-великанов.
 
— Привал! — гаркнул Паша. — Завтра тяжелый день, перед нами Бырранга, горная гряда. С утра берем перевал. Озеро в сутках пути за ним. Так что никаких баек и болтовни: быстро ужинаем, и спать. Всем понятно? Аспирант, тебе понятно?
 
«Да пошел ты, — мысленно ответил Денис и принялся расшнуровывать рюкзак. — Тоже мне, предводитель команчей».
 
Он забрался в палатку, едва запихал в себя разварившуюся, сдобренную невкусной тушенкой гречку, которую остальные почему-то усердно нахваливали. Ноги горели огнем, ломило кости, зудела от грязи и комариных укусов кожа. Денис долго ворочался в спальном мешке, пока не нашел подходящую для измученного тела позу. А едва нашел, провалился в сон.
 
Ночные кошмары не заставили себя ждать. Дениса выслеживали, затем окружали, потом ловили невнятные бесформенные злодеи со смазанными лицами. Поймали, сковали ноги и принялись калить в костре пыточные инструменты, глумливо гыкая и подхихикивая. Затем на Дениса навалили тяжесть, он корчился на земле, пытаясь освободиться от нее, но тяжесть становилась все назойливее, она давила Дениса все сильнее и сильнее, и…
 
Он вскинулся во сне, рванулся, мотнул головой и секунду спустя пришел в себя. Тяжестью, разумеется, оказались нахально закинутые на него ноги усатого Толика. Денис остервенело сбросил их прочь и секунду-другую таращился в темноту. Потом рывком сел. Полины по левую руку не оказалось, она наверняка дежурила у костра. Денис собрался было улечься досыпать, но внезапно сообразил, что в палатке пустует еще одно место — то, на котором дрыхнул великий начальник Паша. Некоторое время Денис осмысливал этот факт, потом, не слишком хорошо соображая, что собирается делать, вылез из мешка, обулся, накинул ветровку и подался из палатки наружу.
 
Полины у потухшего костра не оказалось. Денис потоптался на месте, обогнул, ежась от холода, кострище, озадаченно пожал плечами, и в этот момент до него донесся протяжный звук. Денис оторопело застыл — звук совершенно не вязался с предутренней тишиной, он был странным и чужеродным.
 
Дениса передернуло. Звук оборвался и немедленно повторился вновь, и походил он на глубокий, затяжной стон, но не от боли, а… Дениса заколотило — он понял, от чего именно. Несмело ступая, спотыкаясь в темноте и смертельно страшась того, что может увидеть, Денис двинулся на звук. Солнце едва взошло, в густой утренней темноте видно было плохо, но все же видно, и когда сомнений в том, что именно видно, не осталось, Денис замер. Ему казалось, что его только что убили, прихлопнули, выколотили из него жизнь.
 
Денис попятился. Затем обернулся и тяжело побежал прочь навстречу спрятавшемуся за горной грядой восходящему солнцу. Он ни о чем больше не думал, кроме того, что ему нет места здесь, да и вообще нет места больше. Нигде. Он бежал и бежал, безостановочно, вверх, на подъем, не обращая внимания на боль в натруженных ступнях и на ту, что рвала сердце. Когда рассвело, он был уже далеко от ночной стоянки. Сердце колотилось о ребра, и сил никаких не было, но он упорно бежал — вверх и вверх, и плевать было на то, что слева пропасть, а справа другая и что в любой момент можно в одну из них угодить. Денис не знал, сколько времени занял бег. Он даже не понял, что одолел перевал, когда местность пошла под уклон. Он больше уже не бежал, он брел, ковылял, куда глядели глаза, на слабых, подламывающихся ногах. Потом он рухнул в траву лицом вниз.
 
— Кто его видел? — рявкнул Паша на растерянно топчущихся у костра туристов. — Кто и где его в последний раз видел?!
 
Никто не ответил. Солнце оседлало перевал. Равнодушно жужжала утренняя мошкара. Замерла, в испуге закрыв руками рот, Полина, которую Паша каких-то полтора часа назад еще беззаботно охаживал, не чуя беды и заставляя принимать самые откровенные и срамные позы. Застыли в растерянности остальные, и Коробов понимал, знал уже, что именно произошло и почему они остались впятером.
 
— Значит, так, — каркнул Паша. — Вы все никуда не идете. Сидите здесь и ждите меня. Ясно? Ясно, спрашиваю?
 
Он подхватил двустволку и метнулся туда, где они с Полиной катались по примятой траве, исступленно вбирая в себя любовные ласки. На секунду застыл, озираясь, затем рванулся с места и побежал по спирали, напряженно вглядываясь в траву, в мох, в гнутые стволы карликовых берез и жмущийся к земле кустарник. Пытать следы Паша Коробов учился с детства, пять минут спустя он нашел то место, где стоял Денис, наблюдая за их с Полиной занятием. Паша шумно выдохнул, мобилизовался и, подобно охотничьему псу, пошел по следу. Добрался до подножия гряды, с минуту метался, отыскивая потерявшийся след, нашел и в удивлении заморгал на солнце. След уходил вверх, к перевалу, одолеть который в одиночку этот столичный задохлик никак не мог, а значит, прятался где-нибудь неподалеку, если только…
 
Пашу Коробова пробрал страх. Если недоносок, не дай бог, гробанулся, с Паши спросят. Так спросят, что мало ему не покажется. О солидном прибытке от туристских походов можно будет забыть. Хорошо, если не затаскают.
 
— Вот дурак-то, — выругался вслух Паша. Было бы из-за чего свинтить. Из-за бабы, мало их, что ли, на свете. — Денька! — заорал, сложив ладони рупором, Коробов. — Денька, сучий ты сын!
 
Ответило только эхо. Теперь Паша перепугался не на шутку. Стиснув зубы, он бросился вверх по склону.
 
— Денька, пес тебя побери! — орал он на ходу. — Хорош прятаться, выходи!
 
Подъем становился все круче. Узкая, едва видимая тропа петляла между нагромождениями камней. Внезапно в дюжине шагов прямо по ходу мелькнуло что-то, на мгновение застило солнце и скрылось в расщелине.
 
Вот он, гаденыш, обрадованно понял Паша. Ну и накостыляет же он сейчас этому недоумку. Коробов в три прыжка покрыл расстояние до закрывающего вход в расщелину валуна, и…
 
Страх рванул за сердце. Паша споткнулся и лишь чудом удержал равновесие. Бородатый мужик в черном стоял перед ним, лохматый, всклокоченный, с перекошенным щербатым ртом.
 
— Ты кто? — выдохнул Паша. — Ты чего здесь?
 
Мужик повел плечами, хмыкнул Коробову в лицо.
 
— Я-то? — басовито переспросил он. — Я здесь случаюсь.
 
— Что? — не понял Паша. — Что делаешь?
 
— Случаюсь, — повторил мужик медленно. — Я — твой случай.
 
— К-какой еще случай? Несчастный, что ль?
 
Мужик хохотнул.
 
— Ты сам это сказал.
 
Паша усилием воли унял страх. Прищурился, разглядывая собеседника. Здоровый, конечно, детина, и взгляд у него поганый, но Коробову приходилось справляться и не с такими.
 
— Несчастный случай, значит? — процедил Паша. — А ну, пошел вон! Что, не понял? Пошел отсюда, я сказал!
 
Мужик не сдвинулся с места, и тогда Паша качнулся вправо и с маху нанес удар кулаком в лицо. И отпрянул в ужасе: удар не причинил бородатому никакого вреда — кулак прошел сквозь него, словно никакого мужика и в помине здесь не было.
 
— Дурень ты, — сказал, словно сплюнул, бородач. — Пустобрех. Штафирка.
 
Коробов сорвал с плеча двустволку, вскинул и, не целясь, всадил мужику в брюхо из обоих стволов. Тот даже не шелохнулся, и Паша в ужасе попятился от него, ружье ходуном заходило в трясущихся руках.
 
— Слабак, — бросил вслед бородатый. — Тряпка. Подыхай уж, что ли.
 
Паша споткнулся, двустволка вылетела из рук, зазвенела о камни и сорвалась в пропасть. Секунду Паша, балансируя на краю обрыва, пытался восстановить равновесие, затем колени у него подломились, и Коробов спиной вперед полетел за ружь­ем вслед.
 
Распластавшись на краю обрыва, Полина долго смотрела вниз, туда, где скорчилось на алых от крови камнях изломанное тело ее недавнего любовника. Затем обернулась к застывшему за спиной Толику.
 
— Спускаться нет смысла, — устало бросила девушка. — Он мертв. Уходим.
 
Они вернулись к палатке. Полина прикрикнула на принявшегося причитать Горемыкина и попыталась сосредоточиться. Куда исчез Денис, неизвестно. Жив ли он еще — тоже.
 
«Лучше, если мертв, — цинично подумала Полина. — Топать полторы сотни километров рядом с безутешным обманутым женихом и выслушивать его стенания — удовольствие то еще. Да и не до Дениса сейчас — самой бы выпутаться».
 
— Ждем до завтра, — решила она. — Если к утру не появится — уходим.
 
— Как же так, деточка? — ахнул сердобольный Горемыкин. — Ведь мальчик мог попросту заблудиться.
 
— Хочешь его поискать? — язвительно осведомилась Полина. — Валяй, Кеша, ищи. Тундра кругом, авось, найдешь. Только ждать вас двоих никто не будет.
 
Горемыкин притих. До трех пополудни Полина с Толиком, скупо обмениваясь словами, прокладывали по карте маршрут.
 
— В общем, так, — подытожила Полина. — Компасы у всех есть. Все лишнее бросим, пойдем налегке. Пять дней, максимум шесть. Есть возражения?
 
Все промолчали — походило на то, что главенство Полины приняли безоговорочно.
 
Едва стемнело, наскоро развели костер, расселись вокруг, молчаливые, хмурые. Полина, ссутулившись, глядела на потрес­кивавший хворост. Разбойничьи посвистывал из ущелья ветер, холодным укором пялилась с неба ущербная луна. Полину пробирала дрожь, девушка безуспешно пыталась ее унять. Было скверно: поход неожиданно обернулся трагедией. Один покойник и один пропавший без вести. Остальным предстояло выживать.
 
— Хворосту подбрось, — справившись наконец с дрожью, велела Полина Толику. — 
Дежурить будем…
 
Она осеклась, вскрикнула, шатнулась в сторону и в страхе застыла. За Зинкиной спиной стоял бородатый мужик с перекошенным ртом и недобрым взглядом.
 
— В-вы кто? — запинаясь, выдохнул Горемыкин.
 
Мужик обогнул вытаращившую в ужасе глаза Зинку и ступил в костер. Языки пламени лизнули черный, до земли, балахон, который почему-то не загорелся.
 
— Хорошо, — сказал бородач. — Тепло, сытно.
 
— Вы откуда? — пролепетал Горемыкин. — Вы здешний? Живете здесь?
 
Мужик хмыкнул.
 
— Не живу, — буркнул он. — Я здесь случаюсь.
 
— В к-каком смысле?
 
— В прямом. Я — ваш случай. Один на всех.
 
— Несчастный случай? — истерично взвизгнула Полина.
 
Мужик хохотнул.
 
— Ты это сказала, не я.
 
Разметав сноп искр, он шагнул прочь из костра и исчез, растворился в темноте.
 
Ночью почти не спали, а едва занялся рассвет, принялись собираться. О пропавшем Денисе никто больше не вспоминал, четверым оставшимся стало не до него. До обеда, нервно озираясь по сторонам, шагали на юг. Наскоро перекусили всухомятку и двинулись дальше.
 
«Ничего, — думала Полина, вброд перебираясь по камням через узкий извилистый ручей. — Обойдется. Главное — поскорее убраться из этих мест с сумасшедшим бородачом и его идиотскими шутками». Не станет же он их преследовать, а если даже станет, то и черт с ним, вчетвером как-нибудь отобьются. Доберутся до жилых мест, она сядет в самолет и забудет все случившееся, как дурной сон. С родителями Дениса придется только вот объясняться. Ничего, наврет что-нибудь.
 
Полина пересекла ручей. Цепляясь за траву, подтянулась, взобралась на размытый стремительным течением глинистый берег. Оглянулась: остальные гуськом шлепали по камням. Полина перевела дух, и в этот момент Горемыкин вдруг оступился, взмахнул руками и рухнул на бок. Секунду спустя он пронзительно заорал от боли…
 
— Что делать будем? — подступилась к Полине спавшая с лица Зинка, пока Толик хлопотал вокруг жалобно скулящего писателя.
 
Полина бросила на Горемыкина быстрый взгляд. Берцовая кость разорвала кожу, кровь хлестала на руки Толику, безус­пешно пытающемуся наложить на перелом марлевую повязку.
 
— Будем тащить, — стиснув зубы, выдавила Полина. — Парой, по очереди меняясь.
 
Зинка потупилась.
 
— Не дойдем.
 
— Как-нибудь дойдем.
 
Зинка отвернулась и не сказала в ответ ничего.
 
Кое-как втроем они наложили повязку. Из палаточного полога смастерили носилки, тоже кое-как. Избавились от всего, без чего можно было обойтись, и оставшиеся до заката два часа попеременно тащили, одолев едва ли полкилометра.
 
Когда стемнело, Полина забралась в спальный мешок и отключилась, едва вытянулась на земле. Проснулась она посреди ночи от стонов. Стонал Горемыкин, протяжно, жалостливо, тонко подвизгивая.
 
Полина выругалась вслух, приподнялась на локте и оцепенела. Место, где укладывались спать Толик с Зинкой, пустовало. Полина рванула молнию, выскочила из спальника. Толик с Зинкой исчезли. Вместе с ними исчезли карта, провизия и запасная одежда. Полина осталась в глуши, в нескольких сутках пути от ближайшего жилья без еды и оружия, один на один с неспособным передвигаться стенающим стариком.
 
Спотыкаясь и падая, Денис брел неизвестно куда.
 
«До чего же глупо, — навязчиво думал он. — Глупо, глупо, глупо…»
 
Ему нет еще двадцати пяти. И у него нет ни единого шанса выжить.
 
От голода подводило живот, но Денис не обращал внимания. Злости на Полину у него почему-то не было, и жалости к себе тоже не было, осталась только горечь от того, что все вышло столь гадко и нелепо. Сколько еще он сумеет пройти? День, два дня, три? Август на исходе, скоро грянут сентябрьские морозы, и если он не загнется от голода, то от холода околеет наверняка.
 
Вечная мерзлота… Вот будет номер, если отдаленные потомки найдут его вмерзшие в лед останки и станут изучать по ним антропологию таймырских аборигенов.
 
К вечеру Денис полностью выбился из сил, упал ничком, затем перевернулся на спину и уставился на глумливо подмигивающую ему с неба ущербную луну. Жизнь заканчивалась, толком даже и не начавшись.
 
— Деточка. Ты ведь не оставишь меня, деточка? Не бросишь?
 
Полина с ненавистью глядела на скулящего старика с бурой от крови повязкой на сломанной ноге. Остаток ночи девушка не спала, то ревела навзрыд и тряслась от страха, то мучительно пыталась решить, как ей теперь быть. Решить удалось лишь под утро.
 
Едва солнце разогнало первыми лучами ночную темень, Полина поднялась.
 
— Выворачивай карманы, — подступилась она к старику. — Быстро, ну! Доставай все, что у тебя там.
 
Горемыкин, извиваясь на земле, суетливо зашарил по карманам. На траву упали перочинный нож, пластмассовая китайская зажигалка, несвежий носовой платок, початая пачка сигарет, мятые денежные купюры. Полина подскочила, ногой отбросила стариковскую руку, схватила зажигалку и нож, упрятала за пазуху.
 
— Деточка, — жалобно стонал Иннокентий Фролович, глядя на Полину снизу вверх умоляюще, по-собачьи. — Не оставляй меня, доченька. Пожалуйста! Я обопрусь о тебя и пойду, вот увидишь. На одной ноге поскачу. Поленька, деточка, ты же не бросишь меня?
Полина развернулась и решительно зашагала на юг.
 
— Деточка, — неслось ей в спину. — По-о-о-о-оленька-а-а!
 
Она ускорила шаг, стараясь не вслушиваться, но отчаянный, пронзительный голос брошенного на смерть старика догонял ее, поддавал ей в спину, и мольбы больше в нем не было.
 
— Гадина, — неслось Полине вслед. — Потаскуха. Думаешь, я не знаю, что ты путалась с ним, шалава? Это из-за тебя, сволочи, из-за тебя все, прошмандовка!
 
Полина остановилась, резко повернулась и побежала назад.
 
— Деточка, — сменил тон и слова старик. — Прости, деточка…
 
Она ухватила с земли увесистый камень, с размаху обрушила его на поросшую белесым пушком розовую стариковскую лысину. Горемыкин подавился словами, теперь он скулил, выл и пытался уползти. Полина вновь подхватила камень, догнала и стала бить — исступленно, в висок, в затылок, в превратившийся в крошево костей расколотый череп.
Когда орудие убийства выпало из ставших скользкими от крови и мозгового вещества пальцев, Полина отшатнулась в сторону и долго ошеломленно смотрела на дело своих рук. Затем к горлу подкатил рвотный спазм, ее вывернуло на стариковские мертвые ноги, на задубевшую от крови повязку, на нелепо вздувшиеся на тощем заду брезентовые штаны.
 
Потом рвота наконец иссякла. Полину шатало, в голове бесновалась тугая боль, мысли путались, и никак не удавалось сообразить, что следует теперь делать.
 
Она поняла это позже, когда уже отдалилась от покойника на добрую пару километров. Полина остановилась. Перочинный нож во внутреннем кармане ветровки. Следовало вернуться, откромсать от трупа кус свежего еще мяса. Тогда шансы выжить увеличатся многократно.
 
С минуту Полина колебалась, пытаясь преодолеть отчаянное отвращение к тому, что следовало сделать для выживания. Преодолеть не сумела и на неверных ногах побрела дальше на юг.
 
На исходе четвертого дня Денис вышел к реке. Он не знал, что это за река, и не слишком хорошо понимал, почему все еще пытается куда-то идти вместо того, чтобы лечь и дождаться смерти.
 
«Река — это хорошо, — беспорядочно думал Денис, — в ней можно утопиться, и тогда не придется околевать медленно и мучительно».
 
Он на четвереньках подполз к воде и погрузил в нее ладонь. Вода была ледяная. Денис отдернул руку, и в этот миг раздался вой — тоскливый, заунывный, протяжный.
 
Денис шарахнулся от берега, ободрав и без того израненные колени об острые камни. 
 
Удивился, что еще способен, оказывается, испытывать страх, и скорчился, стараясь стать меньше и незаметнее.
 
Вой приближался. Денис с тоской смотрел на реку и уговаривал себя, что лучше захлебнуться, чем быть сожранным заживо, но уговорить не мог. А потом взвыли совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов, и тогда Денис из последних сил поднялся.
 
В этот момент он увидел здоровенного бородатого мужика в черном балахоне. Того самого, что раньше, или другого, в вечерних сумерках было не понять. Секунду-другую Денис смот­рел на него и пытался сообразить, откуда мужик взялся. Сообразить не удалось, но страх почему-то ушел.
 
— Вы кто? — улыбнулся бородачу Денис.
 
— Я-то? — переспросил тот. — Я — твой случай.
 
На утро пятого дня у кромки тронутого первым снегом болота Полина наткнулась на человеческие останки. Медленно, осторожно ступая, она приблизилась, опустилась на колени, рукой поворошила обрывки разодранного, разбросанного повсюду тряпья, затем коснулась костей. На некоторых из них оставались еще ошметки мяса, и Полина поняла, что волки были не слишком голодны, раз не обглодали кости целиком. Она поднялась, скорчилась от мучительной боли в желудке, затем оглянулась по сторонам. Уперлась взглядом в забившуюся под болотную кочку безносую голову с пустыми глазницами и пегими патлами.
 
— Ну что, Зинка, — вслух сказала Полина, — тебя, значит, тоже бросил твой усатый мудак?
 
Она внезапно расхохоталась. Истерически всхлипывая, тряслась и тряслась от смеха — настолько потешно выглядела брошенная, расчлененная, обглоданная Зинка. Когда смех иссяк, собрала последние силы, натаскала сухой травы и развела костер.
 
До полудня Полина жарила на нем то, что осталось от толстой Зинки. Жадно чавкая, сгрызала с костей скудные мясные ошметки. Расколоть череп, как давеча горемыкинский, не вышло — не осталось сил. Присосавшись к пустой глазнице, Полина пыталась втянуть в себя то, чем некогда глупая Зинка думала, и крыла покойницу грязной, матерной бранью. К двум пополудни с затянутого тучами неба повалил мокрый снег. Полина заела им Зинку и поднялась на ноги.
 
Она давно уже заблудилась и не знала, где находится. Каменные россыпи, распадки, болота, холмы — все смешалось в сумбурную, аляповатую, неразличимую глазом картину. Собрав волю, Полина потащилась на юг. Она очень, очень, очень хотела жить.
 
— Вы мой случай? — переспросил Денис. — Мой счастливый случай?
 
Бородатый мужик в черном оскалился щербатым ртом. Денису показалось, что вопрос удивил его, если не изумил.
 
— Надо же, — пробормотал бородач. — Давно я не слыхал этого слова. Очень давно.
 
Заунывный, тоскливый вой неожиданно оборвался, словно волчьей стае заткнули глотку.
 
— Какого слова? — не понял Денис.
 
— Того, что ты сказал. Не помню даже, кому я в последний раз случился счастливым.
 
Бородатый мужик сделал неуловимое движение и исчез как не бывало.
 
Полина, корячась, извиваясь на земле, ползла на юг.
 
Денис, стоя на коленях на речном берегу, оторопело смотрел на спускающуюся вниз по течению лодку с двумя мерно отмахивающими веслами раскосыми гребцами. На берегу Денис, медленно угасая, провел последние трое суток. Жизни в нем почти не осталось.
Полина ползла. Она очень, очень, очень хотела жить.
 
Денис вяло взмахнул рукой и обессиленно повалился на бок. Лодка развернулась и пошла к берегу.
 
Полина ползла. За спиной раздавался тоскливый, заунывный, протяжный вой.
 
Лодка ткнулась носом в берег. Гребцы вымахнули из нее, подхватили Дениса под руки.
 
— Кушать хочешь, однако? — услышал он.
 
Полина ползла. Вой догонял ее.    
Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Я есть Грут
    15.04.2018 14:12 Я есть Грут
    В походы больше не ходок.
    Не дай господь чей-то лобок
    Мне приглянётся, и тогда
    Придёт косматая хана.
81 «Русский пионер» №81
(Апрель ‘2018 — Апрель 2018)
Тема: вечная мерзлота
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям