Классный журнал

Много красного

21 ноября 2017 11:00

Бывший следователь Сергей Петров свидетельствует: милиция всегда была с народом. В лихую годину революционных сомнений — тем более. И вообще, утверждает Сергей, все революционеры — это люди в погонах, а не народ. Точнее, народ в погонах. Ленина нельзя выносить из Мавзолея: гармония нарушится. Революционная, короче говоря, колонка.

Как ни крути, а к революции мы с почтением. Даже Наталья Владимировна Поклонская подсознательно «за». Проанализируем ее поступки, товарищи. Рассмотрим твердость в отстаивании своей правоты. Ильич бы непременно снял перед ней кепку.

Революция с нами — от и до. Мы пропитаны ею насквозь. Спросите у своего ребенка: как тебе в школе? И он вам признается: взбунтоваться хочется! Гены, ничего не попишешь. Чтобы эти гены вытравить, несколько веков должно пройти. И все должны быть без революций, без намека даже. Возможно ли у нас такое?

Как мне близок был шолоховский Нахаленок в детстве! Он прятал под камнем в амбаре фотографию Ленина. Он проникал в амбар тайно, доставал фотокарточку и делился переживаниями, глядя вождю пролетариата в лицо, в его прищур. А тот ему во сне являлся. И не было для Нахаленка Мишки человека ближе.

Знаменитые ленинские чернильницы из хлеба с молоком, виртуозный уход от жандармских шпиков, перестукивание через стену в тюремных камерах, листовки — это все очаровывало и рвалось наружу. Во втором классе я и мои товарищи обклеивали стены школы тетрадными листками. На них было написано: «Долой ритмику!» Это были наши листовки, наш революционный протест против этого нелепого танцевального предмета. Подсознательно ли, нет, каждому хотелось быть похожим на Ленина.

С годами казалось, что потоки грязи, ну или новейшей истории, смоют любовь к Ильичу. Перестройка, новое мышление. К окончанию школы Ленин бродил сквозь мою систему координат анекдотическим персонажем, я научился его пародировать.

Омск, третий курс высшей школы милиции, нас трое, мы живем в общежитии медицинского института. Наша комната — одно-единственное жилое помещение на весь первый, «административный» этаж, и бабка-вахтерша дремлет на посту. Вечерами из нашей комнаты доносились резкие и картавые «ленинские» вопли. Так между собой общались мы, слушатели школы милиции. «Товарищ Михаил, нам архи-необходимо сходить за пивом!», «Какие еще лекции! Зачем нам слушать этих политических проституток?!» и так далее. Однажды вахтерша, вежливо постучавшись, открыла дверь и попросила: «Ребята! Нельзя ли сделать телевизор тише?»

Все студенческие годы — под красным знаменем, однозначно.

На четвертом курсе мы снимали квартиру. Помимо ленинских речей практиковалось пение. Гимн Советского Союза, «Интернационал», «И вновь продолжается бой» — репертуар был соответствующим.

Одним зимним утром мы стояли на лестничной площадке в ожидании лифта. Из квартиры напротив вышел сосед, бодрый мужчина под семьдесят, в тулупе и кроликовой шапке.

— Товарищи! — обратился к нам он. — Я — председатель местного отделения компартии! Сегодня у нас заседание. Приходите. Мне кажется, вы нам подходите.

К сожалению, мы не пришли. Хотя и пообещали.

…Милиция — с народом. Для девяностых это были не пустые слова. Да, кто-то ушел в бандиты, кто-то продался бандитам, кто-то подмял бандитов под себя в целях обретения финансовых ручейков. Но если взглянуть на ту милицию пристально, то большая часть ее, конечно же, была с народом, недовольным, протестующим. И сама порой подавала пример.

С первой забастовкой, например, я столкнулся именно в милиции. Прохождение практики в одном из омских райотделов совпало с первой сидячей милицейской забастовкой. Ментам месяца три или четыре не платили зарплаты. Они приходили на работу, рассаживались по кабинетам и ни черта не делали. Я тоже сидел с ними, слушал их анекдоты и истории, помогал разгадывать кроссворды.

Прошел год, и я сам стал настоящим ментом. Был промозглый ноябрь, в день революции готовился массовый митинг. Должны были выйти «коммуняки» и им сочувствующие. Начальство велело нам шастать в толпе под видом прохожих, вынюхивая и подслушивая. И мы шастали.

Я шел в одной из колонн, а рядом со мной шествовала длинноногая девица в джинсах и косухе из кожзама, красная косынка на голове. Мы сразу же обратили друг на друга внимание, сразу же понравились друг другу. За то, что она наговорила мне в течение пяти минут про Ельцина и Ко., ее можно было смело вязать и вести в подвал на профилактическую беседу. Я в подвал ее и повел. Кафе одно неплохое располагалось в подвальном помещении. Мы сидели и разговаривали под виски. Мне было наплевать на приказы начальства, а ей, соответственно, на выступавших вождей (шествие к тому времени закончилось, начался митинг). Кое-кого, кстати, там скрутили. Мне было приятно осознавать, что юную революционерку я, скорее всего, спас.

Наш роман получился коротким и ярким. Причем во всех отношениях. В ее комнате на стенах было очень много красного. Красной атрибутики, я имею в виду.

И коль уж речь зашла о стенах, вот еще одна зарисовочка.

Поздний вечер. Дежурство. Тоже ноябрь, но какой-то другой уже ноябрь.

Пьяный и разбушевавшийся тип несколько раз ткнул кухонным ножом свою жену. Крик стоял ужасный, соседи вызвали милицию. Благо дело, место происшествия находилось от нашего отдела в шаговой доступности, минут через десять мы были там.

Жена, к счастью, осталась жива. Очень быстро приехала «скорая помощь». Муж, гражданин с аккуратной бородкой, тихонько сидел на табуретке, руки были в крови. После случившегося он протрезвел. Лицо его мне показалось знакомым. Когда мы уходили, он остановился и посмотрел на стену. Там висел портрет Николая II. Мужчина повернулся к нам и уткнулся затылком в стену, вровень с портретом.

— Похож? — спросил он с вызовом.

— Похож! — согласился я.

Немедленно он был отправлен в казематы ИВС, а наутро арестован. И не совсем понятно, что двигало мной тогда: необходимость изоляции от общества этого типа или не очень хорошее отношение к государю, получившему в свое время прозвище «кровавый».

Революционеров принято ассоциировать с интеллигенцией. Это не совсем правильно. Служивые — вот революционный Клондайк. Кто, как не они, может понять все, мягко скажем, недостатки системы?

Кем были декабристы? Офицерами! А почитаемый мной Михаил Александрович Бакунин? Он хоть и недолго, но тоже ходил в погонах, служил офицером-артиллеристом. Именно армия вышвырнула его из социума, сделав тем самым лишним человеком.

«…До сих пор душа и воображение мои были чисты и девственны, — писал он, юный, родителям, — они ничем еще не были замараны; в артиллерийском же училище я вдруг узнал всю черную, грязную и мерзкую сторону жизни».

Можно привести и другие исторические примеры, но делать этого я не буду. Скажу лишь: не знаю, как сейчас, а в мои правоохранительные годы разговорам в милицейских кабинетах среднего звена могла бы позавидовать радиостанция «Голос Америки».

…Сейчас изменилось многое. Протестовать-то нет против чего. По большому счету, вот так, чтобы концептуально и действительно массово, согласитесь!

Но означает ли это гибель ее, Революции? Нет. Она все-таки дышит.

Зарабатываем в Москве нормально, а начальников не любим. Тупые начальники, плохие, в гробу их видели. Не нравится — уходи! Неа, не уйдем. И не в лени дело, а в духе бунтарском, революционном. Сидеть будем, как в подполье, революционизировать ситуацию.

Так что дышит, родимая. Пусть потихоньку, но дышит. Всюду она, даже в мелочах.

«В кого влюблен ты сейчас?» — от себя уже лично. Отвечаю словами Бакунина М.А.: «У меня одна любовь — Революция!»

Словом, с праздником! И не нужно убирать с Красной площади Ильича. Гармонию нарушим.

Все статьи автора Читать все