Классный журнал

Сыграть хотела бы Каплан

18 ноября 2017 11:35

Малоизвестная актриса — идеальный революционер. Она готова на все: сексуальная революция — пожалуйста, прорыв в искусстве — конечно, на баррикады — зовите Делакруа, перемены в личной жизни — только этого и ждет. Актриса Ольга Аничкова осторожнее своей героини, но складывается впечатление, что и она, скорее, «за».

Ну, это что-то невероятно огромное. Это когда все с ног на голову и из грязи в князи. Или, наоборот, когда князьям приходится туговато и грязь тянет к ним свои ошалевшие от вседозволенности щупальца, срывает с тонких белых шей жемчужные ожерелья, грохочет по наборному паркету грязными тяжелыми сапогами и тычет в дорогие жилеты револьверами, пахнущими отчаянием и машинным маслом. И ведь понятно же, что без этих самых разных революций не крутилось бы тяжелое колесо истории, не вращались бы маленькие, частные шестеренки судеб отдельно взятых людей, не было бы поворотов, переворотов, превращений. Не появлялось бы ничего нового, не развивался бы, черт возьми, мир… Но нет на свете ничего однозначного, если посмотреть внимательно. Попробуем разобраться, где тут беленькое, а где черненькое.

Революция первая

Пусть первая революция будет политическая. И как тут ни крути, как ни изучай вопрос, как ни сравнивай и ни выискивай принципиальные различия, все они, политические революции, очень между собой похожи. Верхи охреневают вконец, низы вопят «доколе?» и берутся за любое доступное оружие. Потом долго им машут, кроша в мелкий фарш все, что попадется под руку, недолго упиваются своей победой (ну или, как вариант, горюют о поражении), а потом оглядываются и понимают, что стоят в чистом поле, и вообще не понятно, где тут север, где юг.

Когда решали «Мы против!», было весело. Когда собирались во мраке ночи веселыми стайками и тайными обществами — тоже хорошо было. Когда переступали через свой страх, неуверенность и пели хором новые гимны — было интересно, остро и свежо. Когда дырявили чужие человеческие тела и видели кровь в первый раз в своей жизни — весело, наверное, не было, но дело революции оправдывает любые средства и требует силы духа. «Нельзя приготовить омлет, не разбив пары яиц», — остроумно заметил на сей счет Робеспьер. Видимо, руководствуясь этой цитатой, следующая волна протестующих без суда и следствия оттяпала ему башку при помощи гильотины на площади Согласия. Согласны они были с его мыслью, наверное.

Когда падали рядом с тяжелым стуком товарищи по новой, революционной, свежей, как парное молоко, и необходимой как воздух идее смены мирового порядка, не было уже ни весело, ни страшно. Было отчаянно, думается мне. Было «надо уже доделать до конца, дороги назад нет». Кровавое бешенство в глазах тоже, может быть, было.

И вот дело кончено. Враг повержен, прежний порядок порушен, рассованы по карманам отобранные драгоценности, изнасилованы все попавшиеся по дороге женщины из стана врага, сожжены неправильные люди и книги, перебинтованы собственные раны. И вот теперь, в чистом поле, среди дымящихся руин и стонов раненых, все это перестает казаться прекрасным и единственно верным путем. «Мы против!» состоялось. Время объяснить про что «Мы за!». А об этом, как показывает практика истории, подумать обычно забывали. Когда там? Нужно раздолбать все до основания, а это большая работа, господа! Вот сделаем ее — тогда и подумаем, что и как лучше построить в чистом поле. И вот оно, поле. И раздолбали. А как по-другому-то — не придумали еще. Где же тут север и где тут юг?

И неминуемо начинается второй этап революции — гражданская война. И снова страшно, и ничего похожего на то, что было напечатано красивым и четким шрифтом в листовках. И нет никакого единства победивших, свободы, равенства, братства и здравого смысла. И снова льются кровавые реки, и низы, победившие вконец охреневшие верхи, стараются теперь и сами забраться повыше. И стреляют, для убедительности, уже в тех, кто так здорово пел вместе с ними на ночных, будоражащих кровь тайных собраниях прекрасные новые песни. И грабят награбленное, и брат идет на брата.

Потом все как-нибудь уляжется. Через десятилетия. А что, разве это долго в мировом масштабе? Ведь нет же. Просто еще чьи-то подмятые под колесо революции молодость, любовь, дети, надежды. Ну ничего. Следующие поколения будут счастливее нас. Не зря же мы вот это все? Ну ведь не зря же, пожалуйста, Господи! И когда-нибудь потом нас поймут. Воспоют наши подвиги, воплотят в жизнь наши идеи, спишут, с поправкой на время, всю кровь, грязь и подлость. И напишут нас на картинах, и поставят нам памятники. И будут долго-долго помнить с благодарностью. Иначе зачем это все было?

Революция вторая

Вторая революция будет повеселее первой. Пусть будет революция молодости. Бунт детей против родителей, возмущение свежей крови против зрелости, выступление тех, кто точно знает, как надо жить, а как жить совсем не надо. Революционером этой партии когда-то побывал каждый из нас. Что доказываем? Что пыль и плесень все ваши законы. Чего хотим? Свободы, уважения и регулярных карманных денег. Кого свергаем? Ну конечно же, родителей. Вы говорите мне: «Надень шапку!»? Я отвечу вам: «Попробуйте найдите меня по чердакам и подвалам!» Вы говорите, что без физики, химии и математики из меня не вырастет ничего лучше бомжа? А я вам в ответ в час ночи поупражняюсь-ка на электрогитаре, пожалуй. Заплету дреды, сделаю три татуировки и проколю себе даже то, что не подлежит прокалыванию по медицинским показаниям. Вы будете тыкать мне в лицо семейными ценностями, запахом домашнего пирога и необходимостью завести двух детишек (и непременно чтобы мальчик и девочка)? Причесанных, послушных, в одинаковых свитерах? А нате-ка вам раннее замужество под запрещенными препаратами, четыре аборта, китайскую еду навынос каждый вечер, развод с дележом имущества и трехлетнее путешествие в качестве «группи» за какими-нибудь музыкантами с плохо промытыми волосами. Вот так-то. Это революция, предки!

Мои ощущения от такой революции совсем иные. Она должна быть. Она действительно необходима. Львенок сдает тест на выживание, когда решается на драку с вожаком прайда. Человек, конечно же, обязан устроить своим родителям революцию. Тут все честно: они устроили точно такую же своим родителям, просто лет на двадцать пораньше. Устроили, устроили, не надо отнекиваться! А черные стрелки, которые разве что не встречались между собой на затылке? А колготки в сетку, запрещенные танцы и обжиманцы на заднем сиденье папиного «кадиллака»? А вареная джинса, Цой и отчисление с последнего курса института? Без таких революций невозможно представить жизнь. Без них не существовали бы огромные пласты культуры, эпохи, музыка, литература, живопись и сувенирные кружки с фотографиями Битлов. Не было бы Вудстока, Дженис Джоплин, хиппи и сквотов. Не было бы Элвиса, Малевича, группы «Аквариум» и группы «Ласковый май»! Не было бы нового кино, субкультур и демографических взрывов. Поэтому без таких революций никуда. Простите меня, мама и папа. И да, не волнуйтесь, мой сын мне обязательно отомстит за вас: так устроен мир.

Третья революция

Третья революция пусть объединит в себе революции в науке и искусстве. Ей, конечно, большой привет от революции номер два. Система та же: «Задолбали вы все, я буду копать траншею вот от этого дерева до того зубочисткой, с завязанными глазами и через Новый Уренгой». Такие революции, несомненно, приносят уникальные плоды. В толпе бунтующих против правил обязательно окажется пара-тройка гениев, и получатся «Мона Лиза», лекарство от гепатита С и самолет. Таких революционеров я просто обожаю. Мне нравится представлять, как это было. Вот он такой себе один, например Ван Гог. Над ним ржет вся деревня, его называют сумасшедшим и гонят камнями, ему даже бабы дают неохотно, и все считают его живопись сумасшествием и пачкотней. Что ему остается? Ну конечно, покончить с собой в 37 лет. Наверное, это для того, чтобы теперь во всех энциклопедиях было написано: «Нидерландский художник-постимпрессионист, оказавший вневременное влияние на живопись XX века». Или тот парень, что изобрел иголку для швейных машинок. Или Коко Шанель со своими брюками. Тут примеров несчитанные тысячи, устанешь перечислять. С этими ребятами опять история грустноватая, редко кого из этого разряда революционеров погладили по шерстке при жизни. Это потом уже, после похорон, намусолили так, что даже с перебором. Зато они вершат историю науки, моды и искусства. Они об этом никогда не узнают, но, оказывается, без них было никак нельзя. Может, поэтому я так люблю внимательно вглядываться в лица уличных музыкантов.

Революция четвертая

Революция четвертая — это революция моя собственная. Ничем не уникальная, вряд ли отличная от миллионов персональных революций, происходящих ежедневно на планете Земля, и не думаю, что кому-то действительно интересная. Но на то она и моя собственная. Мне она интересна. Мне — важна.

Таких было на моей памяти уже очень много. «Пойду в артистки», «запою, несмотря на вердикт сухофруктной учительницы музыки», «разведусь», «надену — не надену», «признаюсь ему во всем, как оно есть», «опубликую стихотворение», «не предам свои принципы», «уволюсь», «рожу», «не соглашусь», «выйду на сцену» и много-много еще других. Я их боюсь и ненавижу, когда они происходят, но очень люблю, когда оглядываюсь на них спустя время. Я себя за них хвалю, даже если результаты переворотов сомнительны. Потому что за все в таких революционных выбрыках я отвечаю сама. Сама затеваю, сама протестую, собираюсь сама с собой по ночам на тайные сходки, пишу и учу гимны, выступаю их заказчиком, исполнителем и расхлебывателем результатов. И пусть они непросты, иногда не нужны, некоторые даже позорны, но… я смогла. И не пролила при этом ни капли чужой крови. Своих пота, крови и соплей — сколько угодно, а вот чужих — никогда. И все мои маленькие революции — это уже моя биография. Вряд ли ее когда-нибудь будут изучать в школе, так и цель-то не в том. Задумывая очередную революцию, я плохо сплю, неприятна в общении и не могу думать ни о чем другом, кроме победы. И такая я себе нравлюсь. Сейчас, кстати, есть две новые революции на примете, и от них щекотно в животе. Заранее можно сказать только одно: я непременно в них ввяжусь и скоро засяду писать гимны. Когда случатся, я обещаю рассказать, кто победил.

Когда-нибудь морщинистой рукой

Я буду пересчитывать монетки

И взглядом недовольным провожать

Галдящие и юные стада.

Когда-нибудь я выйду на покой,

И станут сны значительны и редки.

Забуду, что такое «обожать».

Узнаю, что такое «никогда».

Я спрячу нож, перо и пистолет.

Помаду, тушь и разные улыбки

Продам, а может, даже раздарю

Весь этот свой нехитрый арсенал.

Сведу все потихонечку на нет,

Забудутся победы и ошибки.

И жизнь польется в такт календарю,

А не от «он сказал» до «он сказал»…

И главным развлечением моим

Останутся одни воспоминания.

Я стану каждый день к ним приходить

В заброшенный печальный старый парк.

Он будет, безнадежен, нелюдим,

Дышать со мной печалью мироздания.

Тупых, но верных голубей кормить

Я буду в нем. Мне будет все не так.

Пока же, слава богу, я жива.

Могу дурить, дышать, идти войною.

На деле, пусть неловко, применять

Нехитрый боевой свой арсенал.

Могу любить и рифмовать слова.

Могу, пусть против ветра, быть собою.

Ошибками и счастьем заполнять

Свой бессистемный бортовой журнал…

Когда-нибудь морщинистой рукой

Я буду пересчитывать монетки

И взглядом недовольным провожать

Галдящие и юные стада.

Когда-нибудь я выйду на покой.

И станут сны значительны и редки.

Но я все так же буду обожать.

И слабо верить в слово «никогда».

Малоизвестная актриса к революциям относится однозначно: всегда лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано, считает она. Ну и делает. Потом, конечно, жалеет.

малоизвестная актриса

с пустыми ведрами в театр

пришла ходить по коридору

чтобы хоть что-то поменять

малоизвестная актриса

решилась высказать всем все

ну может завтра или позже

да что уж ладно да хрен бы с ним

малоизвестная актриса

сыграть хотела бы каплан

на репетиции все в сборе

а ей положен револьвер