Классный журнал

Когда я был маленьким, то очень любил Революцию. И как ее не любить?! Она была прекрасной и справедливой. Она освобождала рабов и мужественно билась с интервентами. Она летала на тачанках и сверкала шашками наголо. Она легко умирала под красным знаменем. Потому что легко умирать за правое дело…

 

Когда я был маленький, то очень любил Ленина. Потому что бабушка моя, Зоя Ивановна Пчелинцева, 1924 г.р., говорила мне: на земле не рождалось людей более честных и справедливых, чем Володечка Ульянов и… Николушка Мирликийский. Чис­тую и безусловную любовь к ним она пронесла через всю свою жизнь.

 

Я же не смог сохранить этого цельного и высокого чувства.

 

Что осталось от Революции спустя сто лет? Несколько символов, которые можно назвать живыми с известной долей воображения. И все же есть один, что живее всех живых. Конечно, речь не о теле в Мавзолее. Тут уж без шуток… Имя ему — Серебряный Призрак. Автомобиль, на котором ездил вождь мирового пролетариата. И кто посмеет оспорить? Где сейчас вождь? В смысле, попробуйте заставить забальзамированного вождя встать и пройти несколько шагов! А его знаменитому и, на секундочку… 97-летнему «роллс-ройсу» понадобится всего несколько минут, чтобы горделиво выехать из гаража на всех парах. Правда, он тоже не сможет уехать далеко. Всего несколько метров, и начнутся последствия. Но факт движения, то есть жизни, будет неоспорим.

 

Следовало нанести визит живому Призраку. Путешествие не обещало быть легкой прогулкой.

Так я думал, подъезжая к Горкам Ленинским. Признаться — не без внутреннего трепета, наполовину смешанного с мистическим страхом. Одно дело — безобидные пятиэтажки, засыпанные желтой, красной, бурой листвой, лихие и уютные, как сказки Бориса Шергина. Другое дело — музей-заповедник болезни и смерти вождя Революции. Они рядом друг с другом, но пространства абсолютно разные по своему внутреннему наполнению. Меня впустили на территорию и подсказали, как идти. По главной аллее… Когда-нибудь память о Ленине выветрится и перестанет быть такой зримой и реальной. Но не на моем веку. «Здесь был Ленин», — говорил мне каждый шаг на той самой аллее, ведущей из усадьбы… Кстати, куда она вела? Через лес, в Москву, других дорог в столицу тогда не было. Дорога служила еще одним символом, еще более живым и настоящим. Справа тянулся лес, уходящий вниз по склону к реке Прутовка. А слева — огромная зеленая приусадебная лужайка. «Здесь был Ленин», — шумел лес и ветер. С какой легкостью воображению представлялся шелест автомобильной резины, звук двигателя, клаксон, лицо Степана Казимировича Гиля за рулем, а еще дальше, в глубине и полумраке салона, лицо человека, к которому или… с ненавистью, или… с жалостью. Как?!! И жутко становилось идти по безлюдной осенней аллейке. А вдруг неупокоившийся ленинский дух носится над Горками?! Ведь при жизни он очень любил это место.

 

С другой стороны, это прекрасное место с прозрачным воздухом, пряным запахом леса, карнавальной листвой, танцующим ветром, скамейками, склоняющими к неге и созерцанию, чтобы своими глазами наблюдать, как умирает красота земли в призрачном солнечном свете… Никакого Ленина! Живи не хочу!

Так я пытался разгонять свой страх перед встречей. Надо отметить, что аллея преподносила еще один подарок. Ближе к усадьбе мне начали попадаться люди в древних камзолах, платьях, париках… А еще дальше — в сюртуках, шляпках, картузах. Их было великое множество, и они смотрели на меня со своих парадных портретов или поздних фотографий слегка отстраненно, с долей высокомерия, мол, с тебя-то парадных портретов не писали и не напишут. Что было абсолютной правдой и ни капельки не смущало. На меня смотрели хозяева усадьбы Горки, бывшие до… Р17. С XVII века, более десятка фамилий и родов. И мысль возникала глупейшая: оказывается, до Ленина здесь жили! И как хорошо жили: с чувством, толком, расстановкой, прудами, лебедями, самоварами и безмятежно. Ленин — лишь эпизод, говорили люди, имевшие на это полное право.

 

За усадьбой стоит двухэтажный гараж, бывший каретный сарай. На втором этаже жилые комнаты. Здесь жила семья личного ленинского водителя — Степана Казимировича Гиля. Жили они вместе с автомобилем до тех пор, пока автомобиль не превратился в музей. То есть до конца 30-х годов. До самой смерти Надежды Константиновны Крупской, которая считалась главным пассажиром авто после смерти мужа. Так или иначе, место вечной стоянки Серебряного Призрака, он же полугусеничный «роллс-ройс» с изобретением Кегресса и номером 79YG, находится здесь. Место встречи изменить нельзя.

 

Я перешагнул порог гаража и остановился как вкопанный. Странное чувство охватило автора заметки с первых мгновений долгожданной встречи. Это было чувство несоразмерности. Машина была прекрасной и чудовищной одновременно. И дело даже не в монстровидных гусеницах и хитроумных лыжах, прикрепленных к колесам, а в чем-то еще. Словно кабину автомобиля делал не конструктор, а плотник, то есть несколько топорно. Простите… Где «роллс-ройс» и где топор?

 

И главное, хотелось бы остаться наедине с Призраком. Но это невозможно… Забегая вперед, скажу: между всяким входящим-любопытствующим и «роллс-ройсом» мгновенно вырастает стена. Это его персональная охрана. Недремлющее око главного Хранителя. Око принадлежит Владимиру Егоровичу Масту. Личность незаурядная и архиинтересная, как выразился бы В.И. Ульянов. Под взглядом Маста, я думаю, листья в усадебном парке съеживаются раньше времени и лужи высыхают на тропинках. Они вместе — Хранитель и Призрак — уже тридцать лет. И ни одна мышь не проскользнула к «роллс-ройсу» без ведома Маста. Очевидно, что они созданы друг для друга. Объединяет их одно — память о Ленине. Владимир Егорович, выпускник исторического факультета МГУ, безо всяких дураков верный ленинец. Для него память В.И. Ленина свята. Так вот, остаться наедине с Призраком невозможно… А вдруг у тебя коварный план с умыслом на диверсию?! Хранитель Маст вмиг тебя раскусит. Он видит идеологического врага издалека. Чувствует его, как акула запах крови. Под его взглядом ты сам начинаешь сомневаться: а нет ли у меня умысла на диверсию? Поэтому подойти ближе можешь, но рыпнуться или спросить что-то лишнее ни-ни! Не дай бог тебе раскрыть свою примитивную креативную сущность! Для Маста за понятием «креатив» сразу следует «высшая мера наказания» — расстрел.
 

Немудрено, что с таким Хранителем Призрак благополучно пережил лихолетья неурядиц в стране. И остался неприкасаем. Или почти неприкасаем. А ведь на него покушались несколько раз, как на самого Вождя.

Сегодня прорваться через авто к вождю пролетариата, нащупать мистическую нить времен, наверное, никому не под силу.

 

А так хотелось именно этого — оставшись наедине, сказать: «Здравствуй, Призрак! Приветствую тебя, Свидетель Революции!» И, помолчав, спросить:

«Скажи, Столетний, о чем думал твой картавый председатель Совнаркома? Зачем нам все это было??! И какие еще тайны ты хранишь в гильзах… своего шестицилиндрового движителя?»

 

И услышать ответ…

 

Между тем история этого «роллс-ройса» довольно запутанная. И до сих пор оставляет довольно много вопросов. Ленин любил быструю езду. Машин за время своей деятельности в ранге предсовнаркома он сменил несколько. Но большинство из них ходило под маркой «паккард». (Кстати, одну такую машину у Вождя украли прямо на дороге. Невероятно, но факт. Злоумышленники остановили машину, велели пассажиру и водителю немедленно освободить салон, сели и уехали. Не обращая никакого внимания на призывы Ленина узнать в нем вождя Революции…)

 

Но «паккард» был откровенно слабоват на снежных российских дорогах. И тогда Степан Казимирович Гиль напомнил Ленину, что царский шофер Адольф Кегресс изобрел автосани с движителем, на гусеницах и с лыжами. Для царских же зимних забав. Но царь Николай совсем мало успел поездить на таких санях. И чудо-автомобиль после Революции перешел по наследству к новой власти. Так же как и сам Гиль, кстати.

 

Примерно за всей этой историей и появился «роллс-ройс» в усадебном гараже, и миллионы людей со всего мира не мыслят их друг без друга: Ленин и «роллс-ройс». «Роллс-ройс» и Ленин.

 

Но закавыка в том, что есть масса фотографий Ленина в «зимнем» «паккарде». И нет ни одной, где Ленин в «зимнем» «роллс-ройсе». Нашлись въедливые и внимательные граждане, которые по некоторым косвенным признакам, в том числе и в корпусе автомобиля, утверждают, что… тссс! Перехожу на контрреволюционный шепот, чтобы Хранитель Маст не услышал… Что автосани-то не совсем ленинские!!??

 

Конечно, Масту вслух я этого высказать не могу. Душонка-то подлая, мелкобуржуазная дрожит от страха, боится высшей меры пролетарской справедливости.

 

А сам спрашиваю:

— Владимир Егорович, как же вы за ним ухаживаете?

 

— Время от времени смазываю траки касторовым маслом, чтобы не рассыхались дальше. В цилиндры подливаю масло. А еще… — Хранитель замолчал с таким видом, словно собрался поделиться со мной государственной тайной, — раз в два или три месяца я проворачиваю двигатель… вручную.

 

— Чем?!

 

— Ручкой.

 

«Вот это привилегия! — подумал я с нескрываемой завистью. — Никому, и только ему позволено участвовать в жизни легенды».

Мы подходим к автомобилю на расстояние вытянутой руки. Маст открывает правую заднюю дверцу салона. Сколько людей заглядывало внутрь этого кожаного полумрака, вдыхая запах Истории. Ведь уникальность этого автомобиля никем не оспаривается. Все детали в нем родные, за исключением электропроводки (заменена из-за ветхости, но по оригинальной схеме) и фигурки богини экстаза на капоте (банально украдена еще при Ленине).

 

Но, вглядываясь внутрь, задерживая дыхание от восторга и трепета, все же удивляешься: а что ж так бедненько с внутренней обивкой?! Искусственная кожа, гвозди со шляпками. А по внешней части — о ужас! — трещины в корпусе над задними крыльями.
 

Хранитель Маст что-то чувствует, он буровит меня электрическим взглядом и словно читает мои мысли.

 

— В Англии были куплены только мотор и шасси от «роллс-ройса». Остальное — наше.

Его голос чуть дрогнул. Или мне показалось… Здесь была уже запретная зона для вопросов.

 

— Что же, он так больше и не выезжал за пределы гаража? — меняю я тему.

 

— Выезжал. В середине 80-х специалисты ЗИЛа проводили технический осмотр автомобиля. Заменили проводку. В системе охлаждения заменили все шланги, хомуты и сальник водяного насоса. Провели пусковые испытания…

 

— И что? — В вопросе моем загорается безумная надежда, что мне сейчас расскажут историю освобождения: как Призрак, словно старый боевой конь, вырвавшись из стойла, носился по аллеям усадьбы. И дух Хозяина гонялся с ним наперегонки…

 

— Автомобиль заводили несколько раз. Он показал полную готовность к движению — проехал несколько метров. И порвалась левая гусеница… Машину закатили назад и больше не трогали.

 

— На вечный прикол… — торжественно произношу я.

 

— Да, — торжественно соглашается Владимир Егорович.

 

— Почему все-таки его называли Призраком?

 

— За тишину работы двигателя… Но это легенда. На самом деле он ревет как трактор. Рассказывают, что в соседних деревнях за пять километров было слышно, как заводится автомобиль. И все знали: Ленин едет.

 

— А правда, что в 90-х его пытались купить или забрать у нас… у вас, простите.

 

— Пытались. — Глаза Хранителя снова загораются ледяным электрическим светом. — Приезжали разные «деятели» с толстыми кошельками и…

 

— Без совести… — верноподданически подсказываю я.

 

— Да. Без нее… Деньги предлагали, но мы устояли. А потом многие другие пробовали, уже из «своих»… покреативить тут. Историю разменять на финтифлюшки. Не дали!

 

Про «креатив» я не уточняю, чтобы самому случайно не раскрыть контрреволюционную сущность. Но судьба у Призрака действительно могла сложиться иначе, не будь у него этой охранной глыбы в виде Маста.

 

Мы обходим вокруг автомобиля. Владимир Егорович заученным жестом демонстрирует внутренности двигателя, прикольное рулевое колесо (их всего три: одно большое и два маленьких), приборную доску, водительское кресло, дополнительный бензобак — металлический сундучок за задней стенкой кабины.

 

— Вы так долго вместе, — замечаю я. — Как никто другой на планете Земля. У вас должны быть особые, доверительные отношения с этим автомобилем.

 

— Да. Он делает меня ближе к Ленину.

 

— А Ленин — это… — вступаю я на минное поле.

 

— Иисус Христос! — совершенно неожиданно восклицает Хранитель и захлопывает дверцу «роллс-ройса». — Если относиться к последнему как историческому лицу… А больше них никто так не стремился к установлению Справедливости для людей на земле. Я писал дипломную работу о Ленине в университете. И прочел все, что было написано об этом человеке с 1917 по 1987 год…

Хранитель замолкает, словно обрывая себя на полуслове. Близость к богу не предполагает излишней откровенности. Жрец — фигура тайнозначная, молчащая. А болтунов на мороз! И жалких писак вместе с ними!

 

Аудиенция окончена. В гараже гасят свет, и Призрак погружается во мрак. Вместе с другими ленинскими символами движения к светлому будущему. Лодкой, крестьянским возком и инвалидным креслом на колесах с электрическим двигателем. Последним вождь так и не смог воспользоваться. Потому что ручка управления у кресла находилась с правой стороны. А правая сторона у Ленина была парализована.

 

Жалкий писака не чета Хранителю. Он растерял любовь к Революции. А Хранитель бережно хранит эту любовь. И его не смущает тот факт, что Призрак, по документам, был переоборудован в автосани только после смерти Ленина. И больше послужил Сталину, чем кому-то еще. Хранителя не смутит тот факт, что кабину сделали на бывшей каретной фабрике Ильина в Москве. Поэтому она и выглядит так топорно, по-советски, а не по роллс-ройсовски. И он никогда не поверит в то, что трещины в задней части салона появились в 90-х годах, когда охранники-святотатцы водили по ночам в ленинский гараж женщин и предлагали им жалкую, низменную любовь на диванах, где сидел сам Ленин.
 

А писака в это поверит и по неумолимым законам революционной диалектики будет автоматически зачислен в стан врагов.

 

Самое прекрасное, что может произойти с человеком, — это избавление от иллюзий. Проще говоря, от вранья. И в первую очередь от вранья внутри самого себя. Это — внутренняя Революция. Полюбить ее не так легко, потому что она режет по живому, кромсает шашками твой мир и обещает явно не мирную смерть. Но только она приносит настоящую, а не выдуманную свободу.

 

И ту и другую Революцию я считаю своими. А чьими же еще? Хотелось бы обойтись без первой Революции! Но это невозможно. Более того, в Отечестве моем так все дивно устроено, что Р17 никуда не избылась. Спустя сто лет у нас полстраны за красных. А полстраны за белых. И всяк человек — между молотом и наковальней, в тисках обеих Революций. И счастлив тот, кто точно знает, за что его будут бить…