Классный журнал

Лава Стори, или Занимательная этнаграфия

28 сентября 2017 13:00

Верен основному пионерскому принципу — все рискованное испытывать сперва на себе, — шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов не стал на каникулах отсиживаться дома, а отправился на самый большой и самый действующий вулкан Европы, чтобы выяснить, как живется под перманентной угрозой извержения. Жар и страсть, дым и фатум и другие пары.

У подножия

Сунемся в пекло, товарищ?

Твари дрожащие или «браво» поимеем, чтоб на фоне тех, кто кротко проводил это лето, оттопыриться (в случае, если выживем), блеснуть: «А я прожигал!»

С известных пор живем как на вулкане — но раз уж все и так висит на волоске, раз уж почва уходит из-под ног, то дай узнать, как она уходит не фигурально, а ощутительно! Почему бы не жечь мосты там, где они лучше горят, где так легко, с восторгом откидываются сандалии? Долой метафоры в топку! Осуществим и воплотим в реале, разгоним градус до пламени, напомним миру: наша сила в плавках! Вперед, жаре навстречу! Туда, где автор проекта по имени «жизнь» по-прежнему жжот и никак не уймется; туда, где фитилек, сколь ни туши, коптит, неумолимо, как бикфордов шнур, запаляя фейерверк бездонных боеприпасов, — не так уж редко, чтобы избежать его обжигающих укусов очутившимся у кратера. Главный (и самый активный) стратовулкан Европы вернулся в дело этой весной, накрыв камнями и пеплом съемочную группу BBC, которая совсем уже расслабилась в натурных съемках спящего армагеддона, — а ведь Эмануэлла, вулканолог и гид этих стремных мест, предупреждала: взрыв скор и неминуем, поаккуратнее! Но вышло точно по сценарию Deep Purple:

The city’s a blaze, the town’s on fire.

The woman’s flames are reaching higher.

We were fools, we called her liar.

All I hear is «Burn!»

(Город пылает, город в огне.

Ее пламя разгорается все сильней,

Мы были глупцами, мы не верили ей.

Все, что я слышу: «Гори!»)

Завтра эта прорицательница — так она, Эмануэлла, обещала в мессенджере — встретит на высоте 1900 м, чтобы сопроводить туда, где бурлит могучий котелок полмиллиона лет как минимум… И это будет не дантовский вольготный спуск в Аид, под опекой Вергилия, — а восхождение на уровень, где сероводородно и ни зги. Но хорошо бы на чем-нибудь с моторчиком…

Заселившись в каморку, первым делом опрашиваю взвинченного, нетипично — для сицилийца — подвижного мимикой хозяина апартаментов:

— Коме е Этна? (Как там Этна? (ит.))

— Монджибелло? — уточняет, распахивая ставни, сицилиец на своем диалекте — адская смесь, языковой коктейль Молотова из романских и магометанских корней. — Фумо бьянко, ва бене! (Дым белый, хорошо (ит.))

И действительно, в проеме улицы вычерчен контур вулкана, над которым мирно вьется белый дымок. А между прочим, мы находимся аккурат в том месте виа Плебисцита, где до извержения 1669 года было море. Лава вырвалась из нижней части Этны и, не успев исчерпать задора, накатила на Катанию. Катанийские мужики под предводительством достославного Диего Паппалардо вступили в схватку с потоком огня таким образом: завернувшись в бычьи шкуры, окатываемые водой, они кирками и лопатами рыли под лаву новое русло — в сторону от родного города. Но успех был временным: жители соседнего городка Патерно осознали, что рукотворное русло несет угрозу их городу. Вооруженные дубинами и вилами мужики из Патерно заставили катанийцев прекратить работы. И лава накрыла Катанию. Замок Урсино, построенный Фридрихом II Штауфеном на утесе над морем, чудом уцелел, но оказался в полутора километрах от береговой линии и по пояс в пепле. С тех пор и почти до наших дней действовал закон, отчасти объясняющий фатализм сицилийцев: воспрещалось каким бы то ни было способом перечить естественному ходу лавы. Дескать, да вершится воля Божья (или — в данном случае точнее — дьявольская), пусть все течет, но не меняется.

Казалось бы, самым наглядным и убийственным способом была доказана безнадега поселений под вулканом. И что же? Ушел ли кто-то из выживших горожан на поиски лучших, безобидных мест? Нет, они бодро и ударно принялись отстраиваться на пепелище, причем внагляк используя для строительства ту самую лаву, которая только что убивала их. «Новая жизнь вырастает из праха». Город черных стен как бы сигналит нависающей геенне огненной: «Basta, дважды в одну воронку снаряд не падает, имей совесть». Вопрос только в том, как считает она.

…Перед завтрашней встречей пытаешься выспаться. Но когда такие тонкие перегородки, попробуй абстрагироваться от бурлящей по соседству жизни. Даже отнюдь не владея сицилийским наречием, сразу вычисляешь, что за расклад за стенкой. На пылкие и распространенные тирады мужского голоса, в которых звучат то мольбы, то угрозы, исполняется холодное, неприступное, голосом женским: «No! Non ti amo!» (Нет, я не люблю тебя! (ит.)).

«O, мамма миа!» — воспламеняется мужской голос, удаляясь куда-то в недра квартиры, откуда доносятся взрывы бьющихся сервизов и глухие удары чем-то, скорее всего головой, о стены. Голос возвращается, страсти накаляются, дымок явно не белый, я на всякий случай закапываю фотокамеру и ноут глубже в шкаф: если дойдет до огульных погромов, хотя бы технику сберечь.

«Привыкай. Это место на стыке двух тектонических плит, Африканской и Евразийской. Африканская непрерывно дрейфует в сторону Евразийской, норовя подлезть под нее. Уходящая вниз тектоническая плита расплавляется в зоне субдикции, и тогда происходит извержение, магма прорывается через трещины в Евразийской плите».

«No, non ti amo, basta!» — за стенкой без перемен. Плиты на стыке, магма бурлит, но трещины, по ходу, остаются неприступны.

Я обкладываю, для звукоизоляции, уши подушками.

Buona notte Etna! (Спокойной ночи, Этна! (ит.)).

Рефуджо Сапиенца

Когда-то, в пору Гете и Дюма, совершивших паломничества на Этну, путь растягивался на трое суток. Из Катании путешественник стартовал ранним утром, в лучшем случае верхом на муле, но чаще на своих двоих, с мешком провизии и одеялами за спиной, в сопровождении проводника, носильщиков и кого-то из местных жителей — частенько это был священник, который мог призвать, в случае чего, допсилы небес. Ночевали в пещерах, гротах, чтоб с рассветом третьего дня оказаться на «крыше мира» и встретить солнце, как встречал его император Адриан в 126 году — первый запротоколированный здесь турист.

Теперь до высот Адриана можно добраться за пару часов.

Автобус до Рефуджо Сапиенца — главного перевалочного пункта южного склона — уже отчаливал, когда к нам подоспел вояжер эклектичного вида: в деловом костюме, при галстуке, но в кроссовках, с альпинистским рюкзаком за плечами и на маунтинбайке.

Отстегнув боковые кофры, он ловко пихнул велосипед в багажный отсек — так что водитель не успел бы пособить, даже если б захотел. В салоне он занял соседнее место, уточнив по-французски:

— Эс ке сет пляс е либр? (Это место свободно? (фр.))

— Бьенсюр, месье. (Конечно, месье (фр.))

— Эммануэль, Лион, — представился.

— Игор, Моску. (Игорь, Москва (фр.))

— Кажется, успеваем.

— Надеюсь.

— Согласен, для философа, повторяющего путь Эмпедокла, не совсем честно использовать для подъема, хотя бы частично, автобус.

— Но и великов при Эмпедокле не было?

— О, месье что-то слышал про Эмпедокла?

— В общих чертах, на лекциях профессора Кучборской. Древнегреческий философ, плюралист и демократ. Решил доказать, что он еще и бог, — и прыгнул в жерло Этны. Прыжок был зачтен, на поверхность из пекла выбросили его сандалии.

Лионский философ порылся в рюкзаке и извлек фолиант, который, впрочем, был нечитабелен, ибо наглухо запаян в пластиковый контейнер.

— Месье, это первое издание всего, что толком сохранилось от Эмпедокла. Поэма «О природе» и поэма «Очищение». Я почти закончил новый перевод — не хватает пары штрихов да вдохновения. Так сказать, еду напитаться на местности. Вот вы говорите — «огонь».

— Я говорю?

— Ну, не вы, все говорят: огонь, вода, воздух и земля. Четыре стихии, или архэ — по Эмпедоклу. Но ведь не это главное — это все статичное, это неживое. Что такое велосипед? Железяка, пока не крутанем педали. Две педали, которые приводят в движение мир, по Эмпедоклу, — любовь и вражда. Начинаешь крутить — и все поехало вокруг, преобразилось. Но попробуй давить только на одну, да хотя бы на ту же любовь, — скоро выбьешься из сил, остановишься. А как только остановишься — станешь неживым, пиши пропало. Да, прыгнул в огненный кратер — хотя Диоген Лаэртский в этом сомневается, — но что предшествовало прыжку, я вас спрашиваю?

— Разминка, тренировка?

— Эмпедокл оживил ту, которая бездыханна была уже как минимум двадцать суток. Которую, возможно, даже наверняка, любил. Так сказать, любовью смерть попрал. Ну и конечно, следуя своему учению, тут же должен был восстановить дозировку, гармоническое соотношение любви и вражды в природе. Кто-то прибыл — значит, надлежит кому-то убыть.

Философ погладил пластиковый контейнер.

— Тут все заключено. Она поймет: по-другому быть не может. И не должно.

…На точке 1900 м у автобуса конечная. Здесь узловая станция маршрута: кто-то отправится выше, на фуникулере; кто-то разбредется по боковым кратерам, их у Этны четыре сотни, на всех хватит; кто-то зациклится на площади с клонированными сувенирными лавками, пытаясь среди лавы китча из лавы выловить что-нибудь sui generis (Особенное, оригинальное (лат.)). Скорее всего, поиски увенчаются черным бюстиком дуче или граппой с огненным фонтаном на обложке.

Как же так?! Ты гордо, в полный рост выдвинулся на схватку с пеклом, вызывая огонь на себя, — а угодил в огороженные столбиками зоны, где человечество делает вид, развесив wi‑fi над бездной и устроив туристические шапито, куда зеваки попадут за пятачок, что этого достаточно, чтоб сторговаться со стихией, как будто она имеет процент с бизнеса по распродаже себя в качестве фона для селфи.

Уходим, уходим! Продраться, вырваться в сторону, оставив паркинг, рестораны и базары за спиной, — с каждой сотней метров будет безлюднее, и, только оказавшись в одиночестве, — выдыхай. Смотри.

Мир у ног твоих, под нами мерно плыли облака. Плюс-минус тот же вид открывался в XVIII веке сэру Гамильтону, посланнику королевы Великобритании при Неаполитанском дворе и первому вулканологу: «Поднялось солнце, открыв пейзаж, воистину не поддающийся никаким описаниям. Горизонт осветлялся, являя нам Калабрию, позади которой расстилалось море, Мессианский маяк и Липарские острова; мы видели целиком весь остров Сицилию с его реками, деревнями и прибрежными портами так, словно глядели на карту. Со своего наблюдательного пункта я насчитал сорок четыре небольшие горы (называю их небольшими в сравнении с прародительницей Этной, хотя в действительности они весьма значительны). Эти горы, услаждая взор, удалялись от нас в направлении Катании». Все так, сэр Гамильтон, но усладиться взору препятствуют ассоциации, которых в романтическом осьмнадцатом веке ничто не предвещало.

Да ведь точно такие оспины, такие кратерам подобные воронки показывали мне под Ипром, на Ваэштской дуге — там англичане в 1917-м заложили полмиллиона тонн взрывчатки под траншеи германцев, взрыв был слышен даже в Лондоне; воронки теперь демонстрируют как работы прилежных учеников вулканической школы.

А еще вспоминаются овраги от немецких снарядов в Химкинском лесу, где проходила трасса лыжной школьной эстафеты, — можно было на дне отсидеться, зажухать пару кругов. Хотелось бы других ассоциаций, но зрительная память все подсовывает корявые кратеры и воронки от подземных ядерных взрывов из черно-белых хроник на уроках ГО.

Превосходство стоящего на вулкане — зыбкое и неустойчивое, мнимое. Сейчас ты наверху, но в любую секунду рассыплется хилый слой под кроссовками — превосходства и след простыл. И вот уже ты лузер, тварь дрожащая, по-любому, как ни крути. Но этот припадок беспомощности провоцирует цепную реакцию: откуда ни возьмись накатывает гордость, приобщенность к непобедимой силе, которая клокочет под тобой, готовая поглотить. Замазано, мы вместе, я с ней, я в ней — несокрушимая и легендарная, как в песнях у красных! «Мы идем революционной лавой, над рядами флаг пожаров ал», «пугая мирных — лейся, лава юнгштурма» (Маяковский). Всегда готовность испепелить, но если надо — превратиться в пепел, без разницы.

…Эмануэлла встречает за Верхним кратером Сильвестри.

Attenzione Etna! (Внимание, Этна! (ит.))

Торре дель Философе

Эмануэлла, вулканолог и по совместительству гид, встречает, оправдывая тайные надежды, на моторизованном ТС. Пускай всего лишь квадроцикл, но есть же второе место? Или уже нет?

Эмануэлла не одна. Рядом с ней, верхом на велосипеде, Эмманюэль, переводчик Эмпедокла. Их диалог не оставляет сомнений: тезки знакомы не первый день.

— Ману, ты в своем репертуаре. Все педалируешь?

— Эми, что поделать, ты обращаешь внимание только на нетипичных. Покрасоваться в огнеупорном костюме на фоне извержения, как робот из «Daft Punk», — вот верный способ попасть в круг твоих любимчиков.

— Тебе не дает покоя успех Джеффа Маккли?

— Успех? Два миллиона просмотров того ролика Джеффа на ютюбе, когда завалило «Башню Философа»?

— Пусть лучше на ютюбе смотрят, чем сюда лезут. Да и не Джефф Башню завалил, а извержение.

— Но он неплохо хайпанул на той истории, покрасовался. А потом еще и прятался от обстрела в Башне, которая уходила под пепел, можно сказать, как «Титаник»! Какое двуличие! Ты же знаешь, сколь сакрально для последователей Эмпедокла это место, где мыслитель сосредотачивался перед своим последним прыжком…

— Ману, не нагнетай! Ты же в курсе, что рельеф Этны меняется каждый век до полной неузнаваемости: вчера впадина, сегодня выпуклость. А эта «Башня Философа» — всего лишь новодел, который построили «уважаемые люди» вовсе не из любви к философии, сам понимаешь.

— Поговорим об этом позже, сейчас мне надо двигаться к заветной точке. — Эмманюэль лирически протер очки и застегнул терминальную велосипедную куртку. — Скоро ты узнаешь, как важен символический жест для истинного философа… Чао, Эми!

Но Эми даже не глянула в его сторону. Она извлекла из багажника теплый комбинезон, протянула мне: «Рекомендую, будет еще холоднее».

Парадокс: внизу, на побережье, сейчас +40 в тени, а здесь, на огнедышащих пиках, — не просто cool, а, честно говоря, coolотун.

— Держитесь крепче, поднимаемся к «Башне Философа».

— Так ведь ее уже нет, как я понял из вашего разговора?

— Это кому как, — ухмыльнулась Эмануэлла.

Я обхватил гида-вулканолога за талию, и «раптор» пополз по укатанному джипами крошеву к дымящимся высотам. Через полчаса мы спешились на площадке, где между вагончиками на колесах, типа бытовок, деловито сновали люди нетуристического типа.

— Временная база геофизиков. Но погреться и перевести дух могут все желающие.

«Салют, Эмануэлла!» — поздоровались какие-то волосатые. «Нью-металлисты из Монтенегро, — пояснила гид, — записывают саунд магмы для нового трека. Кого тут только нет…»

— Съемочной группе BBC тогда, весной, чертовски повезло… Когда я предупреждала об опасности, у меня не было точных данных, где выстрелит, да таких и не может быть… Это, скорее, смесь показаний приборов и необъяснимых предчувствий, вулканолог тоже прибор, только он сам не знает, как устроен… Я могу только констатировать, что Этна в последние годы делает все, чтоб уйти от имиджа дружелюбного, прирученного вулкана, виляющего белым дымком, как собака хвостиком. Характер портится: взрывы злее, выбросы мощнее. У меня есть свое объяснение: Этна как будто пытается ускользнуть от нашей слежки. Всякий раз, когда мы запускаем над ней новые дроны или замеряем каждый ее уголок инклинометрами, теплопеленгаторами, анемометрами, у меня стойкое ощущение, что мы вторгаемся в ее личное пространство. Если раньше она могла сбросить излишки внутреннего давления или раздражения где заблагорассудится, не боясь, что ее при этом застукают и поставят на учет как психованную, то теперь она вся на виду. И ладно бы еще только перед учеными, но эти толпы зевак, которые объявляют себя исследователями и разбредаются по нехоженым, укромным местам… «Дикие» туристы регулярно пропадают без вести, Этна намекает, что кое-куда соваться не надо бы — убьет. Но ради кадра в свой инстаграм новейший Заратустра не остановится ни перед чем…

Тем временем на площадку прибыл и лионский философ — не очень твердой, утомленной походкой, спешившись с байка, он направился к ничем не примечательному холмику, из которого одиноко торчал железный штырь.

Эта антенна — все, что осталось на поверхности от «Альберго Торре дель Философе», которую окончательно засыпало три года назад.

Пока ценитель Эмпедокла медитировал над невидимым, мы заглянули в бытовку: черногорские нью-металлисты уже сидели за столом, призывно откупоривая граппу. Пригубили за музыку недр, за саунд магмы — да будет она услышана и по достоинству оценена; за непостижимость и непокорность Этны.

История Башни в этом смысле поучительна: Этна в прошлом веке не принадлежала государству, ее, как пирог, поделили между многими собственниками, а эта часть была под контролем сицилийской области. Правительство Сицилии в 1970-м приняло решение построить здесь отель из бетона. Мол, от желающих поселиться под главным кратером отбоя не будет. Стройка затянулась на годы: зимой из-за снегопадов строить здесь в принципе невозможно, летом тоже обстановка экстремальная. В итоге налогоплательщикам Башня обошлась в миллиарды лир; потом появились свидетельства, что «коза ностра» на бетонной коробке отмыла рекордные суммы. Ни один постоялец в отеле так и не поселился. А теперь и вовсе копать историю бесполезно — концы ушли в пепел.

— На этот счет у меня тоже есть теория. — сообщает Эмануэлла. — Этна, Сицилия, «коза ностра». Неаполь, Везувий, коморра. Фудзияма, якудза. Килиманджаро, мунгики. Руис, колумбийский наркокартель. Сан-Сальвадор, «бригада сальвадорских бродячих муравьев». Получается, почти все крупнейшие мафии возникли на склонах, у подножий великих мировых вулканов. Случайность? Мафия — это такое конусное, вулканообразное строение людей, которое подражает природе, копирует форму, наполненную смертоносным содержанием. Сплоченные, закаленные, молчаливые — они только делают вид, что непобедимы, или на самом деле впитали энергетику, фонтанирующую из разломов, от самого центра Земли?

…Вечереет. Багровый шар, закатываясь, напоминает Этне, что есть в мироздании кое-что мощнее и жарче вулкана.

— Как я здесь оказалась? Почему мне нравится здесь, где так зыбко и даже ландшафт кочует? В детстве у меня была любимая игра — в космическую экспедицию. Папа ставил кресла спинками к дивану, поверх мы натягивали одеяло, и внутри получалась капсула космолета. Мы брали с собой провизию, инструменты, бластеры и отправлялись к далеким мирам — на долгие световые годы. Папа был, понятно, командиром, я — первым пилотом, а младший брат — нашим верным роботом-андроидом. А потом на пульт приходило сообщение от Земли-мамы: «Ужин готов, пора возвращаться». Я вспомнила те экспедиции, когда в первый раз заночевала на Этне. Мы тогда монтировали новый радиометр у бокки Нуова и отложили работу на утро. Ночь была ясной и безветренной, я вышла из палатки прогуляться… И попала в странное измерение: передо мной в черном небе мерцали созвездия, они перетекали ниже, в какой-то момент смешиваясь с огнями городов и селений, но переход был незаметен, и мне показалось, что нет ни неба, ни земли, есть только космос — созвездие Катании, созвездие Персея, туманность Андромеды — и я плыву по нему на верном космолете, у которого такой запас топлива, что хватит на много-много световых лет… Возможно, прав старина Эмпедокл: только движение оживляет мир. Любовь и вражда, пусть будет так…

Мы вернулись на базу. Велосипед стоял около бытовки, но философа нигде не оказалось. «Туда пошел!» — Черногорские металлисты махнули в сторону главного кратера.

— Ману! — крикнула сквозь ветер вулканолог. Утеплившись, мы двинулись по едва заметному следу. Эмануэлла что-то говорила по рации, ей неразборчиво отвечали, но далеко идти не пришлось: след оборвался, а на кромке ближайшего кратера с дымящей фумаролой валялась пара горных кроссовок. Точь-в-точь такие были (почему были?!) на ногах у переводчика Эмпедокла.

— Tu sei pazzo! (Ты сумасшедший! (ит.)) Кретин, паяц! — Эмануэлла срывала злость на все четыре стороны. Бегом спустились мы на базу:

— Вас сейчас отвезут в Катанию, а я останусь здесь, разбираться… Это мой фатум.

…Хозяин апартаментов на виа Плебисцита встретил меня, несмотря на поздний час, как старого друга. Теперь он был вполне похож на сицилийца, радушен и нетороплив:

— Коме е Монджибелло? (Как там Монджибелло? (ит.))

— Ва бене, ва бене! (Хорошо, хорошо (ит.)) — соврал я, чтоб не волновать, и он удалился в соседнюю комнату, улыбаясь.

А минут через пятнадцать женский голос за стенкой громко признался:

— Si, si! Ti amo! (Да, я тебя люблю! (ит.))

И скрип пружин возвестил о том, что этой ночью магма найдет свои трещины.

Я обкладываю голову подушками. Уж очень шумно стыкуются эти тектонические плиты.

Bravo, Etna! (Браво, Этна! (ит.))

Колонка Игоря Мартынова опубликована в журнале "Русский пионер №75. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все