Классный журнал

Аномалка

12 февраля 2017 08:24

Рассказ Майка Гелприна

У парней были клички, у каждого, как и заведено среди копали.

Поджарый, резкий, с дерзким лицом брюнет отзывался на прозвище Юркан. Возможно, оттого, что его звали Юрием. А может статься, потому что мотал срок. В команде Юркан был главным, самым опытным, расчетливым и надежным. У смуглого, вечно небритого здоровяка, говорящего с восточным акцентом, кличка была грозная — Басмач. У тонкого в кости паренька в роговых очках — незамысловатая — Очкарик. Басмач был в команде силовой единицей, Очкарик — мозговым центром. Толку на копах от него было немного, но документы и карты добывал и изучал он, цену находкам определял тоже он, и он же отвечал за сбыт и денежку.

У Ханы прозвища не было. Остальные звали ее по имени, хотя и не подозревали об этом, потому что ударение ставили на последний слог. Хана отвечала за снаряжение. Металлоискатель, шикарный многочастотный «Минелаб», принадлежал ей. Управлялась с ним Хана мастерски и на звук безошибочно отделяла ценную лежку от фальшака.

Работала команда слаженно и четко вот уже пятый год. Встречались на автобусных остановках, вокзалах и пирсах. Выезжали на ходку. В сельскую местность, где когда-то проходили сражения или пролегали торговые тракты. К развалинам, оставшимся от порушенных монастырей и церквей. Случалось, что забирались в леса, в болота или спускались под землю. В пути помалкивали, в душу друг к другу не лезли. На копах ишачили, не щадя себя, — на скорость, на износ, чтобы успеть раньше, чем пришлыми заинтересуются местные власти.

На жизнь квартету с грехом пополам хватало. Но по-крупному, так, чтобы хватило на годы вперед, не свезло ни разу.

— Пока не свезло, — вносил поправку, когда касались этой темы, Юркан. — Пока, ясно вам? Удача как кляча, срок придет — повезет.

Телефонный звонок застал Очкарика за чисткой — удаление окисей со старинных украшений и монет занятием было кропотливым и непростым. Прихожая однокомнатной квартиры на Петроградской была забита пробирками, колбами, судками, реактивами и растворами.

— Надо встретиться, — раздался в трубке голос Архивариуса. — Через полчаса в парке у памятника. Дело есть.

— Понял, — отозвался Очкарик. — Уже иду.

Он сноровисто извлек серебряную гривну из наполненной электролитом посудины, протер, уложил на просушку и сунул ноги в кроссовки. Без нужды Архивариус звонить бы не стал. Документы поступали к Очкарику через него. Оплачивались они пятой частью с навара. По-честному. Плата была справедливой — Архивариус, единственный из всех, не ишачил и не рисковал.

Нумизматикой Очкарик увлекался с младых ногтей. Еще пацаном наизусть зубрил каталоги и прейскуранты и к шестнадцати годам на память определял цену любого изделия, когда-либо отчеканенного на монетных дворах.

Стать копалем Очкарика убедил Юркан. Поначалу робкий, слабосильный юноша тяготился новым занятием, но вскоре вошел во вкус. Года не прошло, как интеллигентный начитанный Очкарик заговорил на копальском жаргоне не хуже самого Юркана. А тонкости черной археологии выучил так же, как прежде каталоги, — наизусть.

— Случилось что? — спросил Очкарик, пожав Архивариусу руку.

— Случилось. Куш хороший можно взять.

— Слушаю тебя.

Архивариус не спеша закурил.

— Власти дом расселяют. Восемнадцатого века постройка, в центре. Кладка каменная. Три этажа, по две квартиры на каждом. Под снос.

У Очкарика загорелись глаза. Прочесать старинный, пустой, предназначенный для сноса каменный дом было мечтой любого копаля. Расселенный дом в центре города — это тебе не какая-нибудь сельская церковь, в развалины которой в течение нескольких поколений наведывались местные голодранцы. Это место, которое наверняка хранит оставшиеся от жильцов секреты и тайны. Припрятанные в тайниках схроны, которые хозяева перед смертью или спешным отъездом не успели извлечь.

— Что есть? — коротко бросил Очкарик.

— Все есть. Адрес, сроки, план помещений, подноготная каждого по годам. О деле никто еще не знает. Только вот… Аномалка там, парень. Серьезная.

Очкарик присвистнул. Как и все черные археологи, в аномальных явлениях толк он знал. Любой трижды подумает, прежде чем сунуться в места, где можно слететь с катушек, а то и грохнуться.

— Насколько серьезная?

— На все сто. С пропавшими людишками и трупаками. За триста лет поднакопилось немало. Сам увидишь, в бумагах все есть. Если, конечно, возьметесь.

— Ясно, — кивнул Очкарик. — Ты постой здесь минуту, я сейчас.

Он отошел в сторону и набрал Юркала.

— Квартирный вопрос по месту жительства, — сообщил Очкарик. — Булыжник. Готовят под ноль. Эксклюзив. Но с припевом.

Постороннему эти слова показались бы полнейшей ерундой. Но не Юркану, жаргоном владевшему в совершенстве.

— Припек горячий? — осведомился он.

— Кипяток.

Рискнуть или нет, напряженно думал Юркан, косясь то на хлопочущую на кухне Машу, то на детскую кроватку, в которой безмятежно посапывала годовалая Оленька. С женой ему повезло — Маша была неглупой, незлобивой, понимающей и практичной. Сумела закрыть глаза на прошлое жениха, когда Юркан позвал замуж. И на настоящее тоже, хотя знала, как будущий муж добывает свою копейку. Любила потому что и любит. Дочку чудесную ему родила.

Сейчас появился реальный шанс сорвать куш. Может быть, настолько значительный, что удастся и завязать. Забрать семью, увезти на юг, пожить в свое удовольствие. С другой стороны, Очкарик сказал «кипяток». Это значит, что неведомая сущность, охраняющая скрытые под каменными плитами тайны, неимоверно сильна и опасна. Сунувшихся в кипяток и не вернувшихся копалей Юркану приходилось знать лично.

К тому же есть еще трое, и неизвестно, что скажут они.

— Ты сам-то как? — бросил в трубку Юрка.

— Я как все. Решите идти — пойду.

Ответ пришелся Юркану по душе. Молодец парень. Своих не бросают — вот и весь резон.

— С остальными поговорю, — решил Юркан. — Если все согласные — пойдем на ходку.

— Я в деле, — с ходу согласился Басмач.

В отличие от напарников он, выходец из Самарканда, к потусторонним явлениям относился со скепсисом. Одно дело, когда древнюю тайну охраняет ифрит, гуль или силат. Из таких мест следует удирать без оглядки. Но в здешних краях джиннов не водится — что им здесь делать. Верить же в леших, домовых и прочую местную нечисть у мудрого человека причин нет. Пускай глупцы верят, а Шухрат Зарипов по прозвищу Басмач не глупец и никогда не был.

— Еще не решено окончательно, дам знать, — бросил Юркан и разъединился.

Шухрат упрятал простенький дешевый мобильник в карман. Окинул взглядом голые стены съемной двухкомнатной распашонки, которую делил с тремя земляками. Можно было бы найти себе жилье и получше, тем более что деньги у экономного, рачительного Шухрата были. Но они понадобятся, когда через два года он вернется в родной Самарканд. Соседской Асмире к этому времени как раз будет шестнадцать, и Шухрат уплатит калым старому Мамеду, ее отцу.

Теперь появился шанс покинуть чужбину немедленно. Тогда он успеет еще погулять, пока взрослеет невеста. Басмач довольно потер ладони. Пускай временные друзья, которые и друзьями-то не были никакими, осторожничают — их дело. Он праздновать труса не привык и не станет. Испугаются эти трое — пойдет один. Адрес возьмет, металлоискатель у дурной бабы отберет и сделает в одиночку.

— Ты как? — Голос Юркана в трубке звучал мрачно и напряженно. — Остальные в деле.

Хана смахнула со лба вороную прядь.

— Я подумаю и перезвоню.

Маму Хана не помнила. Раскопами она занималась с детства — отец таскал дочку в археологические экспедиции в основном потому, что не с кем было оставить. Школьные подружки летом разъезжались по курортам и дачам, Хана улетала к черту на рога в компании полудюжины ученых, такого же количества подсобных работяг и поварихи. Повариху вскоре сократили — с ее обязанностями Хана справлялась лучше. В четырнадцать лет она в дополнение к стряпне уже вовсю долбила породу, копала шурфы и просеивала грунт.

В шестнадцать Хана осиротела.

Мечты о поступлении в СПбГУ, о кафедре археологии, о студенческой жизни дружно отправились к чертям. Надо было на что-то жить. Школу Хана бросила и год-другой перебивалась грошовыми заработками, пока не наткнулась в Сети на кладоискательский форум. Подвизались на нем в основном болтуны и бездельники, вовсю травившие несусветные байки и путающие лопату с киркой. Но были среди форумчан и люди серьезные, явно бывалые и опытные. Особенно один, скупой на слова, с подписью «Своих не бросают» под нечастыми комментариями.

— С Одесского кичмана сбежали два Юркана, — отправила ему Хана личное сообщение. — Или откуда такой псевдоним?

— Не твое дело, — последовал мгновенный ответ.

— Не мое, — согласилась Хана. — Мне деньги нужны.

— Надо же, — подал язвительную реплику собеседник. — А мне, можно подумать, нет. Что умеешь?

— Все, — честно ответила Хана. — С шести лет копаю.

— Прямо-таки с шести?

— Прямо-таки.

— Что ж, проверим. Кликуха у тебя подходящая.

— Какая есть. — Уточнять, где следует ставить ударение, Хана не стала.

В команде она пришлась ко двору. Так же, как подаренный покойному отцу на пятидесятилетие «Минелаб».

— Интим не предлагать, — на первой же ходке сказала Хана здоровенному узбеку, оценивающе щурившему на нее глаза. — Или по хлебалу кайлом.

Узбек набычился, побагровел, стиснул кулачищи и подался к Хане. Остальные двое расхохотались.

— Грабки прибери, Басмач, — отсмеявшись, велел Юркан. — Не видишь, что ли, — своя баба.

— Мы только работаем, — объяснил тщедушный белобрысый парнишка в строгих роговых очках. — В жизнь друг к другу не лезем.

Хана кивнула.

— Меня устраивает…

Женька, единственная подруга со школьных времен, не уставала твердить, что Хане пора найти приличного парня, а занятия свои полукриминальные бросить. Дважды она даже приводила приличных парней с собой. Оба старательно оказывали Хане знаки внимания под благосклонным Женькиным присмотром. Оба записали Ханин телефон. Не позвонил ни один.

— Ты их отпугиваешь, — подвела наконец итог Женька. — Посмотри на себя. Интересная баба, фигуристая, морда на месте, ж… на месте, сиськи опять же. А ведешь себя как беспризорница. Одета черт знает во что. Походка, как у раздосадованной гориллы. Водишься невесть с кем. Жаргон этот ужасный — ходки, лежки, синьки, шмоньки. Живешь, будто в лесу.

Хана согласно кивала — Женька была кругом права. Тем более что в лесу Хана и вправду чувствовала себя как дома…

Об аномалках она была наслышана с юных лет. И об экспедициях, из которых вернулись не все.

Куш, вновь и вновь думала Хана, сорвать куш. Об этом мечтает всякий копаль, только мало кому удается. С чего, интересно знать, Юркан взял, что они непременно найдут что-то ценное? Скорее всего, отыщут, как обычно, всякую дребедень — чтобы ноги с голоду не протянуть, хватит. А вот гробануться можно конкретно. Ее передернуло, стоило представить, как это произойдет. Скрутит, полоснет по лицу когтями. Или, может статься, клыками. Или не по лицу.

Раздумья прервал телефонный звонок.

— Страшно? — осведомился мобильник голосом Очкарика. — Всем страшно. Только я тут такое нарыл…

— Что именно? — заинтересовалась Хана.

— При встрече узнаешь.

Хана тяжело вздохнула. Нарыл он, видите ли. А может, и в самом деле нарыл и удастся разбогатеть? Тогда она сдаст вступительные в Универ. Выучится на археолога. Будет копать землю в экспедициях, а не на ходках. Может быть, даже… Хана мысленно махнула рукой.

— Согласна, — выдохнула она. — Пойду.

— Значит, так, — Очкарик обвел взглядом напарников, — последние жильцы выезжают послезавтра. Это воскресенье. Снос назначен на среду, у нас будет три ночи. Ну а теперь слушайте. Дом построил в 1726-м светлейший князь Меншиков. Жила там его содержанка, но недолго. Осенью 1727-го князь попадает в опалу и отправляется в ссылку, имущество конфискуют. В дом вселяется некий граф Баранов, человек состоятельный и близкий ко двору. До сих пор все чисто. Однако в 1750-м граф уступает дом барону Вышинскому, тут-то все и начинается.

— Давай по порядку, — велел Юркан. — Что именно начинается?

— Сейчас узнаешь. Был господин барон человеком весьма образованным. Увлекался науками, но не точными и не естественными, а оккультными. В частности, черной и белой магией, в коих имел немалые познания. Жил его милость на широкую ногу, устраивал у себя званые банкеты, балы, одних лакеев держал с полсотни. Продолжалось так до 1772-го. Так вот, в этом году барон, разменявший уже шестой десяток, овдовел, но горевал недолго и женился на молоденькой. Звали ее Настасьей Нарышкиной, и была эта Настасья явно слаба на передок. Года после свадьбы не прошло, как его милость отъехал на охоту, а вернувшись раньше срока, супругу застал ин-флагранти.

— Попроще давай, — поморщился Юркан. — Флагранти, шаманит.

— Попроще так попроще, — согласился Очкарик. — С хахалем застукал. Так вот, хахаль этот, некто майор Самойлов, слыл тем еще кобелем и бретером. На следующий же день он на дуэли барона ухлопал. Но не насмерть, чутка тот еще пожил. Ровно столько, чтобы успеть перед тем, как коней двинуть, супружницу свою проклясть. И дом свой, где эта курва с хахалем трахалась, тоже проклял. Проклятие зафиксировано свидетелями, что отирались у постели умирающего. Неким доктором Яблоновским и…

— Ясно, — перебил Юркан. — Дальше что?

— Дальше еще интереснее. Тем же днем его милость ласты склеил, но, когда явились его хоронить, тела не нашли. Прикиньте — будто сквозь землю провалилось. Так пустой гроб в могилу и закопали. Пойдем дальше. Самойлов этот, не будь дураком, из казарм к Настасье жить перебрался. Но и месяца не прошло, как тоже сгинул. Был майор и вышел весь. А еще месяц спустя сама Настасья крякнула. Ни с того ни с сего заперлась у себя, а когда дверь высадили, смотрят — уже холодная. Детей она нажить не успела, завещание оставить тоже, так что родня пустила дом с молотка. По частям. Нижние два этажа достались пензенскому помещику Золотареву с многодетным семейством. А верхний — господину Канищеву, ни много ни мало карточному шулеру из Самары. И устроил этот Канищев у себя наверху эдакий притон. В той самой комнате, где Настасью Самойлов жарил, столы поставил с зеленым сукном и стал пришлых лохов обчищать. Бывало, что и до нитки. Бабки там крутились — мама не горюй, причем наличностью — ассигнациями и золотом. Свидетельств — полна задница.

— Так, — кивнул Юркан. — И куда они делись, бабки?

— В том-то и дело, что невесть куда. В один прекрасный день шулер пропал. Лохи пришли — смотрят — нет Канищева. И бабок нет — ни копья. Дальше — больше. Лет эдак десять все тихо было. А потом у Золотарева дети помирать стали. Один за другим и кучно так, чуть ли не каждый месяц. Один от кори загнулся, другой с лестницы упал, третья… В общем, Золотарев мертвецов схоронил, а с оставшимся выводком от греха подальше съехал. Было это уже в 1784-м. Видать, дурная молва после этого пошла, потому что двадцать лет дом пустым простоял. Но в 1804-м образовалась на него купчая, и досталось все знатному купчине Рогозину, который на жилье бабки делал. Короче, стал дом доходным, хаты в аренду пошли. До революции сотни жильцов были — я в бумагах копаться затрахался. Поэтому назову сейчас только некоторых:

— коллежский советник Ященко — пропал бесследно;

— ротмистр Гущин — пропал;

— гоф-курьер Соловьев — найден повешенным;

— промышленник…

— Стоп, — оборвал перечисление Юркан. — Сколько их всего?

— За сто десять лет — восемнадцать смертей при невыясненных обстоятельствах и двадцать семь бесследных исчезновений. Но самое главное — бабок ни в одном случае не осталось. Ни наследники, ни полиция, ни новые жильцы ни хрена не нашли. А при совдепии и того пуще. Из квартир коммуналки сделали. Но там уже черт ногу сломит. Исчез человек и исчез — может, сам по себе исчез, а может, в ЧК замучили. Война и блокада, опять-таки.

— Выводы? — бросил Юркан.

Очкарик развел руками.

— Какие уж там выводы. Аномалка, каких мало, если есть вообще. Но чую я, бабки никуда оттуда не делись. Так, видать, и лежат припрятанные. Я все, что мог, прошерстил — кладов в доме не находили — ни разу. Представляете, сколько золотишка может там хорониться? На лимоны, даже если на вес толкать…

— Так что делать будем? — подытожил Юркан.

— Что-что, — вздохнула Хана. — Вы другого чего-то ждали, парни? Нет? Значит, идем.

Юркан припарковал старый, облезлый, на честном слове передвигающийся «джип-чероки» в трех кварталах от цели. Ночь была безлунной, редкие уличные фонари разбавляли непроглядную черноту тускло-желтыми конусами света. Юркан заглушил двигатель.

— Готовы? — выдохнул он. — Пошли!

Вчетвером они выбрались из джипа наружу, разобрали снаряжение и, навьюченные рюкзаками, гуськом двинулись по безлюдному щербатому тротуару.

— Спокойно, не дергаемся, — цедил на ходу Юркан. — Идем себе и идем. Вот он, дом. Встали!

Четверка копалей остановилась. Едва освещенная дальними фонарями, брошенная, с пустыми провалами окон трехэтажка выглядела поистине зловеще. Ночной квартал спал. Было тихо, лишь порывы ветра с шелестом гнали вдоль по переулку мелкий мусор и обрывки газет.

— Пошли, — бросил Юркан. — По одному. Басмач, первый!

Сутулясь, Басмач рысцой пересек узкий переулок и растворился в темноте.

— Очкарик, пошел! Хана, ты следующая! Я замыкаю. Только не очкуйте!

Сам Юркан трусом никогда не был, но сейчас страшился отчаянно. Притаившееся за пустыми оконными глазницами зло казалось едва ли не осязаемым. Юркан не знал, что это за зло, но чувствовал — оно было. Наблюдало. Ждало.

«Не раскисать, — мысленно рявкнул на себя он. — Пошел!»

Быстрым шагом Юркан преодолел переулок, рукой нащупал шероховатую каменную кладку, вдоль фасада скользнул к входной двери и нырнул в проем. Остальные трое ждали, прижавшись к стене.

— Все тихо? — шепотом спросил Юркан. — Хорошо. Очкарик, остаешься на шухере. Остальные наверх.

Он включил тонкий, размером с палец фонарик. Острый игольчатый луч прошил темноту. Подавив желание перекреститься, Юркан шагнул к лестнице. На мгновение замер, на первой ступени мазнул лучом вверх и стал подниматься. Проческу следовало вести сверху вниз, методично прозванивая комнату за комнатой, каждую пядь полов, потолков, подоконников, стен.

— В левую хату, — распорядился Юркан, когда оказались на третьем этаже. — Пол…

Он не успел завершить фразу: внизу вдруг заскрипело, резко, пронзительно, и тут же смолкло. Хана коротко вскрикнула, отшатнулась, зажала рукою рот. Выдернул из-за пазухи кривой узбекский нож и, пригнувшись, застыл на месте Басмач. Юркан почувствовал, будто кто-то хватанул его за сердце, сжал и тотчас отпустил.

— Очкарик, — переведя дух, позвал Юркан. — Очкарик! Живой?

— Ж-ж-живой, — донесся снизу запинающийся голос.

Юркан утер со лба испарину.

— Стой, где стоишь. Хана, пошла! Басмач, страхуешь ее. Я — вас обоих. Начали!

Медленно, шаг за шагом передвигаясь по комнате и водя металлоискателем перед собой, Хана упорно гнала от себя мысли о пропавших, об убиенных и о них четверых, сунувших дурные головы туда, откуда следует уносить ноги. Отогнать не удавалось.

В первых двух комнатах металлоискатель не зазвенел ни разу. Они перебрались в третью, но, едва Хана начала проческу, скрип раздался вновь.

— Спокойно, — бормотнул Юркан. — Херня это. Дверь где-то на петлях скрипит. Работаем.

Миг спустя, будто в опровержение его слов, снизу раздался другой звук, затяжной, низкий, задушливый, как если бы кто-то невидимый выпустил из себя пар. У Ханы затряслись поджилки, задрожал металлоискатель в ладонях.

— Работаем. — Голос у Юркана звенел от напряжения. — Работаем, мать вашу!

Хана обреченно стала работать. Убраться, убраться, убраться отсюда, навязчиво била в виски единственная связная мысль. Пропади оно, это золото, пропадом. Она выдохнула, сместилась к торцевой стене, и в этот момент металлоискатель зазвенел. Не пискнул, как бывало при обнаружении монеты, кольца или нательного крестика, а именно зазвенел — громко, с переливом. Позабыв о страхах, Хана в три движения локализовала источник звука и уперлась взглядом в дисплей.

— Залегание цветных металлов, — дрогнувшим голосом объявила она. — Глубина от девяноста сантиметров до метра. Вес значительный. Очень значительный. Около трех кило.

Тревожные мысли вылетели из головы, сменившись азартом и возбуждением. Если в стене замурован клад, они возьмут его и немедленно уберутся отсюда. Три килограмма золота с лихвой хватит на всех.

— Басмач, — рявкнул Юркан. — Работаем!

Вдвоем они принялись поддевать ломами каменные плиты. Хана отступила в сторону, металлоискатель в ее руках зазвенел вновь.

— Здесь еще лежка, парни, — срывающимся голосом сообщила она. — Глубина полтора метра. Вес около четырех кило.

— Ясно, — процедил Юркан. — Берем обе, по очереди. Проверь, как там Очкарик. Далеко не отходи. До лестницы и назад!

Хана кивнула и осторожно двинулась к выходу.

— Очкарик, — позвала она, оказавшись на лестничной площадке. — Очкарик, ты как?

Очкарик сам не знал, как выдержал последние полчаса. Звуки, то и дело доносящиеся из квартир первого этажа, тихие, вкрадчивые и оттого еще более жуткие, давили его волю, хватали за внутренности, мяли их, корежили. Даже раздающиеся сверху глухие удары кайла не могли эти звуки заглушить. То и дело Очкарику казалось, что в глубине квартир, в коридорах за распахнутыми входными дверями движутся смазанные, кривые тени. Несколько раз он порывался сбежать. Однажды даже вымахнул наружу, но там, на свежем воздухе, пришел в себя, устыдился и вернулся обратно.

— Я в порядке, — собрав волю, отозвался Очкарик, когда Хана его окликнула. — Как вы?

— Два лежака. Цветные. Берем. Держись там.

Очкарик сморгнул и обещал держаться.

— Все, — бросил Басмач, когда напору кайла уступил последний камень в кладке. — Устал я, руки отваливаются.

Последний час Басмач работал в одиночку, методично круша стену то ломом, то кайлом. Он протиснулся в вырубленный проем и подушечками пальцев нащупал округлую шероховатую поверхность.

— Бочонок, — определил Басмач. — Вытаскиваю. Тяжелый, падла. Вот он!

Юркан ломом сбил стягивающий бочонок поверху металлический обруч. Киркой поддел плотно пригнанную дощатую крышку и откинул ее в сторону. Фонарный луч иглой уколол содержимое.

— Серебро. — Юркан запустил руки вовнутрь и извлек полные пригоршни разнокалиберных монет. — Сохран идеальный. Но серебро.

— На сколько здесь? — быстро спросил Басмач.

— Лимонов на пять-шесть будет, если продать с умом. Очкарик точнее скажет.

— Устал я, — вновь пожаловался Басмач. — Передохнуть надо.

Секунду-другую Юркан помедлил. Чихнул от набившейся в ноздри каменной пыли.

— Ладно, тащи это вниз, — решил он. — Пускай Очкарик отволочет в машину. Заодно перекуришь, подышишь воздухом, а мы пока тут начнем.

Басмач кивнул. Решение главного, как всегда, было предусмотрительным. Даже если теперь появятся конкуренты или команду накроет здесь полиция, внакладе они уже не останутся.

Умостив бочонок с монетами под мышку, Шухрат Зарипов выбрался на лестничную площадку. Свободной рукой нащупал перила и стал спускаться. Не видно было ни зги. Осторожно, приставными шагами Шухрат одолел верхний пролет, прошаркал по каменным плитам и на ощупь нашел перила следующего.

Он шагнул на первую ступень, на вторую и замер. Шухрату внезапно показалось, что внизу, на лестничной клетке второго этажа, что-то есть. Или кто-то. Шухрата пробрало дрожью. Пристально, до рези в глазах он вглядывался в темноту перед собой и не видел в ней ничего.

Почудилось, решил он наконец. Стиснул зубы и стал спускаться.

Белесый силуэт вымахнул перед ним из распахнутой квартирной двери, едва Шухрат ступил на лестничную площадку второго этажа. Он не успел разглядеть, что это был за силуэт. Что-то липкое, клейкое пало ему на лицо, разом забив ноздри и рот, залепив глаза. Как вслед за первым силуэтом из двери выплыл второй, Шухрат уже не видел. Задохнувшись, он рванулся, бочонок выпал из-под мышки, но пола не достиг — нечто быстрое, гибкое подхватило его на лету и уволокло в дверной проем. Вслед за бочонком в проем втащили Шухрата. На мгновение хватка ослабла, ему удалось разлепить глаза, вдохнуть и вскрикнуть от ужаса — коридор наполняли мутные, расплывающиеся силуэты, похожие на замотанных в белесые бинты уродов. Неживых уродов, понял Шухрат. Мертвых. Это было последним, что он успел понять. Со спины навалилось что-то податливое, ватное, склизкое. Оно наползло на Шухрата, облепило голову, застило лицо. Он захрипел, но звуки уже не вырывались из забитой, словно кляпом, гортани. Шухрат умер прежде, чем коридорная стена разверзлась, раздалась в стороны. Гибкие, извивающиеся отростки, лишь отдаленно похожие на человеческие руки, затащили тело вовнутрь.

— Юркан! Юркан!

— Чего тебе? — Юркан опустил ломик, обернулся к Хане.

— Слышал, нет?

Юркан недоуменно помотал головой. Он ничего не слышал — гулкие удары железа о камень заглушали все прочие звуки.

— Чего слышал-то?

— Крикнул кто-то. Крикнул и враз умолк.

Юркан прислонил ломик к стене, расправил плечи.

— А ну, пойдем!

Вдвоем они выбрались на лестничную площадку. Юркан посветил фонариком вниз, но, кроме каменных стен и ступеней, не разглядел ничего.

— Басмач! — окликнул он. — Эй, Басмач!

— Случилось что? — встревоженным голосом вместо Басмача отозвался снизу Очкарик.

— Басмач где? Он к тебе пошел.

— Н-не знаю. Я никого не видел.

Охнула испуганно Хана.

— Заткнись, — зло бросил Юркан. — Очкарик, ты крик слышал?

— Недавно, с минуту назад. Я подумал, это кто-то из вас.

— Стой на месте! — рявкнул Юркан. — Мы спускаемся. Хана, держись за мое плечо.

Как частенько бывало с ним в юности, перед лицом непосредственной опасности Юркан отбросил страх и обрел хладнокровие. Он обернулся к Хане, увидел ужасом перекошенное лицо с закатывающимися глазами. Подхватил ее, встряхнул, с маху влепил пощечину.

— Держись за плечо, я сказал, дура!

— Х-х-хорошо, — заплетающимся языком прошептала Хана. — Я… я… Я в порядке.

— Пошли!

Подсвечивая под ноги фонариком, Юркан начал спускаться. Ступень за ступенью они одолели пролет, за ним другой и оказались на площадке второго этажа.

— Вижу вас, — донесся снизу голос Очкарика. — Вы как?

Юркан не ответил. Озираясь по сторонам, он шумно, по-собачьи принюхался.

— Несет чем-то, — пробормотал он. — Дрянью какой-то, гнилью. Ладно, спускаемся.

Очкарик ждал, едва не приплясывая от нетерпения.

— Ты точно ничего не видел? — схватил напарника за грудки Юркан. — Ничего вообще?

— Нет.

— Постой. — Юркан отпустил Очкарика и со злостью сплюнул под ноги. — Я, кажется, понял.

— Что? — взвилась Хана. — Что ты понял? Надо убираться отсюда!

Юркан с досадой поморщился.

— Там черный ход, — бросил он, кивнув на площадку между пролетами. — Гребаный чучмек через него ушел. Пробросил нас, сука. Недаром спрашивал, сколько там, в бочонке, гад. Решил, что от добра добра не ищут, и винта нарезал.

Хана облегченно выдохнула.

— Ты уверен? Подожди, а кричал кто?

— Хрен его знает. Может, этот гад палец прищемил. Ну, что уставились? Куда ему было еще деться, ублюдку? Пошли наверх! Очкарик, остаешься. Ничего, недолго уже. За час управимся, возьмем свое и назад.

«Черный ход, — бубнил себе под нос Очкарик. — Ушел через черный ход, надо же. Как же я его проворонил… И не услышал. Ни шороха, ни звука, вообще ничего».

Он вскинул голову и пристально посмотрел наверх. Глаза давно привыкли к темноте, но распахнутой двери почему-то он не увидел.

Закрыта, сообразил Очкарик, поэтому сливается со стеной. С минуту он пытался вспомнить, была ли дверь черного хода распахнута. Вспомнить не удалось. Так или иначе, получается, что Басмач прикрыл ее за собой. Зачем? Скрип двери мог бы его выдать.

Очкарик почувствовал, как едкая струйка пота родилась в затылке и зазмеилась между лопатками. Медленно, осторожно он начал подниматься по лестнице. Вот она, дверь. Очкарик остановился, перевел дух, затем несмело запустил пальцы в дыру, оставшуюся от выдранной с корнем дверной ручки, и потянул на себя.

Дверь бесшумно распахнулась, и Очкарик заглянул в проем. Он успел увидеть белесую, расплывчатую фигуру, за ней еще одну и еще. Больше он не успел ничего — фигуры разом надвинулись, что-то студенистое, вязкое плеснуло в лицо. Навалилось на голову, на плечи, сдавило горло. Очкарик захрипел, склизкая коллоидная масса забила рот. Подломились колени, слетели с носа и разбились, приложившись о каменный пол, очки. Миг спустя тело Очкарика втянули в проем, и дверь бесшумно захлопнулась.

— Золото, — выпалил, сорвав с нового бочонка крышку, Юркан. — Золотые монеты, до дна. Тут на десятки лимонов. Может, на сотни.

На радостях он подхватил Хану, закружил ее, затем опустил на место.

— Так, собираемся! Уходим!

Вот тебе и аномалка, думала Хана. Пшик один. Через минуту они отсюда уйдут и оставят оказавшуюся безвредной аномалку за спиной.

— Очкарик, — позвал Юркан, когда выбрались на лестничную клетку. — Очкарик, ты где? Молчит что-то. Неужто сбежал?

Хана испуганно ахнула. Страх, с которым она, казалось, безвозвратно рассталась, вернулся и набросился на нее.

— Не мог он, — выдохнула Хана. — Не мог сбежать.

Юркан ощерился. Он походил сейчас не на сильного, уверенного в себе мужика, а на затравленного, подобравшегося для прыжка волка.

— Спускаемся, — рявкнул он. — Быстро! За мной!

Они слетели по ступеням на второй этаж, бегом пересекли лестничную площадку. Фонарик в руке у Юркана ходил ходуном, метался, вычерчивая на стенах кривые линии.

— Очки, — выдавила Хана, успев заметить блеснувшую в створе луча роговую оправу. — Там, внизу. Это его очки!

Свободной рукой Юркан нашарил ее ладонь, их пальцы сплелись.

— Рвем когти, — прохрипел Юркан. — Вперед! Что бы ни случилось, вперед, не оглядываясь! Пошли!

Он рванулся, увлекая за собой Хану, ботиночные каблуки загрохотали по лестнице. В тот миг, когда они достигли площадки первого пролета, дверь черного хода распахнулась настежь.

Хана закричала. Размытые, уродливые, будто перебинтованные фигуры ломились из двери на лестницу. Ее схватили, оторвали от пола, вздернули…

— Юркан! — отчаянно, истошно заорала Хана. — Юрка-а-а-а-а-ан!

Юркан ссыпался вниз по лестнице. Бочонок с кладом он из рук так и не выпустил. Входная дверь была в двух шагах. Один рывок, и…

— Юркан, — настиг его крик напарницы. — Юрка-а-а-а-а-ан!

Он обернулся. На мгновение замер, глядя на Хану, пытающуюся вырваться из захвата суставчатых изломанных конечностей, будто замотанных в белесое тряпье. Люди, успел осознать Юркан. Бывшие люди. Призраки, охраняющие дом.

— Юрка-а-а-ан!

Юркан с размаху швырнул бочонок прямо в гущу расплывчатых, размытых фигур и рванулся вверх по ступеням.

Своих не бросают! Эту мысль Юркану привили еще в детдоме, в интернате закрепили, а в колонии вбили намертво.

— Своих не бросают, — хрипел Юркан, вырывая, выдирая Хану из аморфных, гуттаперчевых рук. — Не бросают, уроды, суки! Не…

Склизкая зловонная тяжесть обрушилась на него, сбила с ног, смела, затем вздернула, затылком впечатала в дверной косяк. Схватила за горло и выжала, выдавила из Юркана жизнь.

Ватным кулем Хана скатилась вниз по ступеням. Собрав последние силы, встала на четвереньки и припустила к выходу. Вывалилась наружу. Превозмогая боль в переломанных ребрах, поднялась на ноги.

Ночь перерождалась в утро, непроглядную темноту сменили серые сумерки. Хана заковыляла прочь. На ходу оглянулась — в окне первого этажа тряслась, будто в конвульсиях, размытая, расплывчатая фигура. Длинная суставчатая конечность вытянулась в направлении Ханы и сложилась в кукиш.

Она попятилась, споткнулась. Не удержавшись на ногах, неловко упала на бок. Застонала от беснующейся в ребрах боли. Сил не было никаких, вообще никаких, но встать на колени Хана как-то сумела. Хохочущего призрака в окне первого этажа больше не было. Вместо него в оконном проеме застыли три других силуэта. Они будто бы смотрели на Хану смазанными безглазыми лицами. Со скорбью или с упреком — не поймешь.

«Своих не бросают, — сбивчиво думала Хана. — Вернуться… Зачем? Ради чего? Ради принципа? Юркан умер за принцип. Ее вытащил, а сам… Но его уже не спасти. И остальных…»

— Простите, — давила из себя Хана. — Простите меня.

Фигура, что была по центру, шатнулась в проеме. В двух шагах перед Ханой о мостовую с грохотом разбился бочонок. Янтарной струей хлынули золотые монеты, рассыпались по сторонам. Хана поняла. Неверными руками зачерпнула пригоршню, другую, сунула в карманы. Вскинула голову — оконный проем был пуст.

Собрав воедино все, что в ней еще оставалось, Хана поднялась на ноги и побрела прочь. Золотые монеты у нее за спиной красили мостовую мимозовым цветом.

Все статьи автора Читать все