Классный журнал

Сергей Петров Сергей
Петров

«Я опрокину этот город»

25 ноября 2016 10:00
Писатель Сергей Петров разгадал код человека. Не всякого человека, а алтайца — но любого алтайца. Шукшин — вот что их объединяет. То, что подметил Сергей Петров, скорее всего, касается не только алтайцев. Точно, не только их.
 
Мой двоюродный брат никогда не любил читать. Если он и читал, то делал это вынужденно. В детстве. Исключительно повинуясь школьной программе читал мой брат. И никакие увещевания, даже самый циничный шантаж не мог свернуть брата с его борозды.
 
— Кто из тебя вырастет, Павлик?! — кричал на него отец. — Людоедка Эллочка? Иван-дурак? Дебил? Да ни одна девушка с тобой не захочет даже по улице пройти!
 
Если книг читать не будешь, скоро грамоту забудешь, как говорится.
 
Ха-ха. Как же!
 
Это у группы «Секрет» «твой папа был прав». А папа Павлика правым не оказался.
 
Девочки хотели пройти с моим братом и по улице, и в квартиру не отказывались, и в хороший гостиничный номер — тем более. И не только эффектная его внешность была тому причиной.
 
С девицами он завязывал отношения легко. Павлик сыпал такими словечками, которым поражались не только девицы, но и обильно читающий я.
 
Когда нам было лет по тридцать, он меня, уже мнящего себя писателем, чуть не убил. Словесно, разумеется.
 
Это было в Ильичевске. Есть в Одесской области такой город.
 
Выпив за приезд, мы решили пойти по ночным заведениям, познать местных дев.
 
— Я поселю здесь разврат, — властно заявил брат, — я опрокину этот город во мрак и ужас…
 
Услышав мой вопрос «откуда?», он снисходительно усмехнулся.
 
— Стыдно не знать классику, братик!
 
И тут я понял, что сотни прочитанных мною книг затмили собой то, чем мы восхищались в детстве. Слова, произнесенные братом, были словами из фильма Василия Шукшина «Калина красная».
 
1987 год. Советская власть стоит на ногах прочно, лишь изредка пошатывается. Интернет отсутствует. Я у Павлика в гостях на целое лето, в процветающем городе Донецке, в городе шахтеров, шахтеры получают по шестьсот рублей в месяц, и более борзых детей, чем дети шахтеров, я еще нигде не встречал. Читать я возможности лишен, ведь брат мой не читает. Мы шастаем по улицам, обрываем шелковицу, лазаем по терриконам (террикон — огромная гора, искусственная насыпь из пустых пород, извлеченных при добыче угля). Отдыхаем, словом.
 
— Посмотрите кино, дебилы, — ласково предлагает за ужином папа Павлика, — таких фильмов сейчас не снимают!
 
И мы сели вечером перед телевизором, а потом уселись днем следующим: советское TV любило крутить повторы фильмов.
 
Это было первое кино Шукшина в моей жизни. Герой, его звали Егор, такой веселый и решительный, я еще не понимал, насколько он внутренне сильный. Вы же помните его историю? Освободившийся из мест лишения свободы, он едет знакомиться с девушками по переписке. И поселяется у той, что единственная и неповторимая. В деревне. Каждый второй, если не первый, чурается его, презирает этого зэка, узника, каторжанина. Шипение сплошное за спиной и в лицо шипение. Другой бы озло­бился и замкнулся, этот — нет. Вперед и только вперед, с юмором по жизни, во многом — «на авось», вот она — настоящая русская душа!
 
Но тогда я об этом не задумывался. Тогда и меня и брата восхищал этот веселый рубаха-парень, кладезь элегантных фраз, ставших впоследствии крылатыми. «Чудак на букву “мэ”», «деньги жгут ляжку», «народ для разврата собрался»…
 
А еще этот Егор был стильный. Кожаная куртка, рубаха, черные штаны, заправленные в сапоги. Именно такие персонажи мне нравились, на них хотелось быть похожим. Не Жеглов-Высоцкий, конечно, но все же…
 
И как было обидно, когда Федосеева-Шукшина вышла замуж за… Бари Алибасова, покровителя группы, глубоко мной презираемой! Это теперь я упрекаю себя в шовинизме: что же, получается, такой вдове теперь только за Кустурицу? Ведь у него, у Кустурицы, тоже все народное. И юмор граничит с трагедией, границу меж ними преодолеть можно в полшага.
 
Вот любимый мой «Андеграунд». Летят бомбы, дома рушатся, звери из разрушенного зоопарка бродят по городу. И тут же главный герой завтракает в исподнем, сидя на кухне, окно распахнуто. «Как ты можешь есть? Как ты можешь есть, когда бомбят?» — «Что же мне, голодным умирать, что ли?» И слон ворует хоботом с подоконника его ботинки…
 
В «Калине красной» тот же подход. Герой стебется по полной программе первую половину фильма над нравами обывателя и над собой, а потом вдруг — бах! — визит с подругой к старушке, бормочет та старушка что-то невнятное про своих сыновей. Подруга с ней беседует, а он в стороне, в другой комнате топчется в стильных солнцезащитных очках. И следующий эпизод: на земле герой, лупит ее кулаками. «Это ж мать моя!» — рыдая, кричит он. Мать, которой стыдно показаться ему, непутевому, на глаза.
 
Несомненно, Шукшин — русский Кустурица. Вернее, нет. Кустурица — сербский Шукшин.
 
Высоцкого я тоже вспомнил не случайно. Были они друзьями? Есть свидетельства: дружили. Но с кем только не дружил Высоцкий! Однозначно можно утверждать одно: Высоцкий Шукшина уважал. «Жалею, что так и не снялся ни в одном его фильме», — сокрушался Владимир Семенович.
 
Высоцкий на меня, конечно, большее влияние оказал. Как и на многих других в Союзе. Но есть у нас аж целый край, где Владимир Семенович Василию Макаровичу уступает явно. И край этот — Алтайский, родина Шукшина.
 
Не знаю, как насчет памятников, они там, несомненно, имеются, но дело не в памятниках. Я знаком со многими алтайцами, переселившимися в Моск­ву. Шукшин для них — как семейная икона. При общении с ними образ его возникает вне зависимости от повода.
 
— Не печатают тебя? Шукшина тоже не печатали. Он по одному рассказу в каждый журнал выслал, и все отказали. А потом взял, рассказы перемешал и снова туда же, по одному. Те же вроде, но другие. И все рассказы приняли!
 
Алтайцы любят Шукшина. Они дарят собрания его книг друг другу на дни рождения. В Алтайском землячестве, я слышал, мероприятие даже проводилось под названием «Печки-лавочки». Да и истории их жизни веселые, не то сказка, не то быль, их легко мог рассказать какой-нибудь персонаж Шукшина.
 
Анатолий Степанович Вандышев — старый солдат, я работал с ним во ВНИИ МВД в нулевые годы. Уроженец Алтайского края, от обычного оперуполномоченного барнаульского уголовного розыска он дорос до крупного чиновника МВД СССР. Был знаком с Чурбановым, на его глазах Галина Леонидовна Брежнева устраивала танцы на пьяных столах в ресторане ЦДЛ. В мое же время Анатолий Степанович являлся простым пенсионером-полставочником. И многие его называли просто Степаныч. Он и не обижался.
 
Однажды Степаныч попросил проводить его до дома. Дом его, девятиэтажка брежневской эпохи, находится в районе проспекта Мира.
 
— А ты знаешь, Серега, — гордо сообщил он мне, — что это дом имени Вандышева?
 
— Так и называется?
 
— Да! Я как-то с Колей Черненко ехал мимо Олимпийского на машине. Он меня спрашивает: «Где бы ты хотел квартиру, Толя?» Я скромненько: «Ну, тут где-нибудь…» — «Будет тебе тут квартира!» И через год дом этот построили, квартиру мне дали! В МВД его так тогда и называли — дом имени Вандышева!
 
Коля Черненко, на всякий случай, это Николай Устинович, один из заместителей министра внутренних дел СССР, родной брат генсека Черненко. Степаныч всегда называл героев той эпохи запросто: Коля, Костя, Галька.
 
Я не зашел в его квартиру. Но знаю, чьими томами заставлена целая полка в его книжном шкафу. Мне рассказывали.
 
…Я уверен: все они, алтайцы (ну, или почти все), — порядочные и веселые люди, и достигли они своих высот, не будучи подлецами, как и их кумир. Быть подлецами при таком кумире — это исключено.
 
Впрочем, помню одного негодяя. Деньги мне не вернул.
 
Но Шукшиным он совершенно не интересовался. Отщепенец.

Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №68. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Сергей Петров, Василий Шукшин, Алтай, любовь к чтению
Рекомендую
1 2994
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    25.11.2016 11:58 Владимир Цивин
    Среди родной отеческой тщеты

    Солнце светит золотое,
    Блещут озера струи...
    Здесь великое былое,
    Словно дышит в забытьи;
    Дремлет сладко, беззаботно,
    Не смущая дивных снов
    И тревогой мимолетной
    Лебединых голосов...
    Ф.И. Тютчев

    В экипаже ажурном, бирюзовой рабыней,
    коль небеса проблеснут, меж изменных ветвей,-
    и, что призрак, исчезнут, вдруг в холодной пустыне,
    среди предзимних, невзрачных, томительных дней,-
    проверяется здесь, как и прочность кровель в ненастье,
    не случайно ведь лишь осенью, настоящесть счастья.

    Но пускай уместно, только осенью спросить,
    есть ли место, истинному счастью на Руси,-
    да чем бы, нас порой ни искушали чувства,
    счастье выбирать, все ж по себе,-
    не зря же, в здешней жизни высшее искусство,
    верным быть всегда, своей судьбе.

    И пускай нас манит, голубого юга нега,
    сердцу русскому немыслим, раз и мир без снега,-
    всегда находит страсть и радость в грустном,
    дарами радужного юга, как ни дорожи,-
    просодия севера, в сердце русском,
    дороже даже ведь, самодержавия души.

    Но имеют все же, отношенье к отчизне,
    в беспрестанной круговерти серых небес,-
    сглаженные нежностью, оснеженной жизни,
    грязи корявость да сиротливость древес,-
    как скорбью сердца не оскорбить,
    здесь горем веры не осквернить.

    Кумир пусть великих мгновений,-
    раз терпит моральный крах, порою и признанный гений,
    вдруг свергнутый верой в прах,-
    не случайно же, поэзия понять суть тщится,
    коли у природы лишь, можно же научиться,-
    ведь нечаянности ощущений и чувств лицам.

    Но, что холод в красноречивости листвы осенней,
    пусть находит в вере сердце здесь успокоенье,-
    тщетой тщеславия и нищетою щедрости,
    мы лишь коробим, скорби робкой скарб,-
    ведь крепче крепкой крепостей нелепости,
    как счастью, радующийся рабству раб.

    Да осени корить не надо, судить о поздней радости не нам,
    по летописи листопада, рассыпанным по асфальту листам,-
    не зря, чтоб святость соблюсти, указующий чтя Перст,
    скорбя и радуясь нести, миру благовест и крест,-
    чтоб к престолу радости принесть, чистоту, что, увы, нелегка,
    сила святости ведь здесь и есть, по отчизне истинной тоска.

    Пусть скорбей непомерней, как и неверней мечты,
    в мире нет правомерней, чем мощь и немощь тщеты,-
    да всепрощающе просвечивающееся,
    через прозрачность печалей,-
    всегда важнейшее же есть что-то в отечестве,
    за непрозрачностью далей.

    Коль, медленно ли, скорым ли итогом,
    но время судит непреклонно строго,-
    чрез дрожь продрогших буден, пусть путь к победам труден,
    да как бы ни была судьба недобра,-
    порадуемся, не предавая мечты,
    и тщетности отеческого зла, среди родной отеческой тщеты!
68 «Русский пионер» №68
(Ноябрь ‘2016 — Ноябрь 2016)
Тема: Шукшин
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое