Классный журнал

Владимир Легойда Владимир
Легойда

Шаркнул по душе

12 ноября 2016 11:45
Глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда вспоминает про своего Василия Шукшина. Но он у него такой свой, что неумолимо становится каким-то общим. И в какой-то момент кажется, что это и твои воспоминания тоже.
Шукшина мне открыл… Юрий Никулин. Подростком я очень любил его книгу «Почти серьезно». Я и сейчас ее люблю. А впервые прочитал где-то лет в 12–13. С тех пор периодически перечитываю. Простой, но замечательный рассказ великого русского клоуна о жизни. Есть в этой книге глава «Василий Шукшин». Никулин рассказывает про съемки фильма «Они сражались за Родину», про общение-дружбу с Василием Макаровичем, как тот ему помогал роль учить, как сам играл, как они вместе ездили к Шолохову…
 
Никулин пишет, как Шукшина любили люди. И не только актеры, которые с ним снимались. Простые, как принято говорить, люди — рыбаки, грузчики. Приходили к теплоходу, где размещались съемочная группа и артисты, спрашивали Шукшина, варили с ним уху ночью у костра, беседовали...
 
Шукшин умер на съемках, в конце. В последний день, по воспоминаниям Никулина, был веселый, жизнерадостный, смотрел со всеми хоккей. А утром не проснулся. Сердечная недостаточность. Есть в этой главе у Никулина и такая пронзительная история.
 
Помню, за день до смерти Шукшин сидел в гримерной, ждал своей очереди. Взял булавку, обмакнул ее в баночку с красным гримом и штрихами что-то стал рисовать на пачке сигарет. Сидевший рядом артист Бурков спросил:
— Чего ты рисуешь?
 
— Да вот видишь, — ответил Шукшин, показывая, — горы, небо, дождь. Ну, в общем, похороны…
 
Бурков обругал его, вырвал сигареты и спрятал в карман. Так до сих пор он и хранит у себя эту коробочку от сигарет «Шипка» с рисунком своего друга Василия Макаровича.
 
…Так это запомнил Никулин, и так — через его рассказ — Шукшин первый раз поцарапал мне сердце. Я тогда еще не читал его текстов и не видел фильмов. Но уже любил его — такого простого, близкого, великого и застенчивого. Что это? Талант Никулина-рассказчика смог передать масштаб личности Шукшина? Или просто такая это была личность, что ее величие и простота чувствовались и в таком бесхитростном, но искреннем рассказе? Не знаю. Да и так ли это важно?
 
…Потом были рассказы Шукшина. И среди них, конечно, «Верую!». Как раз в то время, когда начинаешь искать эту самую веру и когда в первый раз начинает болеть душа. Еще по-юношески, немного романтично. Но уже не от неразделенной любви к девчонке из параллельного класса и не от туманно-подросткового «меня никто не понимает», а от того, что на философском языке называется «экзистенциальный ужас». По-шукшински — когда приходит тоска — «нутряная, едкая». Уже были читаны «Исповедь» Толстого и «Братья Карамазовы» Достоевского. Но Шукшин все равно зацепил — «шаркнул по душе». Быть может, потому, что рассказ мне дала почитать наша любимая учительница по литературе Эльвира Николаевна. Мы с ней много спорили: про Чернышевского и Лескова, про Толстого и Достоевского, про Евангелие и коммунистические идеалы. Она помогла нам научиться читать и думать. Спорили и про Шукшина. Она его очень любила. А я тогда плохо знал. Но про то, что душа болит, попадание было в десятку. И тоска, и злость героя рассказа Максима — такие близкие и понятные. Вот только поп оказался совсем уж неприятным. Быть может, так и было задумано? Или наоборот? Да и ответов в рассказе про боль никаких не было. «Слаб в коленках», — говорит поп Максиму. Разве это ответ? Даже не булгаковское «истина в том, что у тебя болит голова». А я ведь уже тогда знал, что Истина — совсем не в этом… В общем, рассказ мне не понравился. Но Шукшина я почему-то полюбил еще больше.
 
…И все же мой Шукшин — это прежде всего «Калина красная». Бездна юмора, море горечи, почти документальная, но, несомненно, возвышающая история жизни. Человеку, посмотревшему «Калину красную», не надо объяснять, что такое катарсис. Он его обязательно переживет. Если нет, то что-то явно не так. Только не с фильмом — с человеком.
 
У каждого из нас свое прочтение любой книги и любого фильма. И мы на него имеем почти столько же прав, сколько автор. Такова природа искусства: не все автору сказать удается, не все из увиденного зрителем автор вкладывал в свое произведение. Парадокс. В нем, собственно, и есть главное очарование искусства, его тайна и загадка.
 
Для меня «Калина красная» — история раскаявшегося разбойника. Евангельская история. Не прямолинейная, как в американской «Отходной молитве» с Микки Рурком, хотя я ее тоже очень люблю и считаю одной из лучших ролей Рурка — наряду с Франциском из одноименного фильма Лилианы Кавани. Но евангельская. В мире литературы и кинематографа вообще очень мало неевангельских, небиблейских историй: по темам, по замыслу, по сложности, по глубине. Почему? Потому что правда Библии — не этическая, но онтологическая, бытийственная. Высшая правда. И чем больше таланта в художнике и его произведениях, тем ближе он к Богу, Который есть Добро и Любовь. И Который не творит зла. Потому у зла нет своего бытия, зло — отсутствие добра, искаженное добро. Шукшинский поп из рассказа «Верую» этого либо не знает, либо не понимает. А Шукшин знал. Или чувствовал. Потому и снял в 1973 году «Калину красную». В самое что ни на есть советское и застойное время. И потому герой его Егор Прокудин, такой ухарь-разбойник («Никем не могу быть — только вором»), через страдание и через любовь приходит к покаянию. И показали в этом фильме «о советской современности», как было записано в трудовом договоре Шукшина с киностудией «Мосфильм», и купола церкви, разоренной и брошенной, и слезы шукшинского героя, когда он выходит от своей матери, давно брошенной им и много-много лет не получавшей от него никакой весточки, и падает на землю со слезами и словами: «Господи, прости меня, Гос­поди! Ведь это мать моя, мать моя!» И ошеломленная Люба, до того момента совсем не понимавшая, почему Егор поехал проведать эту старушку Куделиху, вдруг видит, откуда то страдание, которое она сейчас читает в его глазах, как раньше читала в его письмах. И сама сцена со старушкой — документальная съемка, одновременно и очевидная, и органичная; картина от нее только выигрывает. Кстати, о письмах: совсем короткий диалог Любы с деревенской подругой:
«— А какие он письма писал!
 
— Про любовь?
 
— Да нет, как-то все больше про жизнь».
 
Три фразы, но за них легко можно отдать почти весь современный отечественный кинематограф. По крайней мере, добрую его половину.
 
…А самое трогательно-щемящее в фильме — это сцена, где Люба, смочив платок в речке, бежит по пахоте к уже умершему Егору. Бежит изо всех сил, старается успеть… И, конечно, финал фильма. Финал, который — при всем трагизме — не оставляет тебя с чувством безысходности и нутряной тоски. Люба, вглядывающаяся куда-то в прошлое (или будущее?), слышит голос Егора: «Не грусти, Любушка, не надо. Глянь, сколько хороших людей кругом. Надо жить. Надо бы только умно жить!»
 
…Такой он — мой Шукшин. Написавший нехристианский рассказ «Верую!» и снявший «Калину красную» — быть может, самый христианский фильм советского кинематографа.
 
Колонка Владимира Легойды опубликована в журнале "Русский пионер" №68. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
Все статьи автора Читать все
       
Владимир Легойда, Василий Шукшин, Юрий Никулин, Калина красная
Рекомендую
1 6454
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    12.11.2016 18:01 Владимир Цивин
    О неделимой двойственности мира

    Не в том суть жизни, что в ней есть,
    но в вере в то, что в ней должно быть.
    И.А. Бродский

    Не прикрыться веками от века, где очаг, там и ночлег,-
    в бренном мире есть у человека, коль всего лишь Чело-Век,
    чтоб молчали печали в ночи, в вечные стихи их заключи,-
    ведь человек лишь то, что мечется между,
    судьбой и свободой всегда,-
    и что ведь было чем-то, тут уже прежде, бывая собой иногда.

    Предоставляя душам высоким кров,
    прочностью строчек, философией строф,-
    стиха, стихии тихой, суть, от человека к Богу путь,
    да, может, станет ясно, там, во мгле,-
    что так, увы, давалась горько, поэзия когда-то на земле,
    лишь в эру человека только.

    Но не всё в этом мире греховно, хотя никто и не свят,
    только тот, кто не беден духовно, действительно здесь богат,-
    подлости людской проста, арифметика покуда,
    пусть для всякого христа, здесь найдется свой иуда,-
    да раз осязать расстояние, дано же лишь при расставании,
    не угоден всегда ведь идол, лишь пока не пропал из виду.

    Пусть нередко зверея, от недоедания,
    и нередко зверея, от надоедания,-
    не звереть не умея, порой от страдания,
    все ж человек ведь у Бога, венец Создания,-
    только вот, сути Создателю, мира сего,
    Богу пока что здесь, увы, труднее всего.

    Не так ли, порою, казалось исчезнуть готов,
    исторгая вокруг, контрастов пени,-
    трагичной игрою, холодных и теплых тонов,
    мир на зыбких стыках, света и тени,-
    в желтеющем, о, ужас, неудержимо вдруг мире,
    и время же всё уже, пока пространство всё шире.

    Как вдруг, не больно, оторвется листок, от ветки родимой,
    и станет невольно, невзрачным лесок, теплом нелюбимый,-
    так в дебрях дикого леса, где всех подстерегает рок,
    без противоборства с Бесом, не вырастает здесь и Бог,-
    словно желтого ужаса жар, ведь, возможно, добро и зло,
    что выстраданной радости дар, роковое с Богом родство.

    Наверно, в чем-то человечен, коль человек Его семя,
    и Бог, конечно, не вечен, а вечность лишь иное время,-
    а раз Кумир людской от века, тоже плод природы строгой,
    судьба земная человека, это же и судьба Бога,-
    так расточайте, творческий свой пыл,
    сам Бог, коль раньше, человеком был!

    Точно сраженье на рубеже, меж пожнешь и посеешь,
    что-то же есть живое в душе, что, сломавши, не склеишь,-
    пускай вдруг из-за лика, одного его Кумира,
    всегда обратное, здесь проглядывает Первостепенство,-
    однако говорит ли, противоречивость мира,
    лишь о его каком-то, принципиальном несовершенстве?

    Непротиворечивого в природе нет,
    Христос и Слово, подсознание и свет,-
    свидетельствуют, так же как и лира,
    о неделимой двойственности мира,-
    и как ни старайся свергнуть Кумира, коварный Рок,
    истоком и устьем всякого мира, останется Бог.
68 «Русский пионер» №68
(Ноябрь ‘2016 — Ноябрь 2016)
Тема: Шукшин
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое