Классный журнал

Ольга Аничкова Ольга
Аничкова

С косой и в черном капюшоне

27 сентября 2016 11:00
Актриса Ольга Аничкова завидует тому, как Маргарита отомстила за Мастера. И тоже наведывается к объектам — мысленно. Но не может Ольга так, как Маргарита. Злости не хватает. А может, наоборот — хватает ума. За Аничкову отдувается ее малоизвестная актриса — мстит направо и налево, самозабвенно, не стесняясь в средствах.
 
«Шлепая босыми ногами в воде, Маргарита ведрами носила из кухни воду в кабинет критика и выливала ее в ящики письменного стола. Потом, разломав молотком двери шкафа в этом же кабинете, бросилась в спальню. Разбив зеркальный шкаф, она вытащила из него костюм критика и утопила его в ванне. Полную чернильницу чернил, захваченную в кабинете, она вылила в пышно взбитую двуспальную кровать в спальне. Разрушение, которое она производила, доставляло ей жгучее наслаждение, но при этом ей все время казалось, что результаты получаются какие-то мизерные. Поэтому она стала делать что попало. Она била вазоны с фикусами в той комнате, где был рояль. Не докончив этого, возвращалась в спальню и кухонным ножом резала простыни, била застекленные фотографии. Усталости она не чувствовала, и только пот тек по ней ручьями».
 
Эта месть мне всегда казалась самой прекрасной, справедливой и самой женской из всех известных миру. Я перечитывала ее много раз с упоением, не в силах снизить заданный темп, упуская детали, теряя картинку, которую рисовала фантазия, радуясь тому, что от правильно поставленных на свои места букв может быть щекотно в животе. «Невидима и свободна», взбешена и справедлива, безжалостна и права, тысячу раз права. И сколько раз я читала эту главу романа, столько раз волновалась, улыбалась и захлебывалась жгучей завистью. Я хотела так же.
 
Мне хотелось такой любви, которая оправдала бы печально плачущие под ударами молотка клавиши рояля, такой свободы, которая позволила бы наливать воду в ящики стола, такой эйфории, чтобы бить одно за одним стекла, носясь по кругу, и такой смелости, чтобы все это себе позволить, ни на секунду не терзаясь угрызениями совести. Мне всегда казалось, что нет большего счастья, чем нестись голой на метле над Москвой и разрешить себе месть. Позволить себе быть плохой. Очень плохой и очень справедливой. Я часто думаю: смогла бы я так же? Я часто задаю себе вопрос: к кому бы я полетела? Я спрашиваю себя: было бы мне хоть на одну секунду стыдно? Благословенна человеческая фантазия. Я раздеваюсь, беру чудесный крем и поднимаюсь над городом.
 
Поднимаюсь, лечу в центр и останавливаюсь над Тверской в замешательстве. Когда можно все, я всегда в замешательстве. Чертова проблема выбора… Куда бы отправиться сначала? Кто обидел меня до сжатых зубов, до головокружения, до побелевших костяшек на сжатых кулаках? Полечу-ка я, сделаю кружочек над журфаком МГУ — для начала.
 
Здесь было многое. Здесь появились мои первые настоящие друзья. Город Волгоград, Новинский бульвар и хорошие проходные баллы подарили мне моих невероятных девочек. Нашу четверку всегда было видно. Нам было нечего жрать, нечего носить и совсем нечем понтануться, но с нами всегда было интересно и весело. Мы что-то учили, засыпая над учебниками, что-то пили (спасибо ангелу-хранителю), куда-то бежали и, конечно, влюблялись. Наотмашь. Я увидела его через три дня после поступления, это было совершенно фатально и безнадежно. Он стоял на главной лестнице, болтал с кем-то и держал за спиной на веревке дорожный знак «кирпич». Мне стало нечем дышать, девочки понимающе притихли, колеса завертелись. И было сладко-больно в душе, как бывает только от первой любви, и строились коварно-гениальные планы по завоеванию неуловимого сердца Кирпича, как теперь мы его называли. И были неожиданные, тщательно подстроенные встречи везде, и его внезапное «идем на концерт», и снова так мало воздуха и так много счастья… Потом мы целовались часов пять, потом он ушел в своей дурацкой шапке с помпоном, потом все закончилось и я умирала еще два года… Потом закончился и журфак, все разлетелись по своим страшно важным, начался новый виток… А еще года через два мне сказали, что он умер. Попал под электричку. У меня остались только старая видеозапись с того самого счастливого концерта, где он машет руками, отбрасывает с лица свою длинную челку и орет: «Супер, это просто супер!», и горячая обида, достойная мести. На него? Нет, конечно. Благодаря ему я же была счастлива наотмашь. На электричку, наверное. Я не знаю, как можно отомстить электричке, скользким рельсам, темной ночи. Впрочем, может, это случилось днем, я не знаю. Я, наверное, полечу дальше, ладно?
 
Мимо репертуарного театра, где меня сильно обидели, я, наверное, промчусь, вообще не останавливаясь. За все, что здесь было, я благодарна. За жестокую школу жизни, бесценный опыт, шел бы он конем, умения, навыки и спасительные душевные мозоли. Прощено? Конечно, нет. Принято? Безусловно, да. Да и слишком много теплых мне людей работают под этой крышей. Я не хочу им ничего плохого. Лечу мимо. Хотя стоп. За себя я не буду бить стекла, это уже понятно. А вот за всех «моих», которых тут обидели побольше моего, за тех, кому сломали судьбы, за тех, чьи таланты продолжают мерными и сильными ударами вбивать в землю по самую шляпку, измеряя искусство деньгами, диванной сговорчивостью и личными комплексами, я, пожалуй, себе позволю. Что бы такого изобрести? Сыпать сахар в бензобак — плебейство, заносить вирус во все театральные компьютеры — у меня мозгов не хватит, писать правду на праздничном, свежеотремонтированном фасаде здания — долго… А поставлю-ка я печати на приказах о внеочередной премии всем сотрудникам. А пусть в размере годовой зарплаты. Даже тем, кто помогал меня обижать. Пусть так. Спасибо, не поминайте лихом.
 
Ну вот, мне уже и весело. Куда дальше? А есть, впрочем, один дом, куда я не поленюсь слетать, хоть он и в… Ну, пусть будет в Бирюлеве. Третий этаж, кажется. Я стояла тут и хотела только одного: честного разговора. А получила трусливые невнятные туманности, ср…ную загадочность и томный прищур с претензией на Клинта Иствуда. А вот и герой давно забытого романа. Колышутся дешевые занавески, и я вижу, как он спит. Давно не милое сердцу лицо, пустые бутылки дешевого пива и неизменный «Спорт-Экспресс». Дай-ка я посмот­рю на тебя поближе. Боже мой, как ты постарел, милый. Да теперь уже и не знаю, был ли ты хорош, или все это опять моя окаянная фантазия натворила тогда дел. Хочешь, расскажу, что было дальше? Когда я, маленькая, глупая и смелая, сказала тебе, взрослому, пьяному и трусливому, все честные и важные слова? Ты спи, а я расскажу тебе эту сказку. Я села в такси и машинально назвала адрес. Ты когда-нибудь рыдал до икоты, до головной боли, до отупения и абсолютной пустоты? Ты приезжал в спящий утренним, крепким сном дом, засовывал голову под ледяную воду, отбивался от сильных рук подруги, вливающих тебе в глотку водку? Чтобы спать. Чтобы отложить до завтра. Чтобы не сойти с ума, захлебнувшись обидой, стыдом и чувством абсолютной несправедливости. «Нет» по всем трем пунктам? Тогда месть моя будет проста: я просто поставлю рядом с твоей кроватью еще пива и положу свежий «Спорт-Экспресс», хорошо? Вот она я, стою рядом, посмот­ри. Я умна, у меня очень белая кожа, и я умею любить. А тебе достанутся только газета и пиво. Да, жестоко, согласна. Но ведь и ты никогда не был честен, смел и великодушен. Спокойной ночи.
 
Куда бы дальше? В редакцию одного средне известного телеканала, где на мне оттачивали, отыгрывались и срывали? Да ладно, наверное, это было не от хорошей жизни. К одному сильно пьющему бесперспективному артисту, укравшему мои режиссерские идеи, концепцию и декорации спектакля? Да хрен с ним, честное слово, — я-то придумаю еще, а он уже вряд ли. Пусть хоть в чем-то почувствует себя победителем, мне уже не жалко, даже смешно. В онкоцентр? Так они делали что могли, тут нет ничьей вины, как бы ужасно это ни звучало. Дай им, Господи, сил, здоровья и упорства спасти кого-то другого. К бывшей подружке? А вот это можно.
 
Меня, должно быть, редко предавали, если каждый раз для меня это удивление, какое, говорят, застывает на лицах внезапно убитых солдат. Подружка сумела удивить по полной. Вот она, с котом, бокалом чего-то там и с мужчиной. И ей все кажется, что дело в нем. Не в нем, дорогая, совсем не в нем дело. Дело в грязной игре, и ты точно понимаешь, о чем я. Я всегда была с тобой честна, мы бывали в переделках, барах и кулисах, и я всегда играла честно. А ты — нет. Ты, оказалось, не выбирала средств, не помнила «наших правил», не брезговала ничем, чтобы получить желаемое. Ты знаешь, а ведь я бы все поняла, если бы ты сумела честно. Я отомщу тебе не за мужика (никогда не любила гонок с препятствиями, борщом и подножками, да и мужика этого, видимо, тоже не любила), а за неспортивное поведение. И знаешь как? Я тебя забуду. Уже забыла. Мне просто было интересно посмотреть, что ты пьешь.
 
Теперь на крышу, да чтоб повыше. И обязательно в центре. С бутылочкой Prosecco, пожалуй, ведь никто не остановит невидимую бабу на метле за вождение в нетрезвом виде. Я хочу сидеть голая на крыше, глядеть на ничего не подозревающих прохожих, спешащих по своим страшно важным, и думать простую мысль: мне некому и не за что мстить. Получается, что так. Похоже, я действительно счастливый человек. Все дурное прощено, принято или просто забыто — вот так прекрасно устроена моя голова. Я не могу как Маргарита. Похоже, что уже никогда и не смогу. И это, кажется, меня совершенно не расстраивает. Дурных дел сегодня не будет. Пусть будут лучше стихи.
Никаких нет претензий, что ты!
Я придумала все, и дура.
Все по делу, и лишь работа,
Если дороги жизнь и шкура.
 
Если дороги слишком люди,
Их, конечно, разумней бросить.
Ничего никогда не будет.
В рыжих сложно заметить проседь.
 
В рыжих сложно вообще заметить.
Рыжих проще держать подальше:
Могут просто и в лоб ответить.
Боевым. Без ума и фальши.
 
Боевым. Прямо в губы. С лету.
Нет на рыжих почти управы.
Все готовятся, как к полету,
И уверенны, будто правы.
 
И за право свое на что-то
Так нелепо и мило бьются…
И, очнувшись от апперкота,
Громче всех над собой смеются…
 
А вот малоизвестная актриса — умничка. Мстит без разбору направо и налево.
малоизвестная актриса
надавит битого стекла
чтобы коллеги понимали
чей это стул и чей театр
 
малоизвестная актриса
топила в ванной пирожки
торт с кремом просто застрелила
теперь вот вешает батон
 
малоизвестная актриса
подругу встретила в метро
сначала просто разнимали
потом звонили в мчс
 
малоизвестная актриса
иголкой тыкает в осу
орет тебе вот так приятно
слегка почесывая флюс
 
малоизвестная актриса
уйти решила с огоньком
купила сена и бензина
не будет театра без нее
 
малоизвестная актриса
любовнику сломала жизнь
а бабе что его отбила
всего лишь нос и телефон
 
малоизвестная актриса
забыла свой несложный текст
еще костюм чужой наденет
если зарплату не дадут
 
малоизвестная актриса
играет с чувством не спеша
всю труппу чаем с мочегонным
в антракте щедро угостив
 
малоизвестная актриса
на детский утренник придет
с косой и в черном капюшоне
достали дети в новый год
 
малоизвестная актриса
дублершу в туалете бьет
как человек интеллигентный
прилюдных избегая сцен
 
малоизвестная актриса
наестся лука с чесноком
чтоб сцену с долгим поцелуем
партнер скотина оценил
 
малоизвестная актриса
решила режиссеру мстить
и так бездарно все сыграет
чтобы ушел весь первый ряд
 
малоизвестная актриса
в гримерке клеем мажет стол
на сцену вряд ли нынче выйдут
аркадина тригорин дорн
 
малоизвестная актриса
с помрежем завтра переспит
чтоб все завидовали в театре
и дали роль где есть слова!

Колонка Ольги Аничковой опубликована в журнале "Русский пионер" №66. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Ольга Аничкова, месть, Мастер и Маргарита
Рекомендую
1 2268
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    27.09.2016 16:14 Владимир Цивин
    Что плод и семя

    Когда в кругу убийственных забот
    Нам всё мерзит – и жизнь, как камней груда,
    Лежит на нас – вдруг, знает Бог откуда,
    Нам на душу отрадное дохнет,
    Минувшим нас обвеет и обнимет
    И страшный груз минутно приподнимет.
    Ф.И. Тютчев

    Коль тления огонь, есть в таянье всего,-
    как времени закон, касаясь так легко,
    бестрепетно ладонь, пусть трогает его,-
    да там же, где холодной акварелью, стынет синева,
    и нежной прожелтью уже пастельной, тронута листва,-
    вдруг клонится, похоже, ведь к похмелью, лета голова.

    Но что ж, что золото листвы,
    проступило вдруг на зелени деревьев,-
    но что ж, что поседели вы,
    раз приобретений, нет здесь без потерей,-
    без прекрасной розы, разве бы шипов резон вдруг познать,
    без презренной прозы, разве бы поэзии процветать?

    Пускай заклание, да ярок, дар увядания, подарок,
    да, в листья трепетно одета, пусть исчезает прелесть лета,-
    но сожалеет ли о чем-то, в прошлой жизни, желтизна
    уж вспоминает ли когда, о полднях жарких,-
    и знает ли, что означает, здесь для душ бела зима,
    что вдруг очерчена пока, лишь в красках ярких?

    Ведь значит, серости да холода жди,
    когда идут уже без нужды дожди,-
    того, что странно есть, увы, здесь где-то,
    вдруг, рано иль поздно, станут же следы видны,-
    как в ранней осени, есть уксус лета,
    так в поздней осени, привкус есть всегда зимы.

    Ах, как трепещат, как трепещат, остатки листвы за окном,
    где ветер хлеще всё да хлеще, со снегом еще да дождем,-
    но, ставши черным, так зловеще,
    всё ярко-белым же, станет днем,-
    не так ли в мире, и все вещи,
    вдруг в свой, превращаются фантом?

    Пусть делают детали, казалось бы, любой предмет,
    да что бы ведь ни взяли, деталей без предмета нет,-
    когда вдруг хладные недвижны воды,
    обрамленные багряной драмой,-
    и желтые кружатся хороводы, лета золото транжиря даром,
    уже силы доброты немолоды, злобы обагренные пожаром.

    Но, впуская осень вдруг со всех сторон,
    пусть пустеет постепенно лета трон,-
    да, когда спадают одеянья с крон,
    так красиво скверам нанося урон,-
    ведь с теплом там вместе, только тронь,
    сверху тихо сыплет, искрами огонь.

    Нелегко постигнуть уму, вспугнувшую шум тишину,-
    но травинки трепет тронет что-то, в душе, уставшей от тревог,
    и вдруг крон предзимних робкий ропот,-
    вернет азарт да дрожь дорог,-
    чем точнее и тоньше вдруг жизни игра, отразится в душе,
    тем глубинней судьбы неизбежный кураж, на ее вираже.

    Как, на рассвете, днем ли, на закате,-
    коль золото лучей, что осень тратит,
    горит на золоте листвы, вдруг кстати,-
    что плод и семя, где соединены конец да начало,
    одного противоречия, всегда ведь природе мало,-
    надо же ей, чтобы однажды, единством оно вдруг стало.
66 «Русский пионер» №66
(Сентябрь ‘2016 — Сентябрь 2016)
Тема: МЕСТЬ
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое