Классный журнал

Просто так

29 сентября 2015 15:00

На первый взгляд, постоянный автор «Русского пионера» Майя Тавхелидзе написала эссе вовсе не про Довлатова. Но если вдумчиво, не торопясь прочитать этот эмоциональный текст, то, безусловно, станет понятно, что он действительно не про Сергея Довлатова. Точнее, и про Довлатова, и не про Довлатова. Философская колонка, безусловно.

Кто-то однажды сказал: «Только истинные ослы могут быть в себе абсолютно уверенными, а по-настоящему творческие люди до последнего вздоха подвергают всяческим сомнениям свой талант и его сущность, которая, как им кажется, могла бы быть глубже, честнее и, наконец, веселее, как у большинства вокруг».

Конечно, в редкие моменты их сознание озаряется тем, что, возможно, то, что они без конца делают, не зная зачем: пишут, играют, поют, — отдает легким оттенком гениальности, и тогда все сразу обретает абсолютный смысл. Но, увы, эти моменты так мимолетны, что серость бесцельного творения поглощает их в одночасье. Ни один по-настоящему талантливый человек не скажет вам, зачем он это делает. Зачем он без конца пишет свою музыку или зачем расходует рулоны бумаги, опустошая чернила, зачем изобретает и шепотом подбирает рифмы. Да ни зачем, просто так, потому что он не может этого не делать. Он не придает этому большого смысла, а если и придает, то понимает это совершенно по-своему, нежели это впоследствии поймут его почитатели.

Окружающим их современникам, а иногда даже самым близким людям зачастую кажется, что деятельность их творческая — абсолютно бесполезная и даже вредная затея, которую они зачем-то вбили себе в голову. А если, не дай бог, эти люди решают, что их творчество и будет их профессией, тогда это превращается в настоящий траур и выражается сожалением в глазах и легким взмахом руки, означающим, что с этим все понятно.

Жизнь, как правило, больно бьет и испытывает творческую натуру — то ли для того, чтобы ее творения были честнее, а может, лишь болезненная душа готова выдать истину и увидеть жизнь во всей многослойности и простоте. Как правило, в минуты лишений и гонений их чувствительное сознание ближе всего к источнику вдохновения, а от избытка боли и несправедливости их бушующее эго переходит в режим созерцания и осмысления.

По сути своей эти люди бесконечно наивны, и то, чего от них требуют окружающие, — проявить хоть малую житейскую хитрость — обречено на провал. Не получается, как бы ни старались. У них другой путь, свой, непохожий, дурацкий, как им самим кажется, но в этом и вся соль. Написанное для узкой житейской цели никогда не станет шедевром, а сделанное просто так, «в стол», так сказать, переживет века и поколения. Нелогично, казалось бы, но это так.

Писать, зная, что тебя вряд ли напечатают в твоей стране, и все равно при этом писать большей части сознательных людей кажется полным абсурдом. И главное, при этом ты не можешь знать, стоит ли это продолжать делать, но ты продолжаешь, просто так, сам не зная зачем. На самом деле причина одна: ты не можешь не писать. От непризнанности и боли тексты становятся более тяжелыми и глубокими, а ирония по отношению к себе только усиливается. Она спасает от внешнего мира, такого логичного и материального, которому нужен ясный и четкий ответ от тебя, зачем все это нужно. А ты в очередной раз не можешь ответить и невольно ухмыляешься, чтобы от тебя отстали.

И вся бушующая и противоречивая натура, не готовая уступать и смиряться, живущая по своим собственным правилам и принципам, смиряется лишь перед одним: перед мнением дочери или сына о том, что они бы хотели видеть более успешного и канонического папу, с видимыми признаками успешности и достатка, как у соседа, например, а ты не можешь им это предоставить. А ты только вот пишешь, и ничего от этого не меняется, даже тогда, когда тебя уже и печатают, пусть и не в своей стране. На это ты только пожмешь плечами, и глубоко вздохнешь, и опять же скажешь что-нибудь ироничное по отношению к себе, и не будешь ничего объяснять.

И есть только одна мера весов, которая что-то для тебя значит, — честность с самим собой: ты не можешь ее предать, потому что в противном случае все рухнет и перестанет иметь смысл, тогда получится, что все напрасно и ты зря не прогибался, как другие. И ты готов на все, чтобы до конца остаться самим собой, и если нужно вопреки всему — что ж, пускай вопреки всему. У этой честности нет ни границ, ни меры, она абсолютная и исходит из твоей самой глубокой сути, она не терпит никаких поблажек и ответвлений. Когда-то ты почти неосознанно заключил с ней жесткий договор, который не терпит уклонений, а главное, ты дал слово, что все тобой сотворенное и написанное пройдет через ее призму, а что тебе при этом предстоит испытать, уже вопрос второй.

Друзья будут считать неудачником, коллеги — анархистом, близкие поставят в пример родственников, которые крепко стоят на ногах, не питают иллюзий и не хватают звезд. Мол, они понимают, что происходит, а вот этот нет, даже в магазин не может нормально сходить. И все сидит и созерцает. А ведь они и представить не могут, что однажды окажутся фактурными персонажами рассказа, написанного так, в никуда, вопреки, ни зачем, который расскажет о них, когда их уже не будет.

Колонка Майи Тавхелидзе опубликована в журнале "Русский пионер" №57. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

Майя Тавхелидзе, Довлатов

Рекомендую

1 21146

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

29.09.2015 16:04 Владимир Цивин
Так-то оно так, просто так-то оно просто так, да не все ведь так просто, коль одни признаются гениями и удостаиваются вечности, а другие, увы, нет. Поэтому, если все-таки уж иметь ввиду Довлатова и все то, что тут за, против, про и по поводу него понаписано, то можно подумать, что для успеха в любом таком деле, и не только литературном, нужно иметь еще соответствующих собутыльников и желательно быть эмигрантом с антисоветским уклоном. Хотя, скорее всего, и это всё не так просто. Вот в «Русском пионере», например, другие принципы отбора авторов публикуемых статей, и ничего с этим не поделаешь, имеет право. Так что философия философией, а практика практикой. Потому, наверное, и ничего не остается, с талантом или без него, как делать просто так, коли по-другому все равно никак не можешь делать, и никак не можешь не делать.