Классный журнал

ПОСАДИТЬ. Приземлить. Кинуть на нары. Ты следователь, в твоих руках судьба человека, ты волен сделать с ним что угодно. Не беру случаев «заказных посадок» и дел. Это — особые случаи. В них все зависит от того, что скажут «там». Я говорю о «посадках» простых смертных. Простые смертные, в силу материальной беспомощности, руководству неинтересны.
 
Я вспоминаю 1997 год. Вижу сорокалетнюю наркоманку. Она сидит в коридоре и дожидается моего приглашения.
 
Спиной чувствую: нервничает. Еще бы не нервничать: она здесь в первый раз. А вдруг посадят?
 
— Привет, — слышу знакомый женский голос, — ты тоже к следователю?
 
Дверь кабинета приоткрыта, но не распахнута, и я не вижу обладательницы этого голоса.
 
— Да, — отвечает моя наркоманка.
 
— А кто у тебя? Петров?
 
— Ага.
 
— Тогда не волнуйся. Уйдешь на подписку, сто пудов! Он у нас — во!
 
И это «во», надо полагать, сопровождается направленным вверх большим пальцем.
 
Птенчики гнезда Петрова, большинство из них, даже мной посаженные, не держали на меня зла. В их памяти я остался добрым и справедливым. По крайней мере, хочется думать, что это так.
 
В первые годы службы, впрочем, о доброте моей могли только догадываться. Мною тогда руководил азарт. «Посадка», думал я, верный путь к познанию истины. Я любил сажать на трое суток (выражаясь языком юридическим — задерживать) и в случае получения нужного результата отпускать. Это не относилось к тяжким преступлениям, например, к разбою. Там сидеть однозначно, там никаких «отпускать». Во всех остальных случаях я старался придерживаться своей методики: посадить «для профилактики», получить признательные показания, потом отпустить.
 
Начальство моя методика несколько напрягала. Дело в том, что в 97-м из Генеральной прокуратуры пришла какая-то идиотская бумага. Если человек задержан, впоследствии он должен быть непременно арестован, — таков был ее смысл. А тут я со своей методикой.
 
Петров бессовестный, отправляет людей за решетку росчерком пера, бурчало начальство.
 
Если так и дальше будет продолжаться, вторила начальству прокуратура, мы задержим самого Петрова.
 
Рано или поздно я должен был остановиться. Кому-то следовало опустить передо мной шлагбаум. И наконец это произошло.
 
Мне поручили расследовать преступление прошлых лет. Какой-то мерзавец в 1993 году украл из кладовой заводского цеха кучу дорогих микросхем с содержанием золота. При осмотре места преступления были изъяты отпечатки пальцев. По местным базам они «не проходили», и их отправили в Экспертно-криминалистический центр МВД. «Крутились» они там невообразимо долго. Лишь спустя четыре года пришел ответ: пальчики принадлежат Ивану Ивановичу, проживающему там-то и там-то. Я навел об Иване Ивановиче справки. Все сходилось. Жил он по тому самому адресу и работал на том самом заводе. «Фактор внезапности!» — вспомнилось мне определение из криминалистической тактики. Забрать без объяснения причин. Ошарашить. Бросить в камеру. Заявить, что мне известно все. А потом, спустя сутки, предложить дать признательные показания. Если он начнет выдвигать оправдывающие себя версии, тут же попадется в капканы, расставленные мной на допросе. Он не знает то, что знаю я. Если же тупо пойдет в отказ, отпечатки скажут сами за себя. Я чувствовал себя гением криминалистической комбинации.
 
Ивана Ивановича доставили рано утром. С порога ему был задан вопрос: не хочет ли он рассказать, как украл четыре года назад ценнейшие микросхемы? Товарищ рассеянно захлопал ресницами. Не понимаю, мол, о чем идет речь. Не понимаете? Ну посидите, раз не понимаете!
 
Как только Иван Иванович был отправлен в казематы, мне позвонили из областного управления. Спросили: не буду ли я против, если в камере с товарищем «поработают»? Я сказал, что не буду. Мне сказали спасибо.
 
Спустя пару дней Ивана Ивановича привезли несколько изменившимся. Взгляд его был полон тоски, на щеке появился синяк.
 
— Откуда это?
 
— Упал на лестнице.
 
Не дожидаясь других вопросов, Иван Иванович стал рассказывать. 1993 год, сказал Иван Иванович, три месяца нет зарплаты, голод. По улицам ходят люди. На груди у некоторых висят таблички. На табличках написано: «Куплю золото». «О! — подумал Иван Иванович. — А не украсть ли мне золотосодержащие микросхемы?» И украл. О чем горько по сей день сожалеет.
 
Я только успевал записывать.
 
— Как вы их украли, Иван Иванович?
 
— Подобрал ключ, открыл замок…
 
— Точно? Вы ничего не путаете?
 
— Точно… Наверное… А разве… не так?
 
Я внимательно посмотрел на Ивана Ивановича. Испуганный взгляд, синяк. Вся моя комбинация полетела в тартарары. Дверной замок никто не открывал.
 
Согласно протоколу осмотра, дверь была снята с петель…
 
Через отдел кадров завода я нашел женщину, работавшую в начале 90-х кладовщицей. Она вспомнила Ивана Ивановича. И рассказала, что тот помогал ей перетаскивать ящики с микро-схемами. А это уже было алиби.
 
Я отпустил Ивана Ивановича. Прекратил уголовное преследование и подарил отделу очередной «глухарь».
 
…Это был первый звонок, заставивший меня задуматься о верности моей методики. Вскоре раздался второй.
 
— Сережка, — сказал мне мой босс, протягивая несколько бумажек, — бери дело. Карманник, сидит в ИВС, судим-пересудим, на зону ехать однозначно. Вези его на арест. Фамилия еще мерзкая такая — Поганышев. Арестовывай его, Сережка…
 
…Тщедушный, в клетчатом пиджачке брежневских времен, кепка на голове, Поганышев сидел, обхватив руками колени, издавал какие-то странные хрипы и стонал:

— Умираю…
 
Я усмехнулся и признался, что после вчерашнего умираю тоже.
 
— Да я реально умираю, начальник! Нельзя мне в тюрьму, слышишь?
 
Его взяли на вещевом рынке. Он спер у тетки кошелек. Помимо кошелька у Поганышева обнаружилась куча медицинских рецептов и справка с диагнозом «рак поджелудочной железы». Идя на дело, он специально взял их с собой в надежде, что его, задержав, не арестуют.
 
— Холодно, — сообщил Поганышев.
 
Я вызвал «скорую помощь» и, вопреки протестам конвойных, вытащил его из здания, усадил на скамейку, под самое солнце.
 
…Никогда на моих глазах не умирал человек. Мне подумалось почему-то, что если он умрет, то повинен в его смерти буду я. Не следователь, задержавший его, не он сам, подрезавший вместе с кошельком новую статью, а я, именно я.
 
— Как ты живешь с таким диагнозом?
 
— Опий, — честно признался он. — Когда его варю, уксусный ангидрид добавляю. Он-то щупальца этому раку и укорачивает…
 
«Скорая», как назло, не ехала. Посидев какое-то время, Поганышев вдруг качнулся и стал заваливаться вбок.
 
— Эй, — я быстро вернул его в исходное положение, — не спать!
 
Действуя скорее интуитивно, чем осознанно, я стал отвлекать его.
 
— И что, ты из любого кармана деньги можешь вытащить? Вот, задний карман джинсов, там червонец. Как ты его вытащишь?
 
Поганышев оживился.
 
— Повернись, — велел он.
 
Я повернулся. Я готов был сплясать, только бы он не умер.
 
— Тут надо резать, — авторитетно молвил карманник, — или выбивать.
 
«Скорая помощь» приехала минут через пятьдесят. Поганышев потребовал вколоть какой-то препарат. Врачи загалдели. Это сильнодействующий препарат! С какой стати?
 
— А вот с какой! — заорал Поганышев и достал из пакета ворох бумаг.
 
Я отпустил его на подписку. И он меня не подвел.
 
Спустя год Поганышев все-таки умер. Его арестовали за хранение наркотиков, и он отдал Богу душу в «больничке» следственного изолятора.
 
Вот после этих двух «звонков» обо мне и пошла молва как о добром и справедливом. Я понял: не так-то это и правильно — сажать человека, чтобы вывести его на чистую воду. Во-первых, ты можешь засадить невиновного, а во-вторых, человек может попросту помереть, и как ты будешь жить с этим дальше? Сто раз ты можешь говорить себе о том, что он вор и должен сидеть в тюрьме. Но как ты сможешь жить спокойно, зная, что вор этот загнулся в тюряге из-за кошелька с пятью сотнями рублей, и загнулся по твоей милости? Работа в органах делает человека черствым и молниеносно принимающим решения — таково мнение обывателя. Но у меня почему-то получилось наоборот. Осторожность, сильно смахивающая на нерешительность, — вот то качество, которое подарила мне система. А еще — трепетное отношение к свободе.