Классный журнал

В СОЗНАНИИ моего поколения слово «победа» имело лишь одно значение — победа в Великой Отечественной войне. Этому не было альтернативы, и смысл этого великого слова не мог подвергнуться сомнению. Мы росли в атмосфере абсолютного преклонения перед этим единственным не вызывавшим вопросов праздником. Вокруг жили нормальной жизнью еще достаточно молодые люди, прошедшие войну, еще не успевшие обрести почетный статус ветеранов. Как и мои детсадовские друзья, я мог нацепить медали деда на рубашку и заявиться в таком виде в детский сад: это было само собой разумеющимся и ни в коем случае не обидным — наоборот, в этом по нынешним временам святотатстве сквозила гордость за близкого человека.
 
Действительно, трудно найти семью, не потерявшую в этой страшной бойне родных. В разговорах взрослых о них говорили еще как о живых — они были частью семейных повседневных воспоминаний. На улице можно было часто встретить инвалидов. Особенно запомнились потерявшие на войне ноги и передвигавшиеся на деревянных тележках, сбитых из досок с приделанными к ним подшипниками. Они отталкивались от асфальта деревянными приспособлениями, и при этом тележки издавали неповторимый скрежет, дававший понять, что едет инвалид. Их собиралось особенно много в пивных в Замоскворечье и на Таганке. Инвалидам с орденами на груди покупали пиво и водку, и были они потому всегда пьяны, но уважаемы. Александр Галич написал замечательные строки: «Я вчера отдал свой кошелек пьянице-калеке на Таганке — пусть еще немного поживет, мучась от полбанки до полбанки»… Перед моими глазами всплывает этот детский слайд с изображением пивного зала, куда я пришел со своим дядей в надежде получить полагавшуюся по этому поводу воблу или сушку.
 
Мы жили военными мифами, и они входили в наше подсознание, создавая собственные комплексы, с которыми мы живем по сей день. Я, например, до сей поры должен сделать невероятное усилие над собой, чтобы оставить недоеденной пищу в тарелке: мое подсознание голосами моих детсадовских воспитательниц и бабушки рассказывает о том, как люди недоедали во время войны, умирали с голоду, а в блокадном Ленинграде недоеденное мной спасло бы много народа. Я представлял себе этих несчастных людей и почему-то чувствовал свою вину. Победа была абсолютной ценностью, и это был на самом деле великий праздник победы добра над злом. Мало кто вглядывался тогда в детали — они были не столь важны, и героизм Красной армии и всего советского народа не подвергался сомнению. Это был день абсолютного всенародного ликования и скорби. Тухмановский «День Победы» очень точно выражал эмоциональный накал праздника.
 
В шестидесятые и семидесятые годы в школах было принято организовывать кружки следопытов: пионеры встречались с ветеранами, слушали их рассказы, восстанавливали географию боев и походов. Все пионеры советской страны, включая и меня, должны были заниматься внеклассной работой, полезной для общества. Наличие у меня (точнее, у родителей) магнитофона предопределило мою деятельность в качестве корреспондента, собирающего воспоминания ветеранов. В нашей школе боевой частью, историю которой надо было восстановить, стала в/ч 9903.
 
Это было необычное армейское подразделение. Самой известной представительницей этой части была Зоя Космодемьянская, ставшая символом героизма. В задачу части входили диверсионные операции в тылу противника. Их сбрасывали на парашютах пятерками с точечными заданиями: взорвать мост, железнодорожный путь или склад. Задание не предполагало возвращения — по сути, это были смертники с билетом в один конец.
 
Я ездил на встречи с этими удивительными людьми, и во мне происходила трансформация: встреча с правдой оказалась тяжелым испытанием для юного сознания.
 
Оказалось, что далеко не все диверсанты погибали согласно планам командования — они продолжали действовать на оккупированной территории, присоединялись к партизанским отрядам или переходили линию фронта, возвращаясь к своим. И вот здесь Родина встречала их далеко не как героев. Они направлялись в отделы контрразведки, и большинство заканчивало в сталинских лагерях. Те, кто прошел немецкие концлагеря, попав в плен, после войны тоже переезжали в советские. Выжившие, но сумевшие присоединиться к партизанам оказывались в сложном положении. Они были бойцами регулярной воинской части, и им не полагалось «партизанских» наград и привилегий в послевоенные годы, зато они находились на оккупированной территории в нарушение приказа.
 
Я никогда не забуду пожилую пару: они оба служили в части, где и познакомились. Оба выжили после заданий и в полной мере испытали на себе жестокость системы. Он пустил под откос в партизанском отряде более десятка составов, был одним из лучших в партизанском соединении. Она в качестве радистки в отряде тоже прошла тяжелый боевой путь. После окончания войны их боевых товарищей ждали награды и почести, а бывших диверсантов — лагеря. Они встретились уже после реабилитации на праздновании Дня Победы… Им было что рассказать. Я записывал их рассказ в маленькой комнатке в коммуналке. Периодически я вынужден был выключать микрофон — они просили, чтобы я не записывал, как они плачут. Им, инвалидам, не были положены льготы, и они обивали двери военкомата в поисках правды. Я помню все ими сказанное и не могу простить себя за то, что не сохранил эти записи: заместитель директора школы по внеклассной работе посоветовала стереть эту «антисоветчину»… Записи я стер, но мысли остались — я стал интересоваться изнанкой войны. Литература писателей-фронтовиков, которую издали в короткую хрущевскую «оттепель», стала тогда для меня настоящим откровением. Уже после перестройки судьба свела меня с известным европейским инвестиционным банкиром, с которым мы стали партнерами и до сих пор дружим. Его отец служил в вермахте и был ранен под Минском.
 
Я помню рассказ этого человека, поразивший меня: он, уже взрослый в то время человек, сидел с пулеметом в укрепленном окопе вместе с молоденьким новобранцем.
 
Было достаточно боеприпасов, и само положение их укрепления было выигрышным. На них шли люди в ватниках практически без оружия: старые трехлинейки не у каждого в руках. Немецкие пулеметы безжалостно косили наступавших, но атаки продолжались. После каждой на поле оставались горы убитых и раненых. Молоденький немец не выдержал и начал плакать и молиться — он не мог принять на душу это убийство. Это не война, кричал он. Потом мой рассказчик разглядел вдалеке за спинами атакующих вспыхивающие огоньки — это был заградотряд НКВД, стрелявший в спину атакующим. Перед смертью отец моего приятеля просил, чтобы сняли фильм об этих страшных днях войны.
 
Мы смотрели много фильмов о войне, многие из которых были великолепны и стали киноклассикой, но большинство все же были достаточно плакатными. Стивен Спилберг в «Спасении рядового Райана» изменил кинематографические представления о войне. Показ высадки в Нормандии настолько реалистичен, что поневоле ощущаешь себя свидетелем происходящего. Для меня это еще и личностный момент: помимо родственников, погибших в армии и лагерях, два родных брата моей бабушки, эмигрировавшие в Америку в начале века, погибли во время высадки десанта в Нормандии.
 
Удивительно, но в американских фильмах о войне чуть ли не главная роль принадлежит санитару: посмотрите американские военные фильмы и сериалы, и вы обратите внимание, что спасение раненых — это чуть ли не главная цель военных действий. Когда в Арденнах в сериале «Братья по оружию» медицинский джип не едет к раненым целый час, это воспринимается как кульминация сюжета по своему трагическому накалу. Отношение к медикам со стороны военнослужащих столь же заботливое и уважительное.
 
Почему-то в наших фильмах главное — это героизм ценой жизни, не говоря уже о здоровье. Россия в войнах людей не жалела традиционно: «Бабы еще нарожают» — слова, приписываемые Жукову, но уместные в устах и других полководцев.
 
Оттого, наверное, День Победы у нас очень личностный, что отдельные люди и судьбы никогда не были интересны государству в целом. Исторический контекст — это да, а трагедия потери близких, увечья — это личное.
 
Когда сегодня я слышу слово «победа», у меня помимо детского абсолютного восхищения Великой Победой всплывает леденящая душу горечь о миллионах потерянных и искалеченных жизней и ответственности перед ними. Войну начинают вожди, воюют народы, а убивают и калечат отдельных людей, и о них, отдавших свое право жить и быть счастливыми в обмен на победу и наше право жить, мы должны помнить. В последнее время о новой войне стали говорить слишком легко, забывая о цене победы в войнах. Не допустить сползания сознания в военную истерию — это ответственность каждого нормального человека. Нам не нужны новые победы такой дорогой ценой.