Классный журнал

В очень хорошем настроении я вышел из дверей JFK и направился к такси. Плотная желтая очередь встрепенулась: водители нырнули внутрь, завелись, и ближняя, какой-то там «форд», с достоинством подплыла ко мне.
 
— На Семьдесят вторую улицу, здание «Дакота» знаете?
 
— Садитесь, сэр.
 
Ну конечно, совок неистребим: до сих пор сначала норовлю договориться с командиром, получить одобрение маршрута, согласовать цену и только после ехать куда положено.
 
В Нью-Йорке, разумеется, этот диалог выглядит дико. Сел да поехал.
 
— Значит, едем к «Дакота-билдинг», сэр? — Широкоплечий смуглый парень почему-то улыбнулся.
 
Ну конечно, он не латинос, как я подумал в первое мгновение, — индеец. Нет испанского пришепетывания, да и улыбка, наверное, потому, что «дакота» — родное слово. Может, даже из племени сиу. Я понимал, что логика моя убога, но мне нравились как раз ее простота и определенность.
 
— Да, именно. А можно проехать через Центральный парк?
 
— Сэр, мы в любом случае проедем через парк. Но я предлагаю ехать через Квинсбридж — по Гранд Централ сто процентов в пробке встанем. А так за час докачу, вот увидите. И подъедем к Центральному парку с южной стороны — оттуда и к «Дакоте» приятней подъезжать, сэр.
 
— Ок.
 
Я прильнул к окну. Смотреть пока было не на что — выезд из аэропорта везде одинаково пуст, бессодержателен. Но очень быстро урбанистический пейзаж стал уплотняться — и сразу в глаза бросилась особая, иная цветовая гамма. Не такая, как сейчас, — так мне показалось. Очень много цвета. Пожалуй, так теперь в Таиланде, например. Она, гамма, насыщенная, цвета открытые: вывески магазинов, билборды, выкрашенные стены. Даже земля на газонах в декабре красноватая, будто подправленная, обогащенная охрой. И чем глубже мы проникаем в мегаполис, тем агрессивней эта многокрасочная суета. Серый цвет ампирных многоэтажек и стеклобетонных небоскребов не гасит, не перекрывает болезненный этот цветовой парад.
 
Мы переезжаем мост, я приступаю к выполнению намеченной программы:

— Извините, сэр, а как вас зовут?
 
— Вэмбли, сэр.
 
— Уэмбли? Английское имя?
 
— Нет-нет, не английское. Я бы даже сказал, местное. — Он хорошо, дружелюбно рассмеялся.
 
— Вэмбли, скажите. Вот вы часто проезжаете Центральный парк, наверняка, особенно зимой, попадается на глаза озеро. У меня странный вопрос: а вы знаете, куда улетают утки с этого озера, где они сейчас зимуют?
 
— А вы часто в Нью-Йорке?
 
— Да нет, вообще первый раз. Но мне просто интересно. Я читал про этот город, много читал — почему-то самый главный вопрос у меня про уток.
 
Вэмбли покачал головой.
 
— Хотите верьте, хотите нет, мой сын меня все время об этом спрашивает. Еще ему страшно интересно, как зимой, когда замерзает вода, ведут себя рыбы. Они ведь даже плавать не могут. Чем они питаются?
 
— И что вы отвечаете сынишке?
 
— Я, честно сказать, сочиняю, что вокруг каждой рыбки образуется немного пространства, теплой воды — как в аквариуме. И там всего достаточно, чтобы пережить пару недель мороза: водорослей, хлебных крошек, которые бросали уткам дети и взрослые… ну и прочего. Он верит.
 
— А про уток что?
 
— Про уток. Тут я вру, что специально для них правительство США построило подземный бассейн с птичьими домиками. И когда озеро примерзает, у уточек начинается настоящий отпуск. Как у людей на Гавайях. Правда, под землей. А вот и парк. Через пару минут приедем, сэр. Вам повезло, что утренний рейс, — меньше часа из аэропорта. Мой рекорд.
 
Я расплатился — по тарифу пятнадцать долларов, но я, как и задумал, отдал двадцатку. «Дакоту» я себе такой и представлял, никаких сюрпризов. Осмотрелся. Полноватый усатый мужик доставал из припаркованной тачки сумку с фотокамерой — это Пол Гореш, фотограф. Плохой знак, очень плохой. Сердце запрыгало в груди. Я посмотрел на часы: минут через пятнадцать должен подъехать Марк Чепмен — и тогда это почти провал. Чтобы особо не привлекать внимание, перешел через дорогу к мобильному киоску с хот-догами, купил кофе и не торопясь вернулся к жилому комплексу. Чепмен пока не появился.
 
Я нырнул в арку, подошел к парадному подъезду. Привратник Хосе Пердомо не удивился тому, что я заговорил с ним.
 
— Привет, Хосе, как жизнь? Красивое у вас тут место.
 
— Да, спасибо, сэр. Вы издалека приехали?
 
— Издалека — из России.
 
— Ого! Там ведь сейчас холодрыга и снега по колено.
 
— Типа того. Хосе, скажите, а ведь в этом доме снималось «Дитя Розмари»?
 
— Именно, сэр.
 
— А вы видели режиссера, Романа Полански?
 
— Нет, я еще не служил тут.
 
— Наверное, куча знаменитостей тут живет? Кто из них сейчас квартирует — я видел фотографа, он кого-то поджидает?
 
— Хороших, достойных много. Но, к сожалению, фанаты приходят из-за этой японки и ненормального длинноволосого типа.

Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди.
 
— Из-за Джона?
 
— Да что вы, мистер Леннон уже давно не живет тут, к сожалению. Какой приятный был господин. Но я даже не жалею, что он съехал от нас — сбежал от японки. Думаю, она его довела бы до беды, если бы он не отчалил лет пять… нет, уже семь лет, получается, назад, да, в 1973-м это случилось, осенью, кажется.
 
— А на кого же охотятся папарацци? Не на Йоко же Оно?
 
— Сказать по правде, и на нее тоже. Но чаще ловят ее мужа, он был очень популярным музыкантом. У нее, конечно, нюх на знаменитых музыкантов.
 
— Как его зовут, просто интересно?
 
— Я не очень силен в английских группах. Такой вульгарный, с выпученными глазами. Да вы его можете сами дождаться, они часа в три пополудни уходят из дома. Азиатка называет его Микки.
 
— Мик Джаггер, «Роллинг Стоунз»? Но как вы его можете не знать, они же сейчас дико популярны в Штатах.
 
— Точно, он! Только, при всем моем уважении, может быть, в России эта группа еще популярна — у нас о них уже лет пять как никто не помнит. Сразу после того, как они распались в семьдесят пятом. Если уж говорить о Европе, то это новые «Битлз». Вот по кому сходят с ума и тридцатилетние, и подростки. Они, мне кажется, еще лучше стали играть, после того как сошлись.
 
Ух, ну вот это я и хотел услышать. Только сейчас я понял, что все получилось, что все усилия не пропали даром. Я пожал руку Хосе и еще раз огляделся. Вокруг ни души, только бедолага Гореш на посту.
 
Давно надо было это сделать — спасти Джона Леннона. Есть такие люди, на которых многое завязано, многое на них опирается. Уберешь такого человека — рухнет все вокруг, системная катастрофа. Мне кажется, Леннон был таким. Он был человеком, музыкантом, который сотворил чудо — «Битлз». Из ничего, из какого-то ливерпульского сора, из миража, который непостижимым образом воплотился, наполнился животворящими соками, расцвел и приютил, дал надежду, радость миллионам. И слова Леннона, что они популярней Христа, — не наглая ложь, не бахвальство, не рекламный трюк. Может быть, не совсем точное высказывание: они стали не популярнее Иисуса, они просто на короткий срок его заменили, взяли на себя его непосильные для простых смертных обязанности.
 
Чудо, чего там говорить.
 
Но вся штука в том, что чудеса эти они могли творить только вместе. По отдельности уже никакой магии не было. Как бы это цинично ни звучало, убийство Джона Леннона восьмого декабря восьмидесятого года означало намного больше, чем трагедию отдельного прекрасного музыканта. Многие даже не думали в тот момент, что выстрелы Марка Чепмена убили надежду на возрождение «Битлз», — вот что важно.
 
Поэтому необходимо спасти Джона — и решить сразу две задачи. Точнее, Джона Леннона надо так спасти от покушения, чтобы потом и Битлы воссоединились. Это довольно сложно — но поэтому интересно. И оно того стоит.
 
Что мы знаем об этом убийстве? Мы знаем все. Разумеется, было совершено несколько вялых попыток свалить это дело на ЦРУ, на прочую мировую закулису — но это совсем уж для имбицилов. Нам, людям цивилизованным, ясно как день: Джона Леннона застрелил тип со всеми признаками раздвоения личности, которого признали вменяемым в момент совершения преступления и дали пожизненное. То есть Марк Чепмен, уроженец Техаса, который жил в Гонолулу, на Гавайях, где даже лечился в психбольнице, однажды купил пистолет и решил застрелить экс-Битла. До этого он его обожал, но потом прочитал «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и в это же время наткнулся на биографию Леннона, которую написал Энтони Фоссет. В книге Фоссета Марка потрясли картинки: съемки на крыше «Дакоты» на фоне статуи Свободы, прочие признаки роскоши и достатка. И Чепмен сразу разлюбил Леннона — за расхождение его слов с делами. Это как раз на фоне «Над пропастью во ржи»: Холден Колфилд, герой повести, тоже довел себя до нервного срыва бесконечными попытками уличить окружающий его мир во лжи, лицемерии, двуличии и так далее.
 
Ну вот, Чепмен купил пистолет, зарядил его патронами с экспансивными (разрывающимися) пулями, приехал восьмого декабря к «Дакоте». Днем он поговорил с привратником Хосе Пердомо, дождался пяти часов и первый раз увидел Леннона. Но не застрелил, а, наоборот, взял автограф. И даже попросил Пола Гореша сфотографировать его с музыкантом. Но вечером того же дня он все-таки убил Леннона: дождался его возвращения со звукозаписывающей студии и разрядил барабан в спину Джона.
 
Это вкратце.
 
Ведь кажется, чего проще: вот, приехал восьмого в Нью-Йорк, потолкался с Марком у «Дакоты» и нейтрализовал его любым способом. Не знаю, можно заявить в полицию, что он предлагал наркотики, подраться и зависнуть в нью-йоркском КПЗ до утра — револьвер-то у него точно отнимут. А вот и нет, все намного сложнее. Ведь цель не просто предотвратить конкретное убийство — мне нужна многоходовая, продуманная операция по восстановлению музыкального коллектива. Тут надо тонко действовать, тонко, но пока непонятно как.
 
И я решил разыскать Сашу Чекушкина. Саша больше всех из моих знакомых похож на Леннона. Он поет, сочиняет, играет концерты, записывает музыку. Как звукорежиссер. В основном он играет на басу. Он на всем играет, но к бас-гитаре, как я понял, у него особое отношение. То есть Саша еще и Маккартни. Разумеется, только Чекушкин, друг моего детства, даст верный ответ. Немного волновался, сомневался: как всякая нормальная творческая личность, Саша мог обидеться. Зачем ему вставать на место даже и Битла — он и сам хороший музыкант со своей судьбой. Но мой друг понял смысл этой игры и коротко, как всякий музыкант, сформулировал ответы.
 
— Если бы не было японки, Йоко Оно, он бы остался жив. Хотя бы потому, что не уехал бы в Америку. В Лондоне его бы никогда не пристрелили. Не такая там публика, другие фанаты. По поводу воссоединения… Слушай, они же лет десять чесали вместе, чуть ли не каждый день концерты. Я представляю, как они друг от друга озверели. Разошлись бы они по-любому, хотя японка ускорила этот процесс. Но и у Маккартни жена была тоже непростая — все хороши. А вот что нужно, чтобы они снова стали играть вместе? И, кстати, нужно ли это вообще? А вот я думаю, что они воссоединились бы, если бы Леннона не убили. Отдохнули — и будет. Думаю, скорее всего, для студийной работы. Записали бы еще два отличных альбома… да, думаю, не больше двух. Может, потом и поиграли бы вместе. Они же, все четверо, очень подходили друг другу — разные, но не конфликтные. Думаю, заставить их снова работать вместе могла только ностальгия. С деньгами у всех было нормально, а вот с настоящим, кайфовым творчеством, считаю, проблема. А сил бы хватило — вон Роллинги до сих пор пашут. Зачем-то.
 
— Значит, считаешь, стоит попробовать?
 
Саша посмотрел на меня нормальным, человеческим взглядом, не как на сумасшедшего. Настоящий друг.
 
— Считаю, надо. Главное — нейтрализовать японку.
 
И я стал готовиться к сложному, многоступенчатому подходу. Первой, подготовительной, вылазкой стала поездка в ноябрь 1966-го в Лондон, в Мэнсон-Ярд. Я подошел к огромному окну-витрине, когда уже стемнело. Даже в конце шестидесятых дизайн фасада можно было смело назвать «винтажным». Действительно, было похоже на паб — только такой, женский, жеманный. Белое свежее пятно в Сент-Джеймсе. Прикольно. Это новая галерея «Индика», которую пропагандировал Пол Маккартни и куда завтра на предпоказ новой выставки Йоко Оно «Картины и предметы» придет Джон Леннон.
 
Заглянул внутрь. Самой художницы не видно. Молодые ребята закончили монтировку и развеску и, кажется, собираются уходить.
 
Задача простая — проникнуть внутрь и изменить всего одно слово. Сам Леннон рассказывал, как познакомился с Йоко: самым сильным впечатлением был один экспонат. Там надо было забраться по стремянке под потолок, взять лупу и прочитать, что написано. А написано было слово «Да». Это поразило Джона, он сказал, что, если бы было написано что-то другое, он бы даже не обратил внимания ни на выставку, ни на автора инсталляции. А так у него осталось очень благоприятное впечатление, они даже немного поговорили с Йоко. Хотя кто-то утверждает, что это был не разговор, а, скорее, пикировка, но в любом случае пообщались они на благоприятном фоне.
 
Мне надо было этот фон убрать.
 
Пока кто-то еще был внутри, я обошел здание и потянул на себя дверь черного хода — разумеется, открыта. Слава богу, внутри было три, кажется, человека, они громко разговаривали, звенела посуда — наверное, выпивали и курили в подсобке. Я сразу направился в зал галереи. Там было безопасно: свет уже выключили, никто не вернется.
 
Через полчаса дверь захлопнулась. Ключом не закрыли, значит, просто защелка — это хорошо.
 
Включил фонарик смартфона — сейчас это единственная польза от гаджета. Быстро нашел лестницу, взобрался. Приготовленным широким бумажным скотчем заклеил «Yes». Золотым фломастером вывел: «And what you like to see» — ничего пошлее, предсказуемее с точки зрения Джона я придумать не мог.
 
Конечно, я понимал, что эта манипуляция не исправит сложную, огромную ситуацию с Джоном. Но заронить сомнение глубоко в подсознание героя эта штука должна. В будущем, в 1973 году, это ружье должно выстрелить.
 
Поэтому я даже не стал дожидаться завтрашнего вернисажа — дел было невпроворот.
 
Я определил точку, в которую надо вложить удар. Хотя операция выглядела рискованной, но я пошел по этому неочевидному пути. Мне нравилась красота комбинации; мне казалось, что именно таким сложным, стратегическим маневром я решу обе задачи. А если совсем честно — три вопроса решу одной командировкой.
 
И я оказался в Гонолулу. Семьдесят третий год, на дворе январь — но для Гавайев это никакого значения не имеет. Марк Чепмен еще не зашел в публичную библиотеку Гонолулу и не взял красную с бумажной обложкой «Над пропастью во ржи»; через год Леннон уйдет от Оно и откроет свой искрометный полуторагодовой «потерянный уик-энд»; сейчас здесь, в Гонолулу, зависли «Роллинг Стоунз» — во время тихоокеанского тура их не пустили в Японию и они делают вид, что так и было задумано. За что не пустили? Ну как всегда, за наркотики, за что же еще?

Короче говоря, вот он, гордиев узел, — сейчас мы его и вырвем с корнем.
 
Что сказать про Гонолулу: в Сочи не хуже, в нынешнем Сочи. Провинция, чего уж там. Хотя колониальный стиль мне нравится. Погода замечательная, все ходят в майках, движение на дорогах вяленькое, на пляжах торгуют коктейлями. Почему-то напомнило мне пляжи португальского Кашкайша. В общем, так я себе и представлял.
 
Для визита в «Хилтон» в Вайкики я нашел в своем гардеробе розовую льняную рубашку, выбрал легкие льняные же черные брюки и старые свои закрытые кожаные сандалии. Получилось чересчур торжественно, даже вызывающе торжественно. В лобби с дурацкими совковыми колоннами Бена я сразу заметил — он хоть и был одет по-летнему, но официальный статус подчеркивался черными кожаными ботинками и идеально отглаженной однотонной рубашкой с коротким рукавом. Бен что-то ковырял в своем блокнотике, то и дело поправляя огромные, модные, на все времена очки.
 
— Хай! Неужели сам Бен Фун-Торрес? Вот это удача. Люблю иной раз перечитать одну-другую вашу заметку.
 
Бен поднял ошалелый взгляд — не такой уж он сегодня известный журналист. Это потом он станет звездой журнала «Роллинг Стоун», поучаствует как эксперт в нескольких документальных фильмах, в моем любимом кино «Почти знаменит» будет действовать персонаж Бен — он самый, Фун-Торрес.
 
— Чувак, ты кто?
 
— Тот, кто поможет тебе стать знаменитым. Ты ведь ждешь Роллингов?
 
— Ты из «Вога», что ли, чувак?
 
— Нет. Я за мир во всем мире. Давай я угадаю твое будущее, а ты мне поможешь добиться этого мира.
 
— Это беспроигрышный ход — как я смогу проверить?
 
— Я угадаю ближайшее будущее. Совпадет — сделаешь мелочь, о которой я прошу. Так вот, бьюсь об заклад, что сегодня «Стоунз» дадут ужин в ресторане отеля. Счет будет 1700 долларов. Гости выпьют 16 бутылок «Шато Марго» 1967 года по 85 долларов каждая. Потом ты поедешь с ними на лодочную прогулку. Обедать вы будете в ресторане «Во Фэт», который оформлен красным с золотом и подают там кантонскую кухню. И с тобой посоветуются, когда будут решать, где поесть. После прогулки у тебя еще будет время для интервью с Миком. Так вот, если все совпадет, скажи ему, что точно знаешь: у Леннона с Йоко Оно все очень плохо и брак рассыпается. И что из твоих очень достоверных источников стало известно: Оно ставит Джаггера в пример Джону. Мол, вот настоящий бунтарь; гений, говорит она, должен быть с яйцами. Хотя и за мир во всем мире.
 
— А это что, правда?
 
— Сто пудов.
 
— Чё?
 
— Сто процентов. Осенью Леннон уйдет от Оно и будет тусоваться в Лос-Анджелесе полтора года. И вот в чем штука, Бен: если ты скажешь Микки, что я прошу, году в семьдесят пятом — семьдесят шестом «Битлз» воссоединятся. И ты единственный журналист, который будет готов к этому. Сечешь?
 
— Это прикольно. Ладно, если все совпадет, сделаю… Неужели они не поскупятся на «Шато Марго», по девяносто баксов? Чума.
 
— Ага. Да, и еще совет: назови статью «Несколько дней в раю» — это прокатит. И редактор не влезет в заголовок, как обычно.

Бен наконец засмеялся.
 
— Посмотрим.
 
Последняя операция под кодовым названием «Убрать Холдена Колфилда». Библиотека «Гавайи стейт» — такие же колонны, как в «Хилтоне». Сталинский ампир. Вообще, мне нравятся большие публичные библиотеки. Тут хорошая атмосфера, просторно и тихо. И не нужен пропуск, чтобы войти и погулять между стеллажами с книгами, полистать фотоальбомы. Выписывать я ничего не собирался, но со служительницей поговорить надо, для подстраховки.
 
— Скажите, а есть в вашей библиотеке «Над пропастью во ржи» Сэлинджера? В Техасе, где я работаю, не достать.
 
— Да, сэр, во многих штатах эта книга запрещена. Больше скажу, в Гонолулу оба экземпляра — в нашей библиотеке. Даже в университетской нет. И сейчас они в зале. Вы возьмете?
 
— Может быть, не сегодня. А книга Фоссета про Джона Леннона есть?
 
— «Один день во времени» — отличный выбор. Вы любитель редких книг. У нас есть один экземпляр, полистайте в зале — она на стеллаже, на «Ф»: у нас в алфавитном порядке, по авторам.
 
А вот теперь самое главное: мне надо ликвидировать все экземпляры Сэлинджера и Фоссета. Мое расследование показало, что обе эти книжки сыграли решающую роль. Чепмен психопат, он любил Леннона, но после «Одного дня во времени», когда увидел и прочитал, в какой роскоши живет его кумир (хотя вообще-то нет там особой роскоши), призывающий к равенству и миру во всем мире, стал ненавидеть Джона. А «Над пропастью во ржи» повергла Марка в депрессию. Я не знаю, как это произошло, как эта нежнейшая вещь могла такое сотворить с Чепменом. Хотя он не одинок: Джон Хинкли, который стрелял в Рейгана практически тогда же, свалил все на Холдена Колфилда. Но они оба были сумасшедшими — что возьмешь.
 
План был простой. Через пару месяцев сюда явится Чепмен. И если он не наткнется ни на Сэлинджера, ни на Фоссета — бинго! Он будет продолжать любить Джона Леннона, и жизнь кумира вне опасности.
 
Я быстро нашел книжки, сунул в красный непрозрачный пакет. Потом побродил по этажам, спустился на первый, в туалет. Мне навстречу вышла уборщица, поставила черный мешок с мусором на тележку и стала протирать коридор. Когда она отвернулась, я сунул свой пакет в ее пакет.
 
И пошел в буфет пить кофе. Через полчаса вышел на свежий воздух, обошел здание библиотеки и через пару минут отыскал контейнер.
 
Красный пакет откопать было несложно. Я мог бы их сжечь, но не этому меня учили в детстве.
 
И да: на место «Над пропастью во ржи» я поставил книжку «Что-то прекрасное для Бога». Про мать Терезу. Почти уверен, если Марк возьмет ее в руки, мы получим еще одного самозабвенно преданного волонтера в Калькутте. Мир во всем мире.
 
Для очистки совести я дождался одиннадцати вечера. Никто не подъехал, никто не вышел из лимузина, никто не крикнул: «Эй, Джон», никто не сделал пять выстрелов в спину. Тишь да гладь.
 
Значит, все получилось? Леннон жив, «Битлз» снова вместе — а как еще, если уже во время «потерянного уик-энда» Леннон виделся со всеми: с Джорджем, Ринго, и даже Пол с Линдой приезжали в гости, в Лос-Анджелес. Там оставался шаг до воссоединения. Но в один день Йоко позвонила Джону больше двадцати раз и заставила его вернуться в Нью-Йорк. И даже, поговаривают, приручала с помощью сеансов гипноза. Надо было отвлечь Йоко — Микки Джаггер лучшая кандидатура. Он сам интересовался экзотическими женщинами — Оно как раз очень, прямо скажем, экзотическая. На мой взгляд, Джаггер подходил японке больше, чем Джон. И когда Бен Фун-Торрес прогнал телегу про разрыв Джона и Йоко, главный Роллинг, я уверен, во-первых, запал на идею увести жену у Битла, а во-вторых, рассказал это менеджеру. Потому что он видел в этом рекламный ход. Роллинги все делали назло «Битлз». И, я уверен, вся пиарная мощь группы была пущена на то, чтобы свести Оно и Джаггера. И они добились своего, потому что момент был выбран идеальный. У них все получилось. Только одного не учли в «Роллинг Стоунз»: Йоко Оно развалит группу, как развалила Битлов. Да, у них все получилось. Впереди у чудесной четверки много лет — ведь даже смерть Харрисона, по мнению некоторых экспертов, была спровоцирована убийством Леннона.
 
А мы как раз это и поправили.
 
В общем, у нас все вышло как нельзя лучше: Джон спасен, «Битлз» вместе, «Роллинг Стоунз» развалились.
 
Peace!