Классный журнал

РАЗМЫШЛЯЯ на тему заграницы, я вспоминаю свое детство…
 
Родившись в городе Свердловске, ныне Екатеринбурге, в семидесятом году, где еще до ельцинских девяностых масло уже было по талонам, живя в поселке Калиново у бабушки и дедушки по папиной линии или в городе Шадринске Курганской области с мамой после их развода с отцом... Заграницей, как говорится, ни там и ни там даже не пахло — ее просто не было.
 
Вот запах беляшей в беляшной, где работала моя бабка и давала мне их в обед без очереди со стаканом какао, помню, жар кочегарки, в которой работал всегда поддатый дед, помню, а заграницы не было для меня тогда ни в каких проявлениях, и я просто не знал, что это такое. Когда папа в семь лет забрал меня к себе в новую семью и привез в город Рязань, который значительно ближе к столице, чем Свердловск, поселок Калиново и город Шадринск, запах заграницы стал ощущаться. И, думаю, как и для многих, этот первый запах связан с жевательной резинкой, газированной водой «Пепси» и «Фанта» и плавленым сыром «Виола», на коробке с которым была изображена белокурая симпатичная девица. И вся заграница поместилась у меня в этой баночке из-под плавленого сыра в виде цветных вкладышей от жвачки. Вкладыши эти менялись в школе между одноклассниками, коллекция то таяла, то вдруг пополнялась, и я всегда с огромным удовольствием перебирал свои пахнущие трофеи, разглядывая картинки на вкладышах с такой гордостью и упоением, как, наверное, люди воевавшие разглядывают и перебирают свои ордена и медали. Ничем больше заграничным моя коробка не пополнилась.
 
Помню, что в Рязани в ДК нефтяников проходила несколько дней выставка из Польши, на которую я не смог попасть, но слух прошел по всему городу, как на этой выставке раздавали бесплатно карандаши, ручки и пакеты и как их мгновенно расхватали граждане моего города.
 
В окружении моей новой семьи не было ни фарцовщиков, ни «блатных» или тех, кто бывал за границей, школа первая, а потом и вторая были слишком простыми, так что увидеть что-то заграничное у одноклассников, кроме вкладышей от жвачки, мне не посчастливилось. Я был октябренком, пионером, комсомольцем, и идеология моей страны не подпустила меня к загранице, создав четкое мнение, что заграница — это плохо, что живут там плохие дяди и тети — капиталисты, не любят меня, мою Родину, которая называется Советский Союз, хотят устроить ядерную войну, а те, кто нас любили, типа певца Дина Рида или девочки-школьницы Саманты Смит, написавшей письмо Михаилу Горбачеву, плохо кончили.
 
Раз в год, в новогоднюю ночь, где-то около трех часов ночи, после «Голубого огонька», если ты не засыпал, заграница появлялась на центральном канале в виде передачи «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» с музыкальной заставкой из мелодий оркестра Поля Мориа, и невозможно было оторвать свои уши и глаза от этих песен, известных исполнителей и девиц из балета в перьях и ярких полуобнаженных костюмах. Был еще, конечно, «Кабачок “13 стульев”», который смотрела вся страна, и политический обозреватель Игорь Фесуненко, рассказывавший, как у них там, за бугром, несладко живется, и бородатый дед, объявивший голодовку на фоне Белого дома. Уже поступив в театральный вуз, я купил себе первые джинсы фирмы «Левайс» на деньги, заработанные машинистом уборочных машин, убирая ночью станцию метро «Рижская», находящуюся неподалеку от общежития ГИТИСа на Трифоновке.
 
И побывав на заграничных курортах Турции, Египта, Таиланда, на Канарах, в Эмиратах, Испании, Италии, проехавшись с концертами по русским посольствам в Болгарии, Чехии и Прибалтике от Дома актера, побывав в Париже и Лондоне, я не сошел с ума от заграницы, потому что уже пала Берлинская стена, и открыли «железный занавес», и развалился Советский Союз, и срочно получить грин-карту или эмигрировать в Америку или в Германию, как многие мои друзья, в основном еврейской национальности, у меня желания не возникло.
 
Заграница вошла в мою жизнь плавно, постепенно, так же как, например, моя популярность, поэтому, как говорится, и «крышу не снесло», и не было такого шока, как у Владимира Семеновича Высоцкого, которого просто в прямом смысле рвало, когда он впервые туда попал. Бывая за границей лет десять-пятнадцать назад, я понял для себя, что там чище, культурнее, безопасней, стабильней, улыбчивей, хотя сейчас, когда я это пишу, в мире так все перемешалось и так нестабильно, что точно сказать, будто бы там очень-очень хорошо, а у нас очень-очень плохо, я не могу, я, наверно, слишком русский, четко понимающий: с профессией моей и без знания языка я там никому не нужен, и даже мысль заработать денег, купить там домик к старости, уехать туда ради детей ничего, кроме скуки, не вызывает.
 
Моя заграница осталась в моем детстве и поместилась в маленькой коробочке из-под плавленого сыра под звуки мелодий зарубежной эстрады, а больше, видимо, и не надо, все остальное — вот оно, в телевизоре, в шмотках или ресторанах — смотри, носи, ешь. Среди моих друзей и знакомых есть много мыслящих и живущих по-заграничному, по-европейски, но я не из их числа. Я русский с ног до головы, пропитанный своей профессией, культурой, столицей, политикой, пробками, дураками и дорогами, своей рубашкой, которая ближе к телу, и широтой души, которую не поймет ни один иностранец.
 
Жаль, конечно, что никогда не пригласят сниматься в Голливуд и вряд ли пройду я по красной дорожке Каннского фестиваля, и подержу в руках «Оскар», и поговорю на их родном с Аль Пачино, Робертом Де Ниро, но, как писал Михаил Светлов: «Времена не выбирают, в них живут и умирают»… Вот так же и с родителями, и с Родиной моей, где я прожил 44 года… И могу, конечно, я и ошибиться, типа там не зарекайся, как все можно знать, ж… чую: мне не светит заграница, ну а «Оскар» у Меньшова можно взять и подержать.