Классный журнал

Титры. За титрами насыпь железной дороги. У подножия лежит навзничь застреленный человек в рясе. Трое живых ползут к стоящей на насыпи дрезине. Забираются в нее. Пули выбивают с насыпи фонтанчики каменной крошки. Дрезина трогается. Крупным планом лицо Сталкера, необычное, под глазами у него мешки, взгляд стылый. Дрезина катится по рельсам, минует свалку. Лицо Правозащитника, аскетичное, с колючим взглядом. Дрезина тарахтит вдоль развалин, минует их, начинает подъем на взгорок. Лицо Экстремала, дерзкое, взгляд цепкий, внимательный. Раздается неприятный скрежещущий звук и резко обрывается.

Титры заканчиваются. На экране текст:
«Я трус, у меня не хватило мужества.
Я не посмел ее уничтожить.
Бомба так и лежит там, в воде, перед входом в Комнату желаний.
Вы понимаете, о чем я?
Из интервью лауреата Нобелевской премии профессора Профессора корреспонденту RAI».


Дрезина останавливается. Экстремал рывком вымахивает наружу, оглядывается. Виден склон взгорка, усыпанный мусором. На заднем плане поле, по нему в беспорядке разбросана поврежденная военная техника. За полем — развалины.
 
Правозащитник. Вы его знали?

Лицо у Сталкера застывшее, словно он спит с открытыми глазами.

Правозащитник. Я вас спрашиваю.

Сталкер. Простите… Кого «его»?

Правозащитник. Нобелевского лауреата. Ну, который отказался от собственного имени, велел вымарать его из научных трудов.

Сталкер. Ах, этого. Нет, я знал совсем другого человека.

Экстремал (оборачивается). Про Священника ты тоже так скажешь, верно? Когда тебя спросят, знал ли ты Священника, а?

Сталкер (оправдывается). Он попросился. Так же, как и вы. Я ведь всех предупреждал. Патрули, они стреляют на поражение, у них приказ. Понимаете…

Экстремал. Понимаю. Священник убит. Просить о Царствии Божь­ем на Земле больше некому, верно? (Оборачивается к Правозащитнику.) Ты не собираешься просить о Царствии, нет?

Правозащитник. Не собираюсь, у меня другие намерения. И давайте-ка договоримся: без амикошонства. Впредь извольте обращаться на «вы».

Экстремал. Не изволю. Однажды в Боливии со мной в связке был один немец. Он сорвался и летел вниз метров семьсот. Осталась куча тряпья в пропасти. Знаешь почему?

Правозащитник (заинтересованно). Почему же?

Экстремал. Он заикался. У него крик в глотке застрял. Мне не хватило доли секунды, понял?

Сталкер выбирается из дрезины.

Сталкер. Вы тут побудьте. Я пока пойду. Мне нужно.
 
Режиссер прекратил читать, отодвинул рукопись в сторону.

— Что это? — спросил он озадаченно.

— Сценарий, естественно. — Продюсер с невозмутимым видом закурил, откинулся в кресле. — Я выкупил на него права. Рабочее название — «Сталкер-2».

— Я умею отличать сценарии от рекламы собачьих ошейников. Почему вы принесли его мне?

Продюсер поморщился.

— Ответ «больше некому» вас устроит?
 

Поляна, покрытая жухлой травой. Сталкер спит, скорчившись, положив под голову руки. Правозащитник нервно расхаживает шагах в десяти, курит. Экстремал сидит, поджав под себя ноги. Перед ним россыпь гаек и марлевый бинт. Экстремал зубами рвет бинт на лоскуты, подвязывает к лоскутам гайки.

Правозащитник (останавливается). Ну а вы? О чем собираетесь просить вы?

Экстремал. Ты помнишь историю Дикобраза?

Правозащитник. Да, конечно. Дикобраз вымаливал погибшего брата, а получил деньги и через неделю повесился.

Сталкер поворачивается на бок, открывает глаза.

Сталкер. Знаете, он пустил себе пулю в лоб.

Правозащитник (вздрагивает). Кто «он»? Дикобраз?

Сталкер. Нет-нет. Писатель. За день до вручения Букеровской премии.

Правозащитник. Вы что же, хотите сказать?..

Сталкер не отвечает, отворачивается. Правозащитник смотрит на него, долго, затем пожимает плечами.

Правозащитник. Странный тип. Так при чем тут Дикобраз?

Экстремал. У меня тоже был брат. Близнец. Он уговаривал меня пересечь Средиземное море. Мечтал об этом. Чтобы вдвоем. В ванне. С одним веслом.

Правозащитник (изумленно). В какой ванне?

Экстремал. В эмалированной. Он не знал страха, совсем, я трус, если сравнить с ним.

Правозащитник. Сожалею. И что?

Экстремал. Однажды у него не раскрылся парашют.
 

— Я, конечно, смотрел Тарковского. — Режиссер оторвал взгляд от рукописи, нахмурился. — Но фабулу помню плохо.

Продюсер понимающе покивал.

— Я вам напомню. Сталкер, Писатель и Профессор идут в Зону. Счастливо избегают тамошних ловушек и выходят к Комнате желаний. После чего выясняется, что у Профессора с собой портативный ядерный заряд и что он пришел, чтобы Комнату уничтожить. Во избежание.

— Простите, в какое еще избежание?

— Во избежание деструктивных желаний. — Продюсер затушил сигарету в пепельнице. — Очень сложный образ, даже, видимо, сложнее, чем герой Кайдановского. В последний момент, однако, Профессор от своего намерения отказывается. Тогда Писатель выдвигает гипотезу, что Комната исполняет не те желания, которые высказаны вслух. А лишь самые заветные, зачастую неосознанные — в общем, те, что она как бы извлекает у человека из души. В частности, Дикобраз молил вернуть погибшего брата, а получил деньги и поэтому полез в петлю. В результате оба — и Писатель, и Профессор — в Комнату не идут. По мнению Сталкера, это во благо, оттого что души у обоих оказались черными.

— Простите. — Режиссер недоуменно поскреб подбородок. — Не улавливаю связи с тем, что прочитал.

— Да? Мне связь как раз показалась вполне очевидной. По версии автора нового сценария, Профессор с Писателем в комнату вошли. И желания их — исполнились.
 

Трое стоят у настежь распахнутой металлической двери. Глядят в проем, за дверью — тускло освещенный подземный коридор.

Сталкер. Нам туда. Только группой здесь не ходят. Нужен э-э... нужен кто-то один.

Экстремал. Придется тянуть жребий, верно, парень?

Сталкер. Да-да. Боюсь, что придется.

Экстремал. И мне, конечно, тянуть первым, верно? Ты подсунешь мне две длинные спички. Ты ведь и взял меня для этого. Я гробанусь в коридоре, и…

Сталкер (испуганно). Нет, что вы. Но кому-то ведь надо идти первым.

Экстремал (криво улыбается). За последний десяток лет у меня была масса отличных возможностей сломать себе шею. В верховь­ях Ориноко подо мной перевернулся каяк. При восхождении на Чогори лопнул страховочный трос. В парижских катакомбах… Не важно. Я не пойду туда.

Сталкер. Но как же. Ведь кто-то же должен. Мне нельзя, иначе никто из нас не дойдет. А вам рисковать не впервой, и я подумал…

Экстремал. Я выживу там, где любой из вас мигом отдаст Богу душу. Знаешь, что такое выживание? Это когда человек сильнее обстоятельств, любых. Но там (кивает на коридор за дверью) обстоятельства не те. Иные, верно? Мои навыки там не сработают. Я не пойду.

Правозащитник. Я пойду.

Сталкер (оборачивается к нему). Позвольте…

Правозащитник. Знаете, меня неоднократно пытались забить до смерти. В психлечебнице, в следственном изоляторе, потом в тюрьме. В последний раз на мне не оставили живого места, доктор тогда сказал «не жилец». Понимаете, к чему я?

Сталкер. Признаться, нет. Не вполне.

Правозащитник. Я и сам не вполне. Видите ли, есть определенный идеал, для себя я называю его справедливостью. И есть определенное стремление к идеалу. Это когда совершаешь неразумные, иррациональные поступки, вопреки здравому смыслу, из принципа. Когда знаешь, что ничего ими не добьешься, но идешь и делаешь, во вред себе, оттого что иначе не можешь.

Экстремал (насмешливо). Противоречие, парень. Ты ведь идешь туда, чтобы просить о мировой справедливости, верно? Прижать сильных, защитить слабых, все такое. Для этого нужно, чтобы в коридоре кто-то гробанулся, кто-то другой, не ты. А это несправедливо, и получается…

Правозащитник. Вы ошибаетесь. Я не стал бы просить о мировой справедливости.

Экстремал. Вот так номер. Что ж так?

Правозащитник. Дело в том, что с годами я понял одну вещь. Довольно страшную для таких, как я. Видите ли, мое понятие о справедливости со справедливостью как таковой может не сов­падать.

Сталкер (растерянно). Как же это?

Правозащитник. Да так. Но дело не в этом. Два года назад я еще с двумя коллегами должен был выйти на площадь. С плакатом «Долой диктатора!». Мы знали, все трое, чем это для нас закончится. Так вот, коллеги до сих пор сидят. А я…

Сталкер. Что вы?

Правозащитник. За час до выхода у меня случился приступ рабдофобии. Я не сумел с ним справиться и на площадь не вышел. И в прошлом году, когда готовили антивоенную акцию, сказался больным.

Экстремал. Вот оно что. Ты потерял мужество, парень? Ты это хотел сказать?

Правозащитник не отвечает. Смотрит в сторону. Из коридора доносится скрипучий, жалостный звук, отражается эхом от стен, затем истончается, исчезает.

Экстремал (кидает в коридор гайку). Ладно, я пойду. Авось бог не выдаст, свинья не съест.
 

Режиссер в очередной раз прервался, устало вздохнул.

— На прошлой неделе я смотрел «Трудно быть богом» Германа, — сказал он. — Фильм провальный, во всех смыслах. Нет, я не хочу сказать, что он плох. Но это фильм не для зрителя, он, скорее, вещь в себе, для узкого круга эстетов. «Сталкер» Тарковского был предназначен для более широкой аудитории, но тоже недостаточно широкой. Нет-нет, по-своему гениальны оба фильма. Но лишь по-своему. Я думаю, это потому, что в кинематографе фантастика и философия суть вещи малосовместимые. И попытки их совмес­тить неизбежно приводят к перекосу. Либо в сторону фантастики, как в подавляющем большинстве случаев. Либо… Либо наоборот. Нужен, однако, гений Тарковского, чтобы сделать настоящий философский фильм с фантастической идеей. Пускай для узкого круга, пускай хоть для какого-то. Нет, я не возьмусь за это.

— Что ж. — Продюсер развел руками. — Я, собственно, ожидал отказа. Дочитаете все же до конца? Там осталось-то всего ничего.
 

Захламленная, полуразрушенная лаборатория. На полу мусор, обломки оборудования, остатки разбитых приборов и осколки стекла. Экстремал и Правозащитник стоят у входа в смежное, полузатопленное помещение. Сталкер сидит на корточках в пяти шагах. У его ног пистолет.

Сталкер (растерянно). Это его пистолет, Писателя. Он зачем-то брал с собой. А там дальше, в воде, бомба Профессора. Он говорил, что не сумел ее взорвать, потому что трус.

Экстремал. И что теперь?

Сталкер (сбивчиво). Теперь. Там… Прямо там вы увидите… Вы должны сосредоточиться сейчас. Пожалуйста, я вас очень прошу. Вспомнить самое лучшее, что у вас было. И самое важное, самое выстраданное. Тогда…

Экстремал. А зачем? Зачем мне вспоминать это, парень? Я пришел сюда за братом, как Дикобраз. Но ведь это не важно, верно? Я сейчас войду и попрошу воскресить брата, на коленях буду ползать, молить. А получу… Получу то, что невесть кто прочтет у меня в душе. Ты знаешь, что у меня в душе, парень? Нет? Я тоже не знаю. А еще не знаю, умеет ли эта сволочь читать.

Сталкер (испуганно). Пожалуйста, не надо так говорить.

Экстремал. Не надо, да? А если я не за братом пришел? Если я только думаю, что за братом? Может быть, для меня эта твоя Зона, мясорубка твоя, гайки — попросту новый вид спорта, что тогда, а?

Правозащитник. Может статься, тогда мы выйдем отсюда и попадем еще в одну Зону. Если, конечно, выйдем. А я вместо мужества получу…
 

Режиссер недоуменно сморгнул, поднял голову.

— Это все?

— Все. — Продюсер поднялся. — Автор не дописал финал. Сказал — хочет, чтобы его дописал режиссер. Если возьмется. Если найдется такой режиссер.
 

Океанский берег, волны накатывают на галечный пляж. Двое толкают по гальке к берегу ванну. Крупным планом лицо первого, это Экстремал. Двое спускают ванну на воду. Крупным планом лицо второго. Это тоже Экстремал. Садятся в ванну, второй Экстремал отталкивается веслом. Первый…
 

Режиссер со злостью скомкал лист бумаги, выхватил из стопки на письменном столе новый. Сценарий, который он вот уже который день пытался забыть, почему-то не забывался, не отпускал. Он не желал уходить, он давил, он словно превратился в навязчивую идею.
 

Площадь в центре города, запруженная толпой, на заднем плане дворец, решетчатая ограда вокруг него, чугунные резные ворота. У ворот установлена трибуна, на нее взбирается Правозащитник, ему подносят микрофон. За трибуной виселица, в петле человек с табличкой на груди: «Собаке — собачья смерть».

Правозащитник. Сограждане! Наш день наконец настал! Сегодня мы празднуем свержение диктатуры и тирании!..
 

— К чертям! — вслух сказал режиссер. — К чертям свинячьим!
Он зачеркнул написанное, нервно вытянул из стопки новый лист.
 

Площадь в центре города, запруженная толпой, на заднем плане дворец, решетчатая ограда вокруг него, чугунные резные ворота. Из проулка выходит на площадь человек с плакатом «Долой диктатора!». Это Правозащитник, он несет плакат, словно крест. Люди швыряют в Правозащитника мусором, яйцами, тухлыми овощами. Расхристанная женщина продирается через толпу, плюет Правозащитнику в лицо. Кто-то орет: «Смерть предателю!» Правозащитник спотыкается, падает. Вновь встает, подбирает с брусчатки плакат. Лицо Правозащитника разбито в кровь. В стороне стоят полицейские, лениво покуривают. Правозащитник…
 

Режиссер поднялся, сгреб со стола исписанные листы, швырнул в корзину для бумаг и заходил по комнате, уставившись в пол и сцепив руки за спиной. Последнюю ночь он не спал, недописанный сценарий словно вцепился в него и теперь держал, намертво, не отпуская и не давая покоя.

— Все не так, — пробормотал режиссер. — Не так.
Он резко остановился, вновь уселся за стол, схватил ручку. Придвинул к себе исходник, открыл на последней странице и лихорадочно стал дописывать.
 

Правозащитник. Может статься, тогда мы выйдем отсюда и попадем еще в одну Зону. Если, конечно, выйдем. А я вместо мужества получу всеобщую справедливость. Я ведь очень этого хочу, справедливости, я на нее жизнь положил.

Экстремал (насмешливо). Тогда мы выйдем, а там уже постреляют палачей, верно? Иных вздернут. Диктаторов всяких, их родню, подпевал, опричников. Хапуг, мошенников, бандюков забьют в камеры. А честные люди выйдут из них на свободу, верно?

Экстремал смеется, хрипло, отрывисто, будто кашляет.

Правозащитник. Что тут забавного?

Экстремал. Справедливость в Зоне, разве не смешно?

Правозащитник. Напрасно вы это. Справедливость и месть суть вещи разные.

Экстремал. Ты уверен? Тебя ведь прессовали всю жизнь, крутили, уродовали. Глушили нейролептиками в лечебницах, гноили в тюрьмах, избивали до полусмерти в камерах и бараках. И ты не помышляешь о мести?

Правозащитник (неуверенно). Я изжил в себе это. Когда-то я хотел, мечтал отомстить. Но потом… Я понял, что это нехорошо, неправильно.

Экстремал. А в душе? В душе ты тоже это понял?

Лицо Сталкера крупным планом, асимметричное, будто перекошенное от ужаса.

Сталкер. Постойте. Не надо вам туда. Подождите. Пожалуйста!

Экстремал. Ладно, посмотрим, чего она стоит, твоя справедливость. В конце концов, это тоже экстрим.

Сталкер. Прошу вас, не ходите!

Экстремал тянет Правозащитника за собой. Сталкер хватает пистолет, вскидывает, наводит на Правозащитника, целится. У Сталкера ходуном ходят руки.

Правозащитник (ступает в проем). Если чудо возможно, молю…

Выстрел. Еще один.

Рассказ Майка Гелприна "Сталкер-2" опубликован в журнале "Русский пионер" №47.

Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".