Классный журнал

Надеюсь, самое страшное позади. Боль, ужас, отчаянье и сама смерть мне не грозят. Это уже случилось, я — мертв... Как вспомню, так вздрогну. Что это было? Есть время подумать. Я уже не тот, прежний, уверенный в себе. Я разбит, покалечен, прошел сквозь огонь, воду и смерть — здесь ничего не исправишь. Но одна мысль не дает покоя: что дальше? Функция анализа не пострадала. Значит, мне необходимо понять еще что-то? Кажется, я догадываюсь.
Мысленно возвращаюсь в тот день, 15 февраля 2013 года по местному летоисчислению. Говорят, я поставил Землю на уши. Неловко об этом слышать, потому что нет ничего легче, чем возбудить местных обитателей. Любой гром с неба приводит их в гомерическое исступление. Они единодушно ахают, охают и закатывают глазки, городят несусветную чушь и строят предположения, которые стыдно произносить вслух. Люди очень глупы. Они жутко боятся конца света и одновременно заигрывают с ним. Память их чудовищно избирательна. Важное никогда не запоминается, а чепуха тщательно фиксируется и возводится в культ.
Я довольно быстро понял, что моя роль чрезвычайно скромная. Я всего лишь посланник, гонец, фельдъегерь. Мне положено быть слепым, глухим, безобразным, максимально закрытым, пахнуть гарью и внушать ужас. С этой частью задания я отлично справился. Главная часть послания — внутри меня, зашифрована и недоступна.
А тогда, в час моего появления, Земля мгновенно пришла в состояние, близкое к клиническому: паника, замешательство и восторг на грани шизофрении. Царило неслыханное единодушие. Общее возбуждение охватило миллионы граждан. Умолкла дюжина пушек, заткнулись плачущие дети, в одном из китайских зоопарков лев залаял по-собачьи, а несколько истеричных женщин с Восточной Украины неожиданно пришли в себя. Я летел со скоростью света, объятый пламенем, и не чаял выжить, я знал, что это мой смертный час — взрыв, распад, осколки, пыль. Однако вышло иначе: я приземлился, разрушил несколько построек, моя взрывная волна дважды обогнула Землю, но я никого не убил и прославил на весь мир городок в центре Северной Азии. Теперь я ношу его имя и мы связаны родственными узами. Я прилетел из ледяной мглы и сейчас обитаю во мгле, на дне озера, в 10-метровой толще ила, но разве эту темноту можно сравнить с бесконечностью космического холода!? Никак.
Значит, я — жив. И миссия продолжается.

Есть один человек, который знает обо мне больше других. Он не поддался панике, оставался хладнокровен в критические мгновения. Он словно ждал меня, знал, что я прилечу. Его зовут Виктор Иосифович Гроховский. Я думаю о нем с нежностью, как об отце. Он унял мировую истерику, убедил остальных, что я не дьявол, не болотный газ, не осколок космического корабля. Он сказал, что я — космическое тело, метероид из разряда обыкновенных хондритов LL5, ударная фракция S4, степень выветривания W0. А еще я — расплавленная брекчия!
Пускай так. В этих именах мало личностного, одушевленного. Я не обижаюсь: люди придают много значения классификации и определениям. Они называют это научным познанием. Теперь я расписан на десятки и сотни имен и цифр, занесен в таблицы и справочники. Предполагается, что мне около четырех с половиной миллиардов лет. Преимущественно состав мой — каменный, а не железный. Значит, я очень хрупкий, легко раскалываюсь, выпадаю мелким дождем. И главное, на территорию Северной Азии такие, как я, никогда не прилетали ранее. По идее, у меня есть здесь братья по разуму, составу, происхождению и способу появления. Старшие среди них — брат Тунгус и брат Сихотэ-Алинь. Все мы выпали на эту землю дождями. И я в каком-то смысле — долгожданный. Мой приемный отец Гроховский говорит, что в его стране сто лет такого не было. Да еще чтобы на глазах у миллионов...

Стал ли я от этого ближе, понятнее людям? Неразрешимый вопрос. Нас много здесь, в большом доме Гроховского, мы лежим на полках, в сейфах и даже просто на полу. Все мы — космические болиды, с виду куски оплавленного железа со следами атмосферного сверления, звездные раны, но и живые свидетели неземных страданий и мук. Мы лежим годами и десятилетиями, покрываемся земной пылью, молчим и ждем. Внутри каждого из нас — зашифрованное послание людям, глубинная информация о жизни и смерти. Я иногда думаю: почему они не торопятся нас услышать? Почему так быстро переводят в разряд экспонатов, низводят на роли ребусов для скучающих умов, почему не бьются всем миром, не ищут разгадок с тем же исступлением, с каким встречают? Почему не хотят узнать о себе правду? (Знаю ли ее я сам? Отдельный вопрос.) Феномен человеческого восприятия — ахнуть, охнуть и забыть... И все же как удивительно меняется температура человеческого тела, когда они берут нас в руки. Они умолкают, их мысли перестают носиться стрелами и концентрируются. От рук идет тепло. Они не понимают, но чувствуют: за прикосновениями ко мне, или брату Чинге, или брату Гобе — встреча с тайной, закрытая дверь. И эта встреча может изменить их жизнь. Но они всегда остаются на пороге, не идут дальше, остывают, словно говорят себе: я подумаю об этом завтра...
А Гроховский говорит: в каждом из метеоритов загадка, двух одинаковых никогда не бывает. Он уверен, что через нас можно понять, как образовалась его планета, кстати — наш второй дом.
Поэтому я дорожу его вниманием, если только мой каменно-космический, силикатно-хондритный состав способен на такие земные изгибы сознания. Если бы все были такими, как Гроховский!

Так нет же... Разум скачет на карусели, теряет равновесие, выворачивается на­изнанку. Изнанка — это идолотворение, кумиростроительство, мозговыносительство. Я бы выразился крепче — полгода в уральском этноклимате чрезвычайно расширили мою образную сферу, — но сдержусь. Обратная сторона луны — это когда познание превращают в игры с бессознательным. Оказывается, я не простое космическое тело, я — божественное тело. Я — послание, скрижаль, Весть! Нашлись те, кто схватились за меня как за идею и, ослепленные гордостью, объявили меня предтечей грядущего Апокалипсиса. Оказывается, из-за меня Папа Римский отрекся, война в Сирии началась, Олимпиада в Сочи станет началом Третьей мировой войны!.. Как же мне теперь не хватает ударной силы, пожарной энергии! Иначе бы я прошелся кинжальным каменным дождем по головам тех умников, кто сделал из меня «золотого тельца»!
Остынь, Че! — говорю я самому себе. Разве ты не видишь даже отсюда, с илистого мелководья, что это было неминуемо? Человеческое невежество имеет два полюса холода. Первый — не находя быстрого ответа, они прячут загадки в дупла, как глупые белки, и забывают места схронов. Второй — оправдывая свою глупость и страх, они надевают загадкам личины богов. Именуют их богами и поклоняются им.
Бинго!
Церковь метеорита Че!
Аллилуйя!
Пять десятков адептов!
Нихт шиссен!
Верховный жрец, отправитель треб, заслуженный работник чревовещания Аполлон Брейвичко!
Хайль Гитлер...
Пока я лежу на дне и только генераторы водолазной станции чуть тревожат мой покой, на земле люди записываются на групповые медитации о водружении биоколпака вокруг меня. Собирают подписи на строительство священного капища. Мастерят макет скрижалей, на которых евангельские цитаты ловко соединят с лягушачьим кваканьем и выдадут за пророчества.
Самое страшное, что всегда-всегда найдутся те, кто этому поверит и пойдет вслед, потеряет драгоценные и невосстановимые крупицы доверия, душу свою разменяет на пыль. Очнутся пустыми и обозленными.
Почему к Гроховскому не стоят очереди из жаждущих изучать астрономию, планетологию, космохимию? И куда смотрит че-прокуратура?
Все слишком объяснимо и невыносимо банально! Я этого Брейвичку ненавижу всеми минеральными фибрами! Он же меня использует, как падшую девицу, невзирая на мои звездные раны и почтенный возраст. Он переписывает на себя мою славу, как черный маклер квартиру пьянчужки. Он смеется над убогим, как чернь над висельником.
Я отказываюсь участвовать в этой демагогии! В болиде Че нет новых мистических откровений. Мое послание о чем-то другом. Я чувствую это всеми своими обуг­ленными хондрами. Если бы мне только обрести голос! Я пролетел миллионы световых лет в безвоздушном пространстве, сгорал и плавился, я почти исчез и прекратил быть. Грандиозность моего пути не вместится ни в один человеческий разум. Но отчего мне опять так больно? Неужели яд земной лжи страшнее, чем черные дыры галактик?
Или это моя расплата за «удачное приземление»?
Странно... Я учусь терпеть.
Временами я чувствую легкость. Легкость — утешение. Оно приходит с северо-востока. С берега, на котором стоит Чебаркуль, городок, который я прославил своим появлением. Здесь живет разновидность землян, чрезвычайно крепких тылом и задним умом. Поколебать их крепость трудно. Они многое вынесли, мало в чем преуспели. Ко мне относятся со смесью варварского благоговения и равнодушия. При этом называют меня «наш метеоритушко». Если это и глупость, то — великодушная.
Чебаркуль не склонен к восторженности, но и не заносчив. Я для них гость, пускай каменный, не родной, но все же гость. А гостей они любят... Я вспоминаю то утро, наделавшее столько шуму. Вся Земля в шоке, кроме... Чебаркуля. Я упал в озеро в ясный морозный день, на льду дюжина рыбаков ловили рыбу. Никто из них даже ухом не повел, когда рядом образовалась еще одна лунка. Девять метров в диаметре. Поразительное наплевательство! Мне было даже немного обидно. Время шло, я зализывал раны. Обо мне они начали узнавать только из сводок новостей, и то с опозданием и недоверием. Мало ли что летает, взрывается и падает в окрестностях Чебаркуля? Они же привыкшие — в десяти километрах от города военный полигон всеазиатского значения. Отсюда и начались приколы. Поздно вечером 15 февраля бдительные граждане поймали трех полузамерзших японцев, которые ходили по темным улицам города и спрашивали жителей: а где у вас упал метеорит? Японцев сдали в полицию, думая, что те сошли с ума или шпионят. Иностранцев допросили, а потом обогрели, напоили и накормили. Японцы оказались первыми ласточками. На следующий день город пережил нашествие ста двенадцати языков. Все мировые агентства были в гости к нам. Но чуть ли не самым первым, кто попробовал спуститься ко мне под воду и прикоснуться, был че-градоначальник Орлов. Провидению было угодно, чтобы мы встретились. Ведь он служил в космических рейнджерах. Этом наивном, но дерзком сословии землян, что упорно мыслят об освоении Космоса. Здесь я беззвучно смеюсь... Он не побоялся нырнуть в полынью. Я не дал ему прикоснуться к себе, напустил илу, затемнил свет, идущий сквозь полынью. Так надо было, но встреча состоялась... И чебаркульцы признали меня своим.

О, эти вереницы добрых че: дети на саночках, собачки в попонках, старушки с тросточками, юнцы с цветными машинками, передающими картинки на расстояние, наконец, суровые чебаркульские мужчины после смен на железных комбинатах — все они шли ко мне запросто, влекомые чистым любопытством. Потаращиться на дыру в озере, наудивляться, посудачить, порассказать небывальщины и страшилок, вроде той, что псковская десантная дивизия ночью была поднята по тревоге и выброшена на лед Чебаркуля, чтобы не дать внеземным космопришельцам забрать меня обратно. И что че-мэр Орлов сам пилил девятиметровую иордань, ожидая моего прилета.
Так мы познакомились и сблизились.
Я чувствую причастность к их маленькой, негромкой истории. Смешно, они налепили кучу всякой ерунды с моим именем, начиная от парфюма и отдушки и заканчивая поэмами в ямбе и расписным мужским нижним бельем. В большом Че на ярмарках продают мои осколки с ноготок по 500 рублей. Здесь же надо мной установили памятный красный буй и прокладывают туристические тропы.
Да, я символ внеземных сфер, моя малая родина в недосягаемой дали. Но и земная биосистема делает свое дело. Вода камень точит. Я обрастаю жизнью.

И все чаще и чаще меня посещают сомнения — жало в плоть! Земная юдоль пропитана сомнением, как воздух сосновой смолой в летний день. Сомнение пришло вместе с озерной тишиной и покоем. Я почувствовал его не сразу, но сейчас мой защитный слой ила почти не справляется с напором.
Я не боюсь тех бородачей-водола­зов, что подбираются ко мне все ближе и ближе. Временами я сам подсовываю им кусочки своей плоти — ведь они так стараются. Но как быть с растущим изнутри недовольством собой? Вот чего я боюсь! Я открыл, что, если ты становишься частью Земли, тебя рано или поздно настигнет печаль. И странные для метеорита мысли о несовершенстве роем кружатся в вычислительно-мозговом центре.
И вот еще... Чем больше земляне находят моих частиц, разбросанных на сотни километров от большого Че, тем интенсивнее поступает земная информация, тем выше риск потерять самоидентификацию. Звучит глупо. Я старше любого земного металла, я загадка из загадок, я пришелец из времени и места, куда нога человека никогда не ступит, но тогда почему я теряю уверенность в своей исключительности?!
Самое страшное место для нашего брата, самого прославленного болида, самого стойкого метеора, самого крепкого космического тела, — это не лаборатория, не капище и не лавка по продаже украшений из расплавленной брекчии. А главный че-музей местных земных кладовых.
Да, вас поместят на самое видное место в центральной зале, присвоят первый номер и снабдят восторженным описанием ваших космических подвигов. Но лежать вы будете в окружении уральских самоцветов. Камней такой совершенной красоты, которая может родиться только из тишины, света и целомудренного покоя. На фоне всех этих серебристых арсенопиритов, ильменитов, розовых канкринитов, кварцев или самородной меди, которую одну можно спутать с весенним кружевом сирени, мы все страшно проигрываем. Мы обуглены, обозлены, мы свидетели несчастий. В них же нет трагедий борьбы и угара смерти. В них есть сказочная игра света и тени. А их обманчивая холодность сродни безмолвию мудрых.
Ночами я смотрю своими потухшими глазами на звездное небо. И странная штука: кажется мне, что я — вижу. Словно в кристаллах моих и минералах зародилось новое зрение, внутреннее. И что же? Я вижу, что мой Космос — это пространство... неблагополучия. Я вспоминаю бесконечные космические бури, жуткую мглу, беспрерывные столкновения астероидов, падающие звезды, полыхающие или гаснущие солнца, ледяное ничто. Я признаю, что мой Космос — это пространство Смерти. Неужели послание во мне об этом?
Что же такое Земля? Капля тепла во всей Вселенной. Но кто-то же не дает ей истечь? Кто-то же питает ее жизнью, сохраняет от бурь, от исчезновения, от поглощения Смертью?
И жуткая мысль терзает меня.
Если этот кто-то противостоит всему Космосу, не значит ли, что он сильнее, могущественнее его?
Но кто он?
Кто Он?